Говард Филлипс Лавкрафт

МОДЕЛЬ ДЛЯ ПИКМАНА

(Pickman’s Model)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Л. Бри­ло­вой

////

Не посчи­тай, что я спя­тил, Элиот, на све­те встре­ча­ют­ся люди и не с таки­ми при­чу­да­ми. Вот дедуш­ка Оли­ве­ра нико­гда не ездит в авто­мо­би­лях — что б тебе и над ним не посме­ять­ся? Ну не по душе мне тре­кля­тая под­зем­ка, так это мое лич­ное дело, к тому же мы гораз­до быст­рее добра­лись на так­си. А ина­че вышли бы на Парк-стрит и потом тащи­лись пеш­ком в гору.

Согла­сен, при нашей встре­че в про­шлом году я не был таким дер­га­ным, но нер­вы это одно, а душев­ная болезнь — совсем дру­гое. Видит бог, при­чин было более чем доста­точ­но, и если я сохра­нил здра­вый рас­су­док, то мне, мож­но ска­зать, повез­ло. Да что ты, в самом деле, при­стал как с ножом к гор­лу? Преж­де ты не был таким любо­пыт­ным.

Ну лад­но, если тебе так при­спи­чи­ло, слу­шай. Навер­ное, ты име­ешь пра­во знать, ты ведь писал мне, бес­по­ко­ил­ся пря­мо как отец род­ной, когда я пере­стал посе­щать клуб люби­те­лей живо­пи­си и порвал с Пик­ма­ном. Теперь, после того как он исчез, я порой бываю в клу­бе, но нер­вы у меня уже не те.

Нет, я поня­тия не имею, что слу­чи­лось с Пик­ма­ном, не хочу даже и гадать. Тебе, навер­ное, при­хо­ди­ло в голо­ву, что я пре­кра­тил с ним общать­ся неспро­ста, мне кое-что о нем извест­но. Имен­но поэто­му мне не хочет­ся даже заду­мы­вать­ся о том, куда он поде­вал­ся. Пусть выяс­ня­ет поли­ция в меру сво­их воз­мож­но­стей, да толь­ко что они могут они не зна­ют даже про дом в Норт-Энде, кото­рый он снял под фами­ли­ей Питерс. Не уве­рен, что и сам най­ду его сно­ва, да и не ста­ну пытать­ся, даже при днев­ном све­те! Зачем этот дом ему пона­до­бил­ся, мне извест­но — вер­нее, боюсь, что извест­но. Об этом речь впе­ре­ди. И, думаю, еще до окон­ча­ния рас­ска­за ты пой­мешь, поче­му я не обра­ща­юсь в поли­цию. Они захо­тят, что­бы я их туда отвел, но даже если бы я вспом­нил доро­гу, у меня не пой­дут ноги. Там было такое… отче­го я теперь не спус­ка­юсь ни в мет­ро, ни в под­ва­лы — так что смей­ся, если тебе угод­но.

Ты, конеч­но, знал еще тогда, что я порвал с Пик­ма­ном совсем не из-за тех глу­по­стей, кото­рые ему ста­ви­ли в вину эти вздор­ные хан­жи вро­де док­то­ра Рей­да, Джо Май­но­та или Босу­ор­та. Меня ничуть не шоки­ру­ет мрач­ное искус­ство; если у чело­ве­ка есть дар, как у Пик­ма­на, то, како­го бы направ­ле­ния в искус­стве он ни при­дер­жи­вал­ся, я гор­жусь зна­ком­ством с ним. В Бостоне не было живо­пис­ца луч­ше, чем Ричард Аптон Пик­ман. Я гово­рил это с само­го нача­ла, повто­ряю и теперь; я не коле­бал­ся и в тот раз, когда он выста­вил эту самую «Тра­пе­зу гуля». Тогда, если пом­нишь, от него отвер­нул­ся Май­нот.

Что­бы тво­рить на уровне Пик­ма­на, тре­бу­ет­ся боль­шое мастер­ство и глу­бо­кое пони­ма­ние При­ро­ды. Какой-нибудь мале­ва­тель жур­наль­ных обло­жек наля­па­ет там-сям ярких кра­сок и назо­вет это кош­ма­ром, или шаба­шем ведьм, или порт­ре­том дья­во­ла, но толь­ко боль­шой худож­ник суме­ет сде­лать такую кар­ти­ну на самом деле страш­ной и убе­ди­тель­ной. Ибо лишь истин­но­му худож­ни­ку извест­на насто­я­щая ана­то­мия ужас­но­го, физио­ло­гия стра­ха: с помо­щью каких линий и про­пор­ций затро­нуть наши под­спуд­ные инстинк­ты, наслед­ствен­ную память о стра­хе; к каким обра­тить­ся цве­то­вым кон­трастам и све­то­вым эффек­там, дабы вос­пря­ну­ло ото сна наше ощу­ще­ние поту­сто­рон­ней угро­зы. Излишне тебе рас­ска­зы­вать, поче­му кар­ти­ны Фюс­ли дей­стви­тель­но вызы­ва­ют тре­пет, а гля­дя на облож­ку деше­вой книж­ки-стра­шил­ки, захо­чешь раз­ве что посме­ять­ся. Подоб­ные люди уме­ют уло­вить нечто эда­кое… нездеш­нее и дать и нам на миг это почув­ство­вать. Этим уме­ни­ем вла­дел Доре. Им сей­час вла­де­ет Сайм. Анга­ро­ла из Чика­го. Пик­ман вла­дел им как никто дру­гой до него и — дай бог — никто не будет вла­деть после.

Что они такое видят — не спра­ши­вай. Зна­ешь, в обыч­ном искус­стве суще­ству­ет прин­ци­пи­аль­ное раз­ли­чие меж­ду живы­ми, дыша­щи­ми кар­ти­на­ми, напи­сан­ны­ми с нату­ры или с моде­ли, и убо­ги­ми подел­ка­ми, кото­рые вся­кая мелюз­га коры­сти ради штам­пу­ет по стан­дар­ту в пустой сту­дии. А вот под­лин­ный мастер фан­та­сти­че­ской живо­пи­си, ска­жу я тебе, обла­да­ет неким виде­ни­ем, спо­соб­но­стью создать в уме модель или сце­ну из при­зрач­но­го мира, где он оби­та­ет. Так или ина­че, кар­ти­ны Пик­ма­на отли­ча­лись от сла­день­ких при­ду­мок иных шар­ла­та­нов при­бли­зи­тель­но так же, как тво­ре­ния худож­ни­ков, пишу­щих с нату­ры, от стряп­ни кари­ка­ту­ри­ста-заоч­ни­ка. Видеть бы мне то, что видел Пик­ман… но нет! Преж­де чем вник­нуть глуб­же, давай- ка опро­ки­нем по ста­кан­чи­ку. Бог мой, да меня бы уже не было на этом све­те, если бы я видел то же, что этот чело­век — вот толь­ко чело­век ли он?

Как ты пом­нишь, силь­ной сто­ро­ной Пик­ма­на было изоб­ра­же­ние лиц. Со вре­мен Гойи он был един­ствен­ный, кто умел созда­вать такие дья­воль­ские физио­но­мии и гри­ма­сы. Из пред­ше­ствен­ни­ков Гойи этим мастер­ством вла­де­ли сред­не­ве­ко­вые искус­ни­ки, создав­шие гор­гу­лий и химер для собо­ра Нотр-Дам и аббат­ства Мон-Сен-Мишель. Они вери­ли во вся­кую вся­чи­ну, а быть может, и виде­ли эту вся­кую вся­чи­ну: в исто­рии Сред­не­ве­ко­вья быва­ли очень стран­ные пери­о­ды. Пом­ню, как ты сам за год до сво­е­го отъ­ез­да спро­сил одна­жды Пик­ма­на, отку­да, черт возь­ми, он заим­ству­ет подоб­ные идеи и обра­зы. И раз­ве не гнус­ный сме­шок ты услы­шал в ответ? Отча­сти из-за это­го сме­ха с Пик­ма­ном порвал Рейд. Он, как тебе извест­но, занял­ся недав­но срав­ни­тель­ной пато­ло­ги­ей и теперь, кичась сво­ей осве­дом­лен­но­стью, рас­суж­да­ет о том, что зна­чат с точ­ки зре­ния био­ло­гии и тео­рии эво­лю­ции те или иные пси­хо­ло­ги­че­ские и физи­че­ские симп­то­мы. Рейд гово­рил, что Пик­ман с каж­дым днем все боль­ше отвра­щал его, а под конец чуть ли не пугал, что в его внеш­но­сти и повад­ках появи­лось что-то мерз­кое, нече­ло­ве­че­ское. Он мно­го раз­гла­голь­ство­вал о пита­нии и сде­лал вывод, что Пик­ман навер­ня­ка завел себе необыч­ные, в выс­шей сте­пе­ни извра­щен­ные при­выч­ки. Дога­ды­ва­юсь: если вы с Рей­дом упо­ми­на­ли Пик­ма­на в сво­ей пере­пис­ке, ты навер­ня­ка пред­по­ло­жил, что Рейд про­сто насмот­рел­ся кар­тин Пик­ма­на и у него разыг­ра­лось вооб­ра­же­ние. Я и сам как-то раз ему это ска­зал… в ту пору.

Но имей в виду, что я не порвал бы с Пик­ма­ном из-за его кар­тин. Напро­тив, я все боль­ше им вос­хи­щал­ся: «Тра­пе­за гуля» — это насто­я­щий шедевр. Ты зна­ешь, конеч­но, что клуб отка­зал­ся ее выста­вить, а Музей изящ­ных искусств не при­нял в дар. Могу доба­вить: кар­ти­ну к тому же никто не купил, и она оста­ва­лась у Пик­ма­на вплоть до того дня, когда он исчез.

Теперь она у его отца в Сале­ме: тебе ведь извест­но, что Пик­ман про­ис­хо­дит из ста­рин­но­го салем­ско­го рода; в 1692 году одна из его пред­ста­ви­тель­ниц была пове­ше­на как ведь­ма.

Я частень­ко загля­ды­вал к Пик­ма­ну, осо­бен­но когда стал соби­рать мате­ри­ал для моно­гра­фии о фан­та­сти­че­ском жан­ре в искус­стве. Ско­рее все­го, имен­но эта кар­ти­на наве­ла меня на мысль к нему обра­тить­ся. Так или ина­че, ока­за­лось, что он про­сто кла­дезь све­де­ний и идей. Пик­ман позна­ко­мил меня со все­ми, что у него име­лись, кар­ти­на­ми и рисун­ка­ми в этом жан­ре, и, ей- богу, если бы о них ста­ло извест­но в клу­бе, его бы в два сче­та отту­да выки­ну­ли. Очень ско­ро он убе­дил меня и увлек; часа­ми, как школь­ник, я выслу­ши­вал его дикие суж­де­ния об искус­стве и фило­соф­ские тео­рии, с каки­ми пря­мая доро­га в Дан­вер­ский сума­сшед­ший дом. Я смот­рел на него как на идо­ла, тогда как дру­гие все боль­ше его сто­ро­ни­лись, и пото­му он стал мне дове­рять; одна­жды вече­ром он намек­нул, что, если я пообе­щаю помал­ки­вать и дер­жать себя в руках, он пока­жет мне что-то необыч­ное — тако­го я у него в доме еще не видел.

«Зна­ешь, — ска­зал он, — иные замыс­лы на Нью­бе­ри-стрит непред­ста­ви­мы, да они здесь и не смо­гут воз­ник­нуть. Моя зада­ча — ловить обер­то­ны души, а отку­да им взять­ся на нена­ту­раль­ных ули­цах, в искус­ствен­ном окру­же­нии? Бэк-Бэй — это не Бостон, Бэк-Бэй это пока ничто, он слиш­ком недав­ний, что­бы про­пи­тать­ся вос­по­ми­на­ни­я­ми и обза­ве­стись мест­ны­ми духа­ми. Если здесь и водят­ся при­зра­ки, то это руч­ные духи при­мор­ских низин и мел­ко­вод­ных бух­то­чек, а мне нуж­ны чело­ве­че­ские при­зра­ки — при­зра­ки существ высо­ко­ор­га­ни­зо­ван­ных, видев­ших геен­ну огнен­ную и осо­знав­ших, что им откры­лось.

Худож­ни­ку место в Норт-Энде. Эсте­ту, если он истин­ный эстет, сле­ду­ет пере­ехать в тру­що­бы, где сохра­ня­ет­ся мно­же­ство тра­ди­ций. Бог мой! Неужто не понят­но, что такие места не были постро­е­ны, а вырос­ли сами по себе? Там жили, чув­ство­ва­ли, уми­ра­ли поко­ле­ние за поко­ле­ни­ем — в те вре­ме­на, когда люди не боя­лись жить, чув­ство­вать и уми­рать. Тебе извест­но, что в 1632 году на Коппс-Хил­ле нахо­ди­лась мель­ни­ца и что доб­рая поло­ви­на нынеш­них улиц была зало­же­на в 1650 году? Я пока­жу тебе дома, кото­рые про­сто­я­ли два с поло­ви­ной века и боль­ше, дома, пови­дав­шие такое, от чего совре­мен­ный дом рас­сы­пал­ся бы в пыль. Что им, совре­мен­ным, извест­но о жиз­ни и о силах, что за нею сто­ят? Ты гово­ришь, буд­то салем­ские ведь­мы выдум­ка, но не сомне­ва­юсь, моя пра­пра­пра­пра­ба­буш­ка рас­ска­за­ла бы тебе мно­го инте­рес­но­го. Ее вздер­ну­ли на Висель­ном хол­ме, под взгля­дом это­го хан­жи, Кот­то­на Мэзе­ра. Чего боль­ше все­го боял­ся тре­кля­тый Мэзер, так это как бы кто-нибудь не выбрал­ся за ока­ян­ные рам­ки обы­ден­но­сти. Жаль, никто его не окол­до­вал и не высо­сал ночью всю кровь!

Могу пока­зать тебе его дом, и так­же дру­гой, куда он боял­ся сту­пить, несмот­ря на все свои гроз­ные речи. Ему было извест­но куда боль­ше, чем он осме­лил­ся пере­ска­зать в сво­ей дурац­кой “Маг­на­лии” или наив­ных “Чуде­сах незри­мо­го мира”. Слу­шай, а зна­ешь ли ты, что неко­гда под Норт-Эндом име­лась сеть тун­не­лей, соеди­няв­ших раз­ные дома и давав­ших тай­ный доступ на клад­би­ще или к морю? Пусть на зем­ле нас пре­сле­ду­ют и гонят, под зем­лю пре­сле­до­ва­те­лям не про­ник­нуть, отку­да доно­сит­ся ноча­ми смех — не дога­дать­ся!

Из каж­до­го десят­ка домов, что уце­ле­ли и сто­ят на сво­ем месте с 1700 года, в вось­ми я берусь пока­зать тебе в под­по­ле кое-что инте­рес­ное. Что ни месяц, чита­ешь в прес­се: сре­ди ста­рых постро­ек рабо­чие нашли то заде­лан­ную кир­пи­ча­ми арку, то коло­дец, веду­щие неиз­вест­но куда. Один такой дом, у Хенч­ман-стрит, был еще в про­шлом году хоро­шо виден с эста­ка­ды над­зем­ки. Здесь пря­та­лись ведь­мы, пира­ты, кон­тра­бан­ди­сты с доб­ром, добы­тым при помо­щи кол­дов­ства и раз­боя; гово­рю тебе, в ста­рое вре­мя люди уме­ли жить, уме­ли раз­дви­гать пред­пи­сан­ные им гра­ни­цы. Людям было мало одно­го-един­ствен­но­го мира, умные и сме­лые шли даль­ше! А что сего­дня? Сплош­ное раз­мяг­че­ние моз­гов: чле­ны клу­ба, по идее зна­то­ки, до дро­жи пуга­ют­ся, когда им пока­зы­ва­ешь кар­ти­ну, не отве­ча­ю­щую вку­сам завсе­гда­та­ев чай­ных сало­нов на Бикон-стрит!

Един­ствен­ное, чем хоро­ши наши вре­ме­на, так это тем, что народ нын­че слиш­ком тупой, что­бы дотош­но изу­чать про­шлое. Что рас­ска­зы­ва­ют о Норт- Энде кар­ты, запи­си, путе­во­ди­те­ли? Тьфу! Да я не гля­дя берусь пока­зать тебе три-четы­ре десят­ка пере­ул­ков и квар­та­лов к севе­ру от Принс-стрит, не извест­ных почти нико­му, кро­ме ино­стран­цев, кото­рых там види­мо- неви­ди­мо. А вся­кие там ита­льяш­ки и про­чие, раз­ве они пони­ма­ют, с чем име­ют дело? Нет, Тер­бер, эти ста­рин­ные местеч­ки дрем­лют себе на рос­кош­ном ложе тайн, ужа­сов и необыч­ных воз­мож­но­стей, и не най­дет­ся ни еди­ной живой души, спо­соб­ной их понять и ими вос­поль­зо­вать­ся. То есть одна живая душа все же есть: в про­шлом копа­юсь я, и не пер­вый день! Слу­шай, ты же всем таким инте­ре­су­ешь­ся. А если я ска­жу тебе, что завел там себе вто­рую сту­дию, где охо­чусь за ноч­ны­ми при­зра­ка­ми ста­рин­ных стра­хов, где изоб­ра­жаю сюже­ты, о кото­рых на Нью­бе­ри-стрит не реша­юсь и думать? Разу­ме­ет­ся, этих чер­то­вых исте­ри­чек из клу­ба я не ста­вил в извест­ность, в том чис­ле и Рей­да, чтоб он про­ва­лил­ся. При­ду­мал, тоже мне: я, мол, в сво­ем роде чудо­ви­ще, эво­лю­ци­о­ни­рую в обрат­ную сто­ро­ну. Да, Тер­бер, я дав­но уже понял: ужас так же заслу­жи­ва­ет быть запе­чат­лен­ным в кар­ти­нах, как и кра­со­та. Поэто­му я взял­ся за розыс­ки в тех местах, где, как я небез­осно­ва­тель­но пола­гаю, оби­та­ет ужас.

Я нашел там местеч­ко; из нынеш­них пред­ста­ви­те­лей нор­ди­че­ской расы о нем, кро­ме меня, почти никто не зна­ет. Если мерить рас­сто­я­ние, это в двух шагах от эста­ка­ды, но что каса­ет­ся исто­рии чело­ве­че­ско­го духа, эти точ­ки раз­де­ля­ют века и века. Мой выбор реши­ло то, что в под­ва­ле име­ет­ся ста­рый кир­пич­ный коло­дец — из тех, о кото­рых я гово­рил. Раз­ва­лю­ха едва дер­жит­ся, так что дру­гих жиль­цов там не появит­ся, а какие гро­ши я за нее пла­чу, стыд­но и при­знать­ся. Окна зако­ло­че­ны, но тем луч­ше: для того, что я делаю, днев­ной свет неже­ла­те­лен. Пишу я в под­ва­ле, где самая вдох­нов­ля­ю­щая атмо­сфе­ра, но в моем рас­по­ря­же­нии еще несколь­ко меб­ли­ро­ван­ных ком­нат на пер­вом эта­же. Хозя­ин — один сици­ли­ец, я назвал­ся ему Питер­сом.

Ну, если ты решил­ся, отправ­ля­ем­ся сего­дня же вече­ром. Думаю, кар­ти­ны тебе понра­вят­ся: как уже было ска­за­но, я дал себе волю, когда писал. Путь неда­ле­кий, ино­гда я даже доби­ра­юсь пеш­ком; взять так­си в такой рай­он — зна­чит при­влечь к себе вни­ма­ние. Мож­но дое­хать поез­дом от Саут- Стейшн до Бэт­те­ри-стрит, а там два шага пеш­ком».

Что ж, Элиот, после этой речи мне ниче­го не оста­ва­лось, как толь­ко сде­лать над собой уси­лие, что­бы не бегом, а обыч­ным шагом отпра­вить­ся за пер­вым, какой попа­дет­ся, сво­бод­ным кебом. На Саут-Стейшн мы сели в над­зем­ку и око­ло полу­но­чи, спу­стив­шись по сту­пе­ням на Бэт­те­ри-стрит, дви­ну­лись вдоль ста­рой бере­го­вой линии мимо при­ча­ла Кон­сти­тьюшн. Я не сле­дил за доро­гой и не вспом­ню, в кото­рый мы свер­ну­ли пере­улок, знаю толь­ко, что это был не Гри­ноу-лейн. Нако­нец повер­нув, мы дви­ну­лись в гор­ку по пусто­му пере­ул­ку, ста­рин­ней и обшар­пан­ней кото­ро­го я в жиз­ни не видел; с фрон­то­нов осы­па­лась крас­ка, окна в частом пере­пле­те были поби­ты, остат­ки древ­них камин­ных труб сирот­ли­во выри­со­вы­ва­лись на фоне осве­щен­но­го луной небо­скло­на. Все дома, за исклю­че­ни­ем раз­ве что двух-трех, сто­я­ли здесь еще со вре­мен Кот­то­на Мэзе­ра. Два раза мне попа­да­лись на гла­за наве­сы, а одна­жды — ост­ро­вер­хий силу­эт кры­ши, какие были до ман­сард­ных, хотя мест­ные зна­то­ки древ­но­стей утвер­жда­ют, буд­то таких в Бостоне не сохра­ни­лось.

Из это­го пере­ул­ка, осве­щен­но­го туск­лым фона­рем, мы свер­ну­ли в дру­гой, где было так же тихо, дома сто­я­ли еще тес­нее, а фона­рей не было вовсе. Через мину­ту-дру­гую мы обо­гну­ли в тем­но­те тупой угол дома по пра­вую руку. Вско­ре Пик­ман вынул элек­три­че­ский фона­рик и осве­тил допо­топ­ную деся­ти­фи­лен­ча­тую дверь, судя по все­му без­на­деж­но исто­чен­ную чер­вя­ми. Отпе­рев ее, он про­вел меня в пустой кори­дор, отде­лан­ный рос­кош­ны­ми неко­гда пане­ля­ми из тем­но­го дуба — без осо­бой, разу­ме­ет­ся, затей­ли­во­сти в рисун­ке, но явствен­но напо­ми­нав­ши­ми о вре­ме­нах Энд­ро­са, Фиппса и ведов­ства. Потом Пик­ман про­вел меня в ком­на­ту нале­во, зажег мас­ля­ную лам­пу и пред­ло­жил рас­по­ла­гать­ся как дома.

Имей в виду, Элиот, я чело­век, что назы­ва­ет­ся, иску­шен­ный, но, огля­дев сте­ны, при­зна­юсь, ото­ро­пел. Там были кар­ти­ны Пик­ма­на — те, кото­рые на Нью­бе­ри-стрит не толь­ко не напи­шешь, но даже не пока­жешь, и он был прав в том, что «дал себе волю». Ну-ка еще по ста­кан­чи­ку — мне, во вся­ком слу­чае, поза­рез нуж­но выпить!

Не ста­ну и пытать­ся опи­сать тебе эти кар­ти­ны: от одно­го взгля­да на них ста­но­ви­лось дур­но. Это был такой смер­дя­щий, кощун­ствен­ный ужас, что язык тут бес­си­лен. Ты не обна­ру­жил бы в них ни при­чуд­ли­вой тех­ни­ки, как у Сид­ни Сай­ма, ни устра­ша­ю­щих транс­са­тур­ни­ан­ских пей­за­жей и лун­ных гри­бов Клар­ка Эшто­на Сми­та. Зад­ний план обыч­но состав­ля­ли ста­рые клад­би­ща, лес­ные дебри, бере­го­вые уте­сы, кир­пич­ные тун­не­ли, ста­рин­ные ком­на­ты, отде­лан­ные тем­ным дере­вом, или про­сто камен­ные сво­ды. Люби­мым местом дей­ствия было клад­би­ще Коппс-Хилл, кото­рое рас­по­ла­га­лось побли­зо­сти, в двух-трех квар­та­лах.

Фигу­ры на перед­нем плане вопло­ща­ли в себе безу­мие и урод­ство: Пик­ма­ну осо­бен­но уда­ва­лись мрач­ные, демо­ни­че­ские порт­ре­ты. Сре­ди его пер­со­на­жей было мало пол­но­цен­ных людей, их при­над­леж­ность к роду чело­ве­че­ско­му огра­ни­чи­ва­лась теми или ины­ми отдель­ны­ми чер­та­ми. Сто­я­ли они на двух ногах, но кло­ни­лись впе­ред и слег­ка напо­ми­на­ли собак. Оттал­ки­ва­ю­ще­го вида кожа похо­ди­ла во мно­гих слу­ча­ях на рези­ну. Ну и мер­зость! До сих пор они сто­ят у меня перед гла­за­ми! За каки­ми заня­ти­я­ми они были изоб­ра­же­ны, в подроб­но­стях не выспра­ши­вай. Обыч­но кор­ми­лись, но чем — не ска­жу. Вре­ме­на­ми они были пока­за­ны груп­па­ми на клад­би­ще или в ката­ком­бах, неред­ко — деру­щи­ми­ся из-за добы­чи, а вер­нее, из-за нахо­док. И какую же дья­воль­скую выра­зи­тель­ность Пик­ман умуд­рял­ся при­дать незря­чим лицам их жертв! Его пер­со­на­жи запры­ги­ва­ли иной раз по ночам в откры­тые окна, сиде­ли, скор­чив­шись, на гру­ди у спя­щих, тяну­лись к их шеям. На одной кар­тине, изоб­ра­жав­шей Висель­ный холм, они окру­жа­ли коль­цом каз­нен­ную ведь­му, в лице кото­рой про­сле­жи­ва­лось явствен­ное с ними сход­ство.

Но толь­ко не поду­май, буд­то мне сде­ла­лось дур­но от жут­ких сюже­тов и анту­ра­жа. Мне не три года, я вся­ко­го нави­дал­ся. Дело в их лицах, Элиот, в их тре­кля­тых лицах, что бук­валь­но жили на кар­тине, бро­сая злоб­ные взгля­ды и пус­кая слю­ни! Бог мой, они вправ­ду каза­лись живы­ми! Адское пла­мя, зажжен­ное крас­ка­ми, буше­ва­ло на полот­нах мерз­ко­го кол­ду­на; кисть его, обра­щен­ная в маги­че­ский жезл, рож­да­ла на свет кош­ма­ры. Дай-ка, Элиот, мне гра­фин!

Одна из кар­тин назы­ва­лась «Урок» — луч­ше бы мне нико­гда ее не видеть! Слу­шай… можешь вооб­ра­зить кру­жок неви­дан­ных тва­рей, похо­жих на собак, что, сидя на кор­точ­ках, учат малое дитя кор­мить­ся так же, как они? Навер­ное, это под­ме­нен­ный ребе­нок: пом­нишь ста­рые рос­сказ­ни о том, как таин­ствен­ный наро­дец кра­дет чело­ве­че­ских детей, остав­ляя вза­мен в колы­бе­лях соб­ствен­ное отро­дье? Пик­ман пока­зал, что слу­ча­ет­ся с укра­ден­ны­ми детьми, как они вырас­та­ют, и после это­го я начал заме­чать зло­ве­щее сход­ство в лицах людей и нелю­дей. Пока­зы­вая раз­ные сте­пе­ни вырож­де­ния, от лег­ких его при­зна­ков до откро­вен­ной поте­ри чело­ве­ко­по­до­бия, он глум­ли­во про­тя­ги­вал меж­ду ними нить эво­лю­ции. Соба­ко­вид­ные тва­ри про­изо­шли от людей!

Я еще не успел заду­мать­ся о том, как бы он изоб­ра­зил соб­ствен­ное отро­дье этих тва­рей, навя­зан­ных людям под­ме­ны­шей, как мой взгляд упер­ся в кар­ти­ну, отве­чав­шую на этот вопрос. На ней было ста­рин­ное пури­тан­ское жили­ще: мощ­ные пото­лоч­ные бал­ки, окно с решет­ка­ми, ска­мья со спин­кой, гро­мозд­кая мебель сем­на­дца­то­го века; семья сиде­ла круж­ком, отец читал из Биб­лии. Все лица выра­жа­ли почти­тель­ное досто­ин­ство, лишь одно кри­ви­лось в дья­воль­ской усмеш­ке. Оно при­над­ле­жа­ло чело­ве­ку моло­до­му, но уже не юно­ше, кото­рый явно нахо­дил­ся здесь на пра­вах сына набож­но­го гла­вы семей­ства, но на самом деле про­ис­хо­дил от нечи­сто­го пле­ме­ни. Это был под­ме­ныш, и Пик­ман, в духе выс­шей иро­нии, при­дал ему замет­ное сход­ство с собой самим. Пик­ман успел зажечь лам­пу в сосед­ней ком­на­те, открыл дверь и, любез­но ее при­дер­жи­вая, спро­сил, хочу ли я взгля­нуть на его «совре­мен­ные этю­ды». От стра­ха и отвра­ще­ния мне отка­зал язык, и я ниче­го из себя не смог выда­вить, но Пик­ман, похо­же, понял меня и остал­ся очень дово­лен. Заве­ряю тебя еще раз, Элиот: я вовсе не мимо­за и не шара­ха­юсь от все­го, что хоть чуточ­ку рас­хо­дит­ся с при­выч­ны­ми вку­са­ми. Я не юно­ша и доста­точ­но иску­шен; думаю, ты, зная меня по Фран­ции, пони­ма­ешь, что тако­го чело­ве­ка не так-то лег­ко выбить из колеи. Помни так­же, что я уже при­шел в себя и кое-как при­тер­пел­ся к ужас­ным хол­стам, на кото­рых Новая Англия была пред­став­ле­на как какой-то при­да­ток пре­ис­под­ней. Так вот, несмот­ря на это, в сосед­ней ком­на­те я неволь­но вскрик­нул и схва­тил­ся за дверь, что­бы не упасть. В пер­вой ком­на­те тол­пы гулей и ведьм пере­пол­ня­ли мир наших пред­ков, в этой же они втор­га­лись в нашу повсе­днев­ную жизнь!

Боже, что это была за живо­пись! Один этюд назы­вал­ся «Про­ис­ше­ствие в мет­ро», там стая этих мерз­ких тва­рей выби­ра­лась из неиз­вест­ных ката­комб через тре­щи­ну в полу стан­ции под­зем­ки «Бойл­стон-стрит» и напа­да­ла на людей на плат­фор­ме. Дру­гой изоб­ра­жал тан­цы сре­ди над­гро­бий на Коппс- Хилл, фон был совре­мен­ный. На несколь­ких дело про­ис­хо­ди­ло в под­ва­лах; мон­стры про­тис­ки­ва­лись через дыры и про­ло­мы в камен­ной клад­ке, сиде­ли на кор­точ­ках за боч­ка­ми и печа­ми и, злоб­но свер­кая гла­за­ми, под­жи­да­ли, пока спу­стит­ся по лест­ни­це пер­вая жерт­ва.

На одном полотне, само­го оттал­ки­ва­ю­ще­го вида, было пред­став­ле­но попе­реч­ное сече­ние хол­ма Бикон-Хилл, про­ни­зан­но­го сетью ходов, в кото­рых кише­ли, подоб­но мура­вьи­ным арми­ям, зло­вон­ные мон­стры. Неод­но­крат­но встре­ча­лись изоб­ра­же­ния тан­цев на совре­мен­ных клад­би­щах, а один сюжет поче­му-то пора­зил меня боль­ше осталь­ных: в неве­до­мом свод­ча­том поме­ще­нии несколь­ко десят­ков тва­рей тес­ни­лись вокруг одной, кото­рая, дер­жа в руках попу­ляр­ный путе­во­ди­тель по Босто­ну, оче­вид­но, что-то зачи­ты­ва­ла из него вслух. Все ука­зы­ва­ли на один из ходов, мор­ды были пере­ко­ше­ны в парок­сиз­ме без­удерж­но­го, оглу­ши­тель­но­го хохо­та — я почти что слы­шал его адское эхо. Назва­ние кар­ти­ны гла­си­ло: «Холмс, Лоуэлл и Лонг­фел­ло поко­ят­ся на клад­би­ще Маунт-Оберн».

Посте­пен­но успо­ка­и­ва­ясь и при­но­рав­ли­ва­ясь к вто­рой ком­на­те с ее собра­ни­ем демо­нов и рож­ден­ных боль­ной фан­та­зи­ей сцен, я попы­тал­ся понять, что меня осо­бен­но в них отвра­ща­ло. Преж­де все­го, ска­зал я себе, созда­ния Пик­ма­на сви­де­тель­ству­ют о пол­ном бес­сер­де­чии их твор­ца, о вооб­ра­же­нии, не обуз­дан­ном ника­ки­ми чело­ве­че­ски­ми чув­ства­ми. Так упи­вать­ся мука­ми разу­ма и пло­ти, дегра­да­ци­ей смерт­ной обо­лоч­ки чело­ве­ка мог толь­ко зако­ре­не­лый враг рода люд­ско­го. Вовто­рых, кар­ти­ны все­ля­ли тем боль­ший ужас имен­но вслед­ствие мастер­ско­го испол­не­ния. Это искус­ство было на ред­кость убе­ди­тель­ным гля­дя на кар­ти­ну, ты видел под­лин­ных демо­нов и тре­пе­тал перед ними. Стран­но было то, что Пик­ман слов­но бы ни о чем не умал­чи­вал и ничто не иска­жал. В рисун­ке не было ниче­го рас­плыв­ча­то­го, услов­но­го: чет­кий кон­тур, жиз­не­по­до­бие, педан­тич­но- подроб­ная про­ри­сов­ка. А лица!

Ты видел их не через приз­му вос­при­я­тия худож­ни­ка — это был пан­де­мо­ни­ум как он есть, изоб­ра­жен­ный кри­сталь­но ясно и объ­ек­тив­но. Богом кля­нусь, это чистая прав­да! В Пик­мане не было ниче­го от фан­та­зе­ра, сочи­ни­те­ля, он даже не пытал­ся вопло­тить на полотне мимо­лет­ные обра­зы сна — нет, он холод­но и насмеш­ли­во фик­си­ро­вал некий проч­но усто­яв­ший­ся меха­ни­сти­че­ский мир ужа­сов, кото­рый был открыт ему пол­но­стью, с ясно­стью, не допус­кав­шей иных тол­ко­ва­ний. Одно­му Созда­те­лю извест­но, что это был за мир и где явля­лись Пик­ма­ну бого­хуль­ствен­ные обра­зы, пере­дви­гав­ши­е­ся по нему шагом, рысью или полз­ком, но, гадая о том, отку­да они взя­лись, в одном мож­но было не сомне­вать­ся: во всех аспек­тах сво­е­го искус­ства — и в замыс­ле, и в испол­не­нии — Пик­ман был пол­ным и доб­ро­со­вест­ным реа­ли­стом, опи­рав­шим­ся едва ли не на науч­ное зна­ние.

Хозя­ин повел меня теперь в под­вал, где, соб­ствен­но, рас­по­ла­га­лась его сту­дия, и я гото­вил себя к тому, что­бы обна­ру­жить на его неокон­чен­ных полот­нах новые дья­воль­ские сюр­при­зы. Когда мы добра­лись до под­но­жия осклиз­лой лест­ни­цы, Пик­ман осве­тил фона­ри­ком угол обшир­но­го про­стран­ства и луч упер­ся в круг­лое кир­пич­ное соору­же­ние оче­вид­но, боль­шой коло­дец в зем­ля­ном полу. Мы при­бли­зи­лись, и я раз­гля­дел, что он дости­га­ет в попе­реч­ни­ке футов пяти, стен­ки, тол­щи­ной в доб­рый фут, под­ни­ма­ют­ся над грун­том дюй­мов на шесть и сде­лан коло­дец весь­ма осно­ва­тель­но — рабо­та сем­на­дца­то­го века, если не оши­ба­юсь. Пик­ман пояс­нил, что это как раз то, о чем он рас­ска­зы­вал: вход в сеть тун­не­лей, кото­рые в былые годы про­ни­зы­ва­ли холм. Я заме­тил меж­ду про­чим, что коло­дец не зало­жен кир­пи­чом, а при­крыт тяже­лой дере­вян­ной крыш­кой. При мыс­ли о том, что, если наме­ки Пик­ма­на не были празд­но­сло­ви­ем, через коло­дец мож­но попасть в места самые раз­ные, меня про­бра­ла лег­кая дрожь. Затем мы повер­ну­ли, под­ня­лись на одну сту­пень­ку и, вой­дя в узкую дверь, ока­за­лись в доволь­но боль­шой ком­на­те с доща­тым полом, обо­ру­до­ван­ной под сту­дию. Аце­ти­ле­но­вая горел­ка дава­ла доста­точ­но све­та, что­бы мож­но было рабо­тать.

Неокон­чен­ные кар­ти­ны на моль­бер­тах или у стен про­из­во­ди­ли такое же оттал­ки­ва­ю­щее впе­чат­ле­ние, что и окон­чен­ные, кото­рые я осмот­рел навер­ху, и были так же тща­тель­но выпи­са­ны. Наброс­ки были под­го­тов­ле­ны с боль­шим ста­ра­ни­ем, каран­даш­ные линии сви­де­тель­ство­ва­ли о том, что Пик­ман забо­тил­ся о пра­виль­ной пер­спек­ти­ве и про­пор­ци­ях. Он был вели­кий худож­ник — гово­рю это даже сей­час, когда мне мно­гое ста­ло извест­но. Я обра­тил вни­ма­ние на боль­шую фото­ка­ме­ру на сто­ле, и Пик­ман объ­яс­нил, что фото­гра­фи­ру­ет сце­ны, кото­рые соби­ра­ет­ся исполь­зо­вать как фон, что­бы рисо­вать их в сту­дии с фото­гра­фий, а не выез­жать со все­ми при­над­леж­но­стя­ми на этю­ды. Пик­ман счи­тал, что фото­гра­фии с успе­хом заме­ня­ют нату­ру или живую модель, и, по его сло­вам, посто­ян­но их исполь­зо­вал.

Мне было очень тре­вож­но в окру­же­нии тош­но­твор­ных эски­зов, напо­ло­ви­ну закон­чен­ных мон­стров, злоб­но пялив­ших­ся из всех углов, и, когда Пик­ман вне­зап­но сдер­нул чехол с гро­мад­но­го полот­на, кото­рое сто­я­ло в тени, я — вто­рой раз за вечер — не удер­жал­ся от кри­ка. По тем­ным сво­дам ста­рин­но­го душ­но­го под­зе­ме­лья побе­жа­ло мно­го­крат­ное эхо, и я едва не отклик­нул­ся на него исте­ри­че­ским хохо­том. Боже мило­сти­вый, Элиот, я не знал, где здесь прав­да, а где боль­ное вооб­ра­же­ние. Каза­лось, никто из оби­та­те­лей нашей пла­не­ты не мог бы измыс­лить ниче­го подоб­но­го.

Это было нечто колос­саль­ных раз­ме­ров и кощун­ствен­но­го обли­ка, с горя­щи­ми крас­ны­ми гла­за­ми; оно дер­жа­ло в кости­стых лапах дру­гое нечто, преж­де быв­шее чело­ве­ком, и гло­да­ло его голо­ву, как ребе­нок гры­зет леде­нец. Наклон­ная поза чудо­ви­ща наво­ди­ла на мысль, что оно вот-вот уро­нит свою добы­чу, что­бы устре­мить­ся за более соч­ным кус­ком. Но, черт возь­ми, неудер­жи­мый, пани­че­ский страх наго­ня­ло не само это исча­дие ада с его соба­чьей мор­дой, ост­ры­ми уша­ми, нали­ты­ми кро­вью гла­за­ми, упло­щен­ным носом и слю­ня­вой пастью. Самым страш­ным были не чешуй­ча­тые лапы, тело с налип­ши­ми комья­ми зем­ли, не зад­ние ноги с подо­би­ем копыт — хотя чело­ве­ку впе­чат­ли­тель­но­му хва­ти­ло бы и все­го пере­чис­лен­но­го, что­бы повре­дить­ся в уме.

Дело было в живо­пи­си, Элиот, про­кля­той, нече­сти­вой, про­ти­во­есте­ствен­ной живо­пи­си! Богом кля­нусь, в жиз­ни не видел такой живой кар­ти­ны, она бук­валь­но дыша­ла. Чудо­ви­ще свер­ка­ло гла­за­ми и вгры­за­лось в добы­чу, и я пони­мал: пока дей­ству­ют зако­ны при­ро­ды, никто не спо­со­бен создать подоб­ную кар­ти­ну без моде­ли; худож­ник дол­жен был хотя бы мель­ком загля­нуть в ниж­ний мир, куда име­ет доступ лишь тот из смерт­ных, кто про­дал душу дья­во­лу.

К сво­бод­но­му участ­ку полот­на был при­ко­лот кноп­кой скру­чен­ный листок, и я пред­по­ло­жил, что это фото­гра­фия, с кото­рой Пик­ман соби­рал­ся писать фон, столь же кош­мар­ный, что и перед­ний план. Я потя­нул­ся к лист­ку, что­бы рас­пра­вить и рас­смот­реть, но тут Пик­ман вздрог­нул, слов­но его под­стре­ли­ли. С того мгно­ве­ния, когда мой испу­ган­ный крик про­бу­дил в тем­ном под­зе­ме­лье непри­выч­ное эхо, Пик­ман не пере­ста­вал напря­жен­но при­слу­ши­вать­ся, теперь же он явно испу­гал­ся, хотя не так, как я: при­чи­на стра­ха была реаль­ная. Он выта­щил револь­вер, сде­лал мне знак мол­чать, шаг­нул в основ­ное под­валь­ное поме­ще­ние и закрыл за собой дверь.

Похо­же, меня на мгно­ве­ние про­сто пара­ли­зо­ва­ло. Вслед за Пик­ма­ном я при­слу­шал­ся: отку­да-то донес­ся, вро­де бы, сла­бый топот, отку­да-то еще — взвиз­ги и жалоб­ный вой. Поду­мав о гигант­ских кры­сах, я содрог­нул­ся. Потом послы­шал­ся при­глу­шен­ный стук, от кото­ро­го у меня по коже побе­жа­ли мураш­ки. Он был какой-то неуве­рен­ный, воро­ва­тый не спра­ши­вай, что это зна­чит, я не могу объ­яс­нить. Слов­но тяже­лый дере­вян­ный пред­мет бил­ся о камень или кир­пич. Дере­во о кир­пич пони­ма­ешь, что это мне напом­ни­ло? Те же зву­ки, теперь гром­че. Пере­стук, слов­но дере­вяш­ка отле­те­ла в сто­ро­ну. Рез­кий скре­жет, бес­связ­ный выкрик Пик­ма­на, шесть оглу­ши­тель­ных выстре­лов — так стре­ля­ет в воз­дух, ради пуще­го эффек­та, цир­ко­вой укро­ти­тель. При­глу­шен­ный вой или визг, удар. Сно­ва стук дере­ва о кир­пич. Насту­пи­ла тиши­на, и дверь откры­лась. При­зна­юсь, я дер­нул­ся так, что едва усто­ял на ногах. Вошел Пик­ман с дымя­щим­ся револь­ве­ром, кля­ня на чем свет зажрав­ших­ся крыс, что шны­ря­ют в ста­рин­ном колод­це.

«Черт раз­бе­рет, Тер­бер, где они нахо­дят корм, — ухмыль­нул­ся он. Эти древ­ние тун­не­ли сооб­ща­ют­ся с клад­би­щем, лого­вом ведьм и мор­ским побе­ре­жьем. Как бы то ни было, они ого­ло­да­ли: им до чер­ти­ков хоте­лось выбрать­ся нару­жу. Навер­но, их потре­во­жил твой крик. В этих ста­рин­ных домах все бы хоро­шо, если б не сосед­ство гры­зу­нов, хотя вре­ме­на­ми мне дума­ет­ся, для атмо­сфе­ры и коло­ри­та они не лиш­ние».

Ну вот, Элиот, на том и завер­ши­лось наше ноч­ное при­клю­че­ние. Пик­ман обе­щал пока­зать мне дом и, видит небо, выпол­нил это обе­ща­ние спол­на. Обрат­но он повел меня через лаби­ринт пере­ул­ков, вро­де бы в дру­гую сто­ро­ну: пер­вый фонарь я уви­дел на полу­зна­ко­мой ули­це с одно­об­раз­ны­ми ряда­ми совре­мен­ных мно­го­квар­тир­ных стро­е­ний и ста­рых домов. Это была Чар­тер-стрит, но отку­да мы на нее вывер­ну­ли, я не заме­тил, пото­му что голо­ва у меня шла кру­гом. На поезд мы уже опоз­да­ли, при­шлось идти пеш­ком по Хано­вер-стрит. Этот путь мне запом­нил­ся. Мы шли по Три­монт, потом по Бикон; на углу Джой я про­стил­ся с Пик­ма­ном и свер­нул за угол. После это­го я и сло­вом с ним не пере­мол­вил­ся.

Поче­му я с ним порвал? Не торо­пи собы­тия. Пого­ди, я позво­ню, что­бы при­нес­ли кофе. Мы уже изряд­но нагру­зи­лись дру­гим напит­ком, но что каса­ет­ся меня, мне это было необ­хо­ди­мо. Нет, дело не в кар­ти­нах, кото­рые я видел в сту­дии, хотя из-за них Пик­ма­на под­верг­ли бы ост­ра­киз­му чуть ли не во всех домах и клу­бах Босто­на; и, думаю, тебя боль­ше не удив­ля­ет, что я избе­гаю мет­ро и вся­че­ских под­ва­лов. Виною раз­ры­ва был один пред­мет, кото­рый я на сле­ду­ю­щее утро обна­ру­жил у себя в кар­мане курт­ки. Ты ведь пом­нишь: к жут­ко­му полот­ну в под­по­ле был при­кноп­лен свер­ну­тый листок и я поду­мал, что это фото­гра­фия, с кото­рой Пик­ман соби­рал­ся писать фон для сво­е­го чудо­ви­ща. Когда про­изо­шел пере­по­лох, я как раз раз­во­ра­чи­вал бумаж­ку и, навер­ное, маши­наль­но затол­кал ее себе в кар­ман. Ага, вот и кофе. Луч­ше чер­ный, Элиот, слив­ка­ми толь­ко испор­тишь.

Да, имен­но из-за этой бумаж­ки я порвал с Пик­ма­ном — Ричар­дом Апто­ном Пик­ма­ном, вели­чай­шим худож­ни­ком из всех, кого я знаю, и самым отвра­ти­тель­ным ублюд­ком из всех, кто когда-либо пере­ша­ги­вал гра­ни­цы бытия, что­бы погру­зить­ся в пучи­ну бре­да и безу­мия. Ста­ри­на Рейд был прав, Элиот. Пик­ман был не вполне чело­ве­ком. Он либо рож­ден под сенью тай­ны, либо нашел клю­чик к запрет­ным вра­там. Но это теперь неваж­но, он исчез — воз­вра­тил­ся в мифи­че­скую мглу, где так любил блуж­дать. Да, рас­по­ря­жусь-ка я, что­бы зажгли свет.

Толь­ко не спра­ши­вай меня о сожжен­ной бума­ге; я не соби­ра­юсь делить­ся ни объ­яс­не­ни­я­ми, ни даже догад­ка­ми. Не спра­ши­вай и о том, что там была за воз­ня в под­по­ле, кото­рую Пик­ман так ста­рал­ся при­пи­сать кры­сам. Зна­ешь, со ста­рых салем­ских вре­мен в мире уце­ле­ли неко­то­рые тай­ны, а в рас­ска­зах Кот­то­на Мэзе­ра встре­ча­ют­ся и не такие чуде­са. Тебе ведь извест­но, каким пора­зи­тель­ным прав­до­по­до­би­ем отли­ча­лись кар­ти­ны Пик­ма­на и как мы все гада­ли, отку­да он взял эти лица.

Так вот, насчет лист­ка: выяс­ни­лось, что ника­кая это не фото­гра­фия фона. Все, что там было, это чудо­вищ­ная тварь, кото­рую Пик­ман изоб­ра­жал на полотне. Это была его модель, а фоном слу­жи­ли сте­ны под­зем­ной сту­дии, вид­ные во всех подроб­но­стях. Но, боже мой, Элиот, это была фото­гра­фия с нату­ры.