Говард Филлипс Лавкрафт

НЬЯРЛАТХОТЕП

(Nyarlathotep)
Напи­са­но в 1920 году
Дата пере­во­да 2005 год (Пуб­ли­ка­ция: “Сви­нец Сатур­ни­ан­ца” # II, 2003 г.)
Пере­вод Д. Попов

////

Ньяр­латхо­теп… Пол­зу­чий хаос… Я послед­ний… Мне будет вни­мать пусто­та…

Не пом­ню точ­но, когда это нача­лось, но с тех пор про­шло уже несколь­ко меся­цев. Царив­шая повсе­мест­но напря­жён­ность была воис­ти­ну ужас­ной. К поли­ти­че­ским и соци­аль­ным потря­се­ни­ям доба­ви­лось стран­ное и тягост­ное ощу­ще­ние скры­той физи­че­ской опас­но­сти, опас­но­сти все­об­щей и все­о­хва­ты­ва­ю­щей, опас­но­сти, какую мож­но пред­ста­вить толь­ко в ужас­ней­ших фан­то­мах ночи. Пом­ню, люди ходи­ли с блед­ны­ми и оза­бо­чен­ны­ми лица­ми и шеп­та­ли предо­сте­ре­же­ния и про­ро­че­ства, кото­рые никто не осме­ли­вал­ся повто­рить созна­тель­но или при­знать­ся само­му себе, что слы­шал их. Чув­ство чудо­вищ­ной вины пало на зем­лю, а из меж­звёзд­ных бездн при­но­си­лись холод­ные тече­ния, застав­ляв­шие людей дро­жать в тём­ных и уеди­нён­ных местах. В после­до­ва­тель­но­сти вре­мён года про­изо­шла дья­воль­ская пере­ме­на — жар­кая осень зло­ве­ще затя­ну­лась, и каж­дый чув­ство­вал, что весь мир — а может, и вся все­лен­ная — пере­шли из-под кон­тро­ля извест­ных богов или сил к тем богам или силам, что людям неве­до­мы.

Имен­но тогда и явил­ся из Егип­та Ньяр­латхо­теп. Кем он был — это­го ска­зать не мог никто, но в жилах его тек­ла древ­няя еги­пет­ская кровь, и он выгля­дел слов­но фара­он. При его виде фел­ла­хи пре­кло­ня­ли коле­ни, хотя и не мог­ли объ­яс­нить, поче­му так посту­па­ют. Он ска­зал, что вос­стал из мра­ка два­дца­ти семи веков, и что полу­чал вести из мест, чуж­дых нашей пла­не­те. Ньяр­латхо­теп — смуг­лый, строй­ный и зло­ве­щий — при­шёл в циви­ли­зо­ван­ные стра­ны, повсю­ду ску­пая стран­ные при­бо­ры из стек­ла и метал­ла и соби­рая из них ещё более стран­ные аппа­ра­ты. Он мно­го гово­рил об элек­три­че­стве и пси­хо­ло­гии и демон­стри­ро­вал силу, от кото­рой зри­те­ли теря­ли дар речи, и кото­рая неве­ро­ят­но уве­ли­чи­ва­ла его сла­ву. Люди сове­то­ва­ли друг дру­гу посмот­реть на Ньяр­латхо­те­па — и дро­жа­ли при этом. А там, где про­хо­дил Ньяр­латхо­теп, покой исче­зал, ибо пред­рас­свет­ные часы огла­ша­лись воп­ля­ми от кош­мар­ных снов. Нико­гда преж­де эти кри­ки не были такой рас­про­стра­нён­ной бедой; теперь же муд­ре­цы едва не тре­бо­ва­ли вве­де­ния запре­та на сон в пред­рас­свет­ные часы, дабы вопли горо­дов мень­ше тре­во­жи­ли блед­ную, исто­чав­шую жалость луну, туск­ло осве­щав­шую зелё­ные воды, сколь­зив­шие под моста­ми, и ста­рые шпи­ли, осы­пав­ши­е­ся под туск­лым небом.

Я пом­ню, как Ньяр­латхо­теп объ­явил­ся в моём горо­де — вели­че­ствен­ном, древ­нем и ужас­ном горо­де бес­чис­лен­ных пре­ступ­ле­ний. Мой друг рас­ска­зал мне о нём, о чарах и соблаз­нах его откро­ве­ний, и я заго­рел­ся жела­ни­ем рас­крыть его нево­об­ра­зи­мые тай­ны. Мой друг ска­зал, что они потря­са­ю­щее и ужас­нее моих самых лихо­ра­доч­ных меч­та­ний; и что то, что про­еци­ру­ет­ся на экран в затем­нён­ной ком­на­те, пред­ска­зы­ва­ет вещи, кото­рые толь­ко Ньяр­латхо­теп осме­ли­ва­ет­ся пред­ре­кать, а в сно­пе его искр из людей извле­ка­ет­ся то, что преж­де нико­гда не извле­ка­лось, но что раз­ли­чи­мо лишь зре­ни­ем. Ещё до меня дохо­ди­ли мно­го­чис­лен­ные слу­хи, что тем, кто зна­ет Ньяр­латхо­те­па, откры­ва­ют­ся виды, недо­ступ­ные осталь­ным.

Была жар­кая осень, когда я вме­сте с бес­по­кой­ной тол­пой ночью пошёл на встре­чу с Ньяр­латхо­те­пом; душ­ной ночью, вверх по бес­ко­неч­ной лест­ни­це в пере­пол­нен­ную ком­на­ту. И когда моя тень упа­ла на экран, я уви­дел фигу­ры в капю­шо­нах посре­ди руин и злоб­ные жёл­тые лица, выгля­ды­ва­ю­щие из-за пова­лен­ных мону­мен­тов. И ещё я уви­дел, как мир сра­жа­ет­ся с мра­ком, с вол­на­ми раз­ру­ше­ния из далё­ко­го кос­мо­са; как он кру­жит­ся, кло­ко­чет и бьёт­ся рядом с туск­не­ю­щим и осты­ва­ю­щим солн­цем. А затем вокруг голов зри­те­лей при­чуд­ли­во запля­са­ли искры, и воло­сы вста­ли дыбом, когда появи­лись тени, чью абсурд­ность я не могу опи­сать, и опу­сти­лись на голо­вы. А когда я, более хлад­но­кров­ный и более све­ду­щий в нау­ках, неже­ли осталь­ные, стал еле слыш­но дро­жа­щим голо­сом про­те­сто­вать про­тив наду­ва­тель­ства и ста­ти­че­ско­го элек­три­че­ства, Ньяр­латхо­теп всех нас вытол­кал, вниз по голо­во­кру­жи­тель­ной лест­ни­це, на сырые, жар­кие без­люд­ные полу­ноч­ные ули­цы. Я гром­ко кри­чал, что не боюсь, что вооб­ще не могу боять­ся; осталь­ные тоже кри­ча­ли со мной, что­бы успо­ко­ить­ся. Мы уве­ря­ли друг дру­га, что город всё тот же самый, и всё ещё живой; а когда нача­ли гас­нуть улич­ные фона­ри, мы обру­ши­ли про­кля­тья на элек­три­че­скую ком­па­нию и рас­сме­я­лись над стран­ны­ми выра­же­ни­я­ми сво­их лиц.

Думаю, мы вос­при­ни­ма­ли нечто исхо­дя­щее от зеле­но­ва­той луны, пото­му что когда мы попа­ли под воз­дей­ствие её све­та, то про­тив сво­ей воли дви­ну­лись стран­ным стро­ем и, каза­лось, зна­ли, куда идём, хотя и не осме­ли­ва­лись об этом думать. Взгля­нув на мосто­вую, мы уви­де­ли, что она совер­шен­но раз­би­та, меж бло­ков про­рос­ла тра­ва, а кое-где про­гля­ды­вал ржа­вый след, обо­зна­чав­ший неко­гда про­хо­див­шую трам­вай­ную линию. Ещё мы уви­де­ли оди­но­кий раз­би­тый трам­вай без стё­кол, почти зава­лив­ший­ся набок. Вгля­дев­шись в гори­зонт, мы не нашли тре­тьей баш­ни у реки и заме­ти­ли, что силу­эт вто­рой баш­ни навер­ху иско­рё­жен. Затем мы раз­де­ли­лись на неболь­шие колон­ны, и всех их, кажет­ся, пота­щи­ло в раз­ные сто­ро­ны. Одна исчез­ла в узкой улоч­ке сле­ва, оста­вив лишь эхо жут­ко­го сто­на. Дру­гая, захо­дясь безум­ным сме­хом, гусь­ком спу­сти­лась в зарос­ший сор­ня­ка­ми вход в под­зем­ку. Мою же колон­ну потя­ну­ло в откры­тую мест­ность, и я уже чув­ство­вал холод, непо­до­ба­ю­щий жар­кой осе­ни; пото­му что когда мы про­ше­ство­ва­ли через мрач­ное боло­то, нам откры­лись зло­ве­щие сне­га, ужа­са­ю­ще сияв­шие в лун­ном све­те. Непро­то­рен­ные и непо­сти­жи­мые сне­га, со всех сто­рон стя­ги­вав­ши­е­ся в одном направ­ле­нии — туда, где лежа­ла без­дна, ещё более чёр­ная из-за сво­их свер­ка­ю­щих стен. Моя колон­на каза­лась зна­чи­тель­но поре­дев­шей, когда мы полу­сон­но воло­чи­лись в эту про­пасть. Я отстал, пото­му что меня пугал этот чёр­ный раз­рыв в зали­том зелё­ным све­том сне­гу, и мне пока­за­лось, что я услы­шал отзву­ки тре­вож­но­го кри­ка, когда про­па­ли мои спут­ни­ки; но сил про­ти­вить­ся дви­же­нию у меня уже не было. Меня слов­но мани­ли те, кто про­шёл впе­ре­ди, и я плыл меж­ду огром­ны­ми сугро­ба­ми, дро­жа­щий и напу­ган­ный, в незри­мый вихрь нево­об­ра­зи­мо­го.

Необык­но­вен­но разум­ное, невы­ра­зи­мо безум­ное — толь­ко боги, кото­рые были, могут ска­зать это. Осла­бев­шая, тон­чай­шая тень, кор­ча­ща­я­ся в руках, кото­рые и не руки вовсе, и сле­по про­нёс­ши­е­ся мимо наво­дя­ще­го ужас полу­ноч­но­го мра­ка гни­ю­щих тво­ре­ний — тру­пов миров с язва­ми на местах горо­дов — погре­баль­ные вет­ры, кото­рые заде­ва­ют блед­ные звёз­ды и гасят их мер­ца­ние. За мира­ми — смут­ные при­зра­ки чудо­вищ­ных существ; едва замет­ные колон­ны нече­сти­вых хра­мов, что поко­ят­ся на безы­мян­ных ска­лах на самом дне про­стран­ства и взме­та­ют­ся до голо­во­кру­жи­тель­но­го ваку­у­ма над сфе­ра­ми све­та и тьмы. И по все­му это­му бур­ля­ще­му клад­би­щу все­лен­ной раз­да­ёт­ся при­глу­шён­ный, сво­дя­щий с ума бара­бан­ный бой и прон­зи­тель­ный моно­тон­ный вой бого­хуль­ных флейт из немыс­ли­мых тём­ных поко­ев по ту сто­ро­ну Вре­ме­ни; отвра­ти­тель­ный гро­хот и завы­ва­ние, под кото­рый мед­лен­но, неук­лю­же и неле­по тан­цу­ют гигант­ские, мрач­ные конеч­ные боги — немые, без­дум­ные гор­гу­льи, чья душа есть Ньяр­латхо­теп.

Примечания:

Впер­вые опуб­ли­ко­ва­но в “The United Amateur”, XX, 2 (Nov. 1920), p. 19- 21. Рас­сказ, или сти­хо­тво­ре­ние в про­зе, осно­ван на сне. Лав­крафт отме­ча­ет, что запи­сал пер­вый абзац (имея в виду, оче­вид­но, длин­ный вто­рой, сле­ду­ю­щий за отры­воч­ны­ми выска­зы­ва­ни­я­ми в пер­вом) “ещё до того, как пол­но­стью проснул­ся”. Упо­ми­на­е­мый в рас­ска­зе друг — Сэм Лавм­эн, от кото­ро­го Лав­крафт полу­чил (во сне, конеч­но же) пись­мо: “Не упу­сти воз­мож­но­сти пови­дать Ньяр­латхо­те­па, если он при­е­дет в Про­ви­денс. Он ужа­сен — ужас­нее все­го, что ты толь­ко можешь пред­ста­вить, — но пре­кра­сен. Потом он не даёт покоя часа­ми. Я до сих пор дро­жу от того, что он пока­зал.” Сам рас­сказ сле­ду­ет сну вплоть до момен­та, когда Лав­краф­та “пота­щи­ло в чёр­ную зия­ю­щую без­дну меж сне­га­ми”, после чего он закри­чал и проснул­ся. (Все три цита­ты из пись­ма Г. Ф. Лав­краф­та Р. Клей­не­ру от 14 декаб­ря 1921 г.)
Один из иссле­до­ва­те­лей Лав­краф­та, тео­лог и писа­тель Роберт Мак­нэр Прайс (род. 1954), пред­по­ло­жил (“The Nyarlathotep Cycle”, ed. by Robert M. Price, Hayward: Chaosium, 1997, p. vii), что на име­ни Ньяр­латхо­теп ска­за­лось по край­ней мере частич­ное вли­я­ние двух имен из про­из­ве­де­ний ирланд­ско­го англо­языч­но­го писа­те­ля и поэта лор­да Дан­сей­ни (1878 – 1957, пол­ное имя Эдвард Джон Мор­тон Дракс План­кетт, восем­на­дца­тый барон Дан­сей­ни): вто­ро­сте­пен­ный “гнев­ный” бог Минарт­хи­теп (Mynarthitep, упо­мя­ну­тый в “Скорбь поис­ков” из “Вре­мя и боги”, 1906) и про­рок Алхи­рет- Хотеп (Alhireth-Hotep, упо­мя­ну­тый в “Боги Пега­ны”, 1905). Спрэг де Камп же объ­яс­нил (L. Sprague de Camp “Lovecraft: A Biography”, Great Britain: New English Library, 1976, p. 139) имя сле­ду­ю­щим обра­зом: “«хотеп» (hotep) – древ­не­еги­пет­ское сло­во, обо­зна­ча­ю­щее «доволь­ный» или «удо­вле­тво­рен­ный», «ньяр­лат» (nyarlat) – веро­ят­но, под­ра­жа­ние како­му- нибудь афри­кан­ско­му назва­нию места, вро­де Нья­са­ленд (Nyasaland)” (Нья­са­ленд быв­шее англий­ское вла­де­ние в Восточ­ной Афри­ке, с 1964 года – госу­дар­ство Мала­ви).