Говард Филлипс Лавкрафт

ОН

(He)
Напи­са­но в 1925 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Доро­го­куп­ли

////

Я встре­тил его в одну из бес­сон­ных ночей, когда ски­тал­ся по горо­ду, отча­ян­но пыта­ясь спа­сти свою душу и свой поэ­ти­че­ский дар. Мой при­езд в Нью-Йорк ока­зал­ся ошиб­кой: я наде­ял­ся испы­тать здесь при­лив вдох­но­ве­ния, откры­вая для себя новый уди­ви­тель­ный мир в мно­го­люд­ных лаби­рин­тах ста­рин­ных улиц, беру­щих нача­ло от зате­рян­ных тупич­ков, пло­ща­дей и при­ча­лов и после дол­го­го плу­та­ния по горо­ду упи­ра­ю­щих­ся в столь же зате­рян­ные тупич­ки, пло­ща­ди и при­ча­лы, или же в совре­мен­ных домах-баш­нях, что напо­до­бие Вави­лон­ской чер­ны­ми силу­эта­ми устрем­ля­ют­ся к небу под све­том ущерб­ной луны; одна­ко вме­сто это­го я испы­тал толь­ко ужас и чув­ство подав­лен­но­сти, кото­рые гро­зи­ли завла­деть мной, пара­ли­зо­вать мою волю и пол­но­стью меня уни­что­жить.

Разо­ча­ро­ва­ние насту­пи­ло не сра­зу. Впер­вые я уви­дел этот город с моста, подъ­ез­жая к нему на зака­те: он вели­че­ствен­но взды­мал­ся над вода­ми, и все эти неве­ро­ят­ные зда­ния, увен­чан­ные шпи­ля­ми и пира­ми­даль­ны­ми над­строй­ка­ми, вырас­та­ли из лило­во­го тума­на как некие экзо­ти­че­ские цве­ты, что­бы соста­вить ком­па­нию пла­ме­не­ю­щим золо­тым обла­кам и пока еще блед­ным вечер­ним звез­дам на небо­сво­де. Затем город начал одно за дру­гим зажи­гать свои окна, и свет их отра­жал­ся, подра­ги­вая, в реч­ной гла­ди, по кото­рой сколь­зи­ли огни кораб­лей, и пере­клич­ка паро­ход­ных гуд­ков созда­ва­ла порой уди­ви­тель­ные созву­чия, да и вся эта кар­ти­на под меч­та­тель­ным звезд­ным небом была насы­ще­на вол­шеб­ной музы­кой, напо­ми­на­ю­щей о чуде­сах Каркассона,1 Самар­кан­да, Эль­до­ра­до и им подоб­ных про­слав­лен­ных и полу­ле­ген­дар­ных горо­дов. А вско­ре я уже бро­дил по столь доро­гим мое­му вооб­ра­же­нию ста­рым ули­цам – узким и кри­вым, ограж­ден­ным ряда­ми крас­но­кир­пич­ных геор­ги­ан­ских домов, ман­сард­ные окош­ки кото­рых над колон­на­ми пор­ти­ков в свое вре­мя виде­ли позо­ло­чен­ные каре­ты и рос­кош­ные порт­ше­зы. В те пер­вые мину­ты зна­ком­ства с горо­дом мне каза­лось, что я нако­нец реа­ли­зо­вал свою дав­нюю меч­ту и добрал­ся до сокро­вищ, кото­рые со вре­ме­нем помо­гут мне стать насто­я­щим поэтом.

Но ожи­да­е­мые успех и сча­стье, увы, обо­шли меня сто­ро­ной. Яркий свет дня обна­жил мер­зость и убо­же­ство камен­ных нагро­мож­де­ний над голо­вой и бес­ко­неч­ных мосто­вых под нога­ми там, где лун­ное сия­ние пред­по­ла­га­ло оча­ро­ва­ние и магию ста­ри­ны. А в тол­пах людей, сно­вав­ших по этим похо­жим на уще­лья ули­цам, пре­об­ла­да­ли коре­на­стые смуг­лые чужа­ки с жест­ки­ми лица­ми и насто­ро­жен­ным при­щу­ром, прак­тич­ные, дале­кие от меч­та­ний и ничем не при­вя­зан­ные к это­му месту, они непред­став­ля­ли ника­ко­го инте­ре­са для голу­бо­гла­зо­го потом­ка пер­вых посе­лен­цев, хра­нив­ше­го в серд­це любовь к зеле­ным лужай­кам и белым сель­ским коло­коль­ням Новой Англии.

Таким обра­зом, вме­сто поэ­ти­че­ско­го вдох­но­ве­ния, како­вое я рас­счи­ты­вал най­ти в Нью-Йор­ке, я ощу­тил лишь опу­сто­шен­ность и неска­зан­ное оди­но­че­ство, осо­знав ужас­ную прав­ду и тай­ну тайн, кото­рую дото­ле никто не решал­ся озву­чить: этот город из кам­ня и метал­ла не сумел сохра­нить дух сво­е­го пред­ше­ствен­ни­ка, ста­ро­го Нью-Йор­ка, как сохра­ни­лись ста­рый Лон­дон и ста­рый Париж в Лон­доне и Пари­же совре­мен­ных. Ста­рый Нью-Йорк, увы, сги­нул без­воз­врат­но, а его рас­про­стер­тый, небреж­но забаль­за­ми­ро­ван­ный труп кишел пара­зи­та­ми, не име­ю­щи­ми ниче­го обще­го с тем горо­дом, каким он был при жиз­ни. После это­го откры­тия я уже не мог спо­кой­но спать и лишь отча­сти вос­ста­но­вил душев­ное рав­но­ве­сие, заве­дя при­выч­ку не выхо­дить на ули­цы в днев­ное вре­мя и совер­шать про­гул­ки толь­ко по ночам, когда тьма про­буж­да­ла то немно­гое, что еще сохра­ни­лось от про­шло­го, и перед подъ­ез­да­ми ста­рых домов мож­но было раз­ли­чить при­зрач­ные тени людей, когда-то дав­но здесь про­хо­див­ших. Такая сме­на обра­за жиз­ни при­нес­ла мне неко­то­рое облег­че­ние, так что я даже сочи­нил пару-дру­гую сти­хо­тво­ре­ний и не спе­шил с воз­вра­ще­ни­ем к сво­им пена­там, не желая пред­стать перед род­ны­ми и зна­ко­мы­ми в роли слом­лен­но­го неудач­ни­ка. И одна­жды, во вре­мя оче­ред­ной про­гул­ки бес­сон­ной ночью, я встре­тил его . Слу­чи­лось это в одном из замкну­тых внут­рен­них дво­ри­ков в Грин­вич-Вил­ли­дж2 – как про­сто­душ­ный про­вин­ци­ал, я посе­лил­ся в этом рай­оне, будучи мно­го наслы­шан о нем как об излюб­лен­ном при­ста­ни­ще поэтов и худож­ни­ков. Меня дей­стви­тель­но вос­хи­ти­ли ста­рин­ные ули­цы и особ­ня­ки с попа­да­ю­щи­ми­ся тут и там малень­ки­ми пло­ща­дя­ми и уют­ны­ми дво­ри­ка­ми; и я сохра­нил при­вя­зан­ность к этим местам даже после того, как убе­дил­ся, что здеш­ние поэты и худож­ни­ки – не более чем пре­тен­ци­оз­ные гор­ло­па­ны, вся жизнь кото­рых посвя­ще­на отри­ца­нию чистой кра­со­ты в поэ­зии и в искус­стве. Я часто пред­став­лял себе Грин­вич в его быт­ность тихой дере­вуш­кой, еще не погло­щен­ной горо­дом, и в пред­рас­свет­ные часы, когда послед­ние гуля­ки рас­пол­за­лись по домам, любил в пол­ном оди­но­че­стве бро­дить по этим изви­ли­стым улоч­кам и раз­мыш­лять о загад­ках и тай­нах, остав­лен­ных здесь про­шлы­ми поко­ле­ни­я­ми. Эти про­гул­ки под­пи­ты­ва­ли меня энер­ги­ей и под­сте­ги­ва­ли вооб­ра­же­ние, не давая угас­нуть поэ­ти­че­ской искре, тлев­шей где-то в глу­бине моей души.

Он воз­ник пере­до мной туман­ным авгу­стов­ским утром, око­ло двух попо­лу­но­чи, когда я обсле­до­вал ряд глу­хих дво­ри­ков, неко­гда состав­ляв­ших живо­пис­ный про­улок, а ныне доступ­ных толь­ко через неосве­щен­ные кори­до­ры на пер­вых эта­жах раз­де­лив­ших их зда­ний. Я узнал о суще­ство­ва­нии этих дво­ри­ков совер­шен­но слу­чай­но, ибо они не были ука­за­ны ни на одной из совре­мен­ных карт горо­да; и тот факт, что они совер­шен­но забы­ты, при­да­вал им осо­бую при­вле­ка­тель­ность в моих гла­зах, так что я вел поис­ки с удво­ен­ным усер­ди­ем. А когда я их нако­нец отыс­кал, это еще более под­стег­ну­ло мой пыл, ибо само их рас­по­ло­же­ние ука­зы­ва­ло на то, что эти замкну­тые дво­ри­ки явля­ют­ся лишь несколь­ки­ми зве­нья­ми в длин­ной цепи им подоб­ных, зате­ряв­ших­ся меж высо­ких стен и пустых домов в глу­бине квар­та­ла или смут­но мая­чив­ших в тем­но­те за ароч­ны­ми про­хо­да­ми. Их обхо­ди­ли вни­ма­ни­ем сует­ли­вые чуже­стран­цы, а порой наме­рен­но скры­ва­ли от посто­рон­них отдель­ные нелю­ди­мые пред­ста­ви­те­ли богем­но­го мира, избе­гав­шие обще­ства и днев­но­го све­та.

Он заго­во­рил без пре­ди­сло­вий, огля­дев меня при сла­бом све­те, падав­шем из-за ажур­но­го пере­пле­та окна, когда я изу­чал какое-то крыль­цо с допо­топ­ным двер­ным молот­ком и чугун­ны­ми пери­ла­ми. При этом сам он оста­вал­ся в тени, а его лицо к тому же скры­ва­ла широ­ко­по­лая шля­па, вполне гар­мо­ни­ро­вав­шая со ста­ро­мод­ным покро­ем пла­ща. Впро­чем, я ощу­тил смут­ное бес­по­кой­ство еще до того, как услы­шал его речь. Он был очень худ – бук­валь­но ске­лет, обтя­ну­тый кожей, – а его тихий неглу­бо­кий голос отно­сил­ся к раз­ря­ду тех, что име­ну­ют замо­гиль­ны­ми. По его сло­вам, он уже не пер­вый раз заме­ча­ет меня блуж­да­ю­щим ночью по ули­цам, на како­вом осно­ва­нии он сде­лал вывод, что я питаю инте­рес к немно­гим сле­дам былых вре­мен, еще сохра­нив­шим­ся в этих кра­ях. По тако­му слу­чаю не поже­лаю ли я взять в про­во­жа­тые чело­ве­ка, уже дав­но зани­ма­ю­ще­го­ся подоб­ны­ми изыс­ка­ни­я­ми и могу­ще­го пове­дать вещи, кото­рые при­ез­жий вро­де меня вряд ли смо­жет раз­уз­нать само­сто­я­тель­но?

Пока он гово­рил, я мель­ком уви­дел его лицо в жел­то­ва­том све­те от окна ман­сар­ды – един­ствен­но­го осве­щен­но­го окна в бли­жай­шем доме. Это было лицо пожи­ло­го чело­ве­ка с пра­виль­ны­ми, мож­но даже ска­зать, кра­си­вы­ми чер­та­ми, и мне сра­зу поду­ма­лось, что такие утон­чен­ные поро­ди­стые лица не очень-то согла­су­ют­ся с нынеш­ней эпо­хой и дан­ным местом. Ко все­му про­че­му, в его лице, хоть и доволь­но при­вле­ка­тель­ном, было нечто тре­во­жа­щее – воз­мож­но, чрез­мер­ная блед­ность и невы­ра­зи­тель­ность или все то же явное несо­от­вет­ствие окру­жа­ю­щей обста­нов­ке, – что не поз­во­ля­ло мне чув­ство­вать себя уве­рен­но и спо­кой­но в обще­стве это­го чело­ве­ка. Тем не менее я после­до­вал за ним, посколь­ку в тот тягост­ный пери­од лишь кра­со­та и зага­доч­ность ста­ри­ны мог­ли под­дер­жать во мне почти угас­ший инте­рес к жиз­ни, и я посчи­тал ред­кост­ным подар­ком судь­бы встре­чу с чело­ве­ком, чья осве­дом­лен­ность в дан­ной обла­сти, судя по все­му, дале­ко пре­вос­хо­ди­ла мои скром­ные откры­тия.

Воз­мож­но, в самой атмо­сфе­ре ночи таи­лось нечто, удер­жи­вав­шее мое­го спут­ни­ка от лиш­них слов, и на про­тя­же­нии после­ду­ю­ще­го часа ходь­бы он огра­ни­чи­вал­ся крат­ки­ми ком­мен­та­ри­я­ми по пово­ду ста­рых назва­ний, дат и собы­тий, а путь ука­зы­вал по пре­иму­ще­ству жеста­ми. Мы про­тис­ки­ва­лись в какие-то щели, бес­шум­но кра­лись по кори­до­рам мно­го­квар­тир­ных домов, пере­ле­за­ли через кир­пич­ные сте­ны, а одна­жды при­шлось полз­ти на чет­ве­рень­ках под свод­ча­тым потол­ком како­го-то зава­лен­но­го про­хо­да, настоль­ко длин­но­го и изви­ли­сто­го, что я окон­ча­тель­но поте­рял ори­ен­та­цию и даже отда­лен­но не пред­став­лял себе, где мы нахо­дим­ся. По пути нам попа­да­лись уди­ви­тель­но древ­ние вещи – во вся­ком слу­чае, они каза­лись тако­вы­ми в ред­ких рас­се­ян­ных лучах све­та; я отчет­ли­во пом­ню поко­сив­ши­е­ся иони­че­ские колон­ны, пиляст­ры с каннелюрами,3 стол­бы чугун­ных оград с навер­ши­я­ми в виде ваз, кону­со­вид­ные окон­ные пере­мыч­ки и деко­ра­тив­ные над­двер­ные окош­ки зда­ний, кото­рые выгля­де­ли все более при­чуд­ли­вы­ми по мере наше­го про­дви­же­ния в глубь это­го лаби­рин­та, казав­ше­го­ся неис­чер­па­е­мым кла­де­зем архи­тек­тур­ных изыс­ков.

За это вре­мя мы не встре­ти­ли ни еди­но­го чело­ве­ка, да и осве­щен­ные окна попа­да­лись все реже и реже. Улич­ные фона­ри пона­ча­лу были мас­ля­ны­ми, ста­рин­но­го ром­бо­вид­но­го фасо­на, потом я заме­тил несколь­ко фона­рей со све­ча­ми, а еще чуть пого­дя мы пере­сек­ли мрач­ный, абсо­лют­но лишен­ный осве­ще­ния двор (в кро­меш­ной тьме мой про­вод­ник направ­лял меня затя­ну­той в пер­чат­ку рукой) и через узкую дере­вян­ную калит­ку в высо­кой стене вышли в про­улок, где фона­ри горе­ли лишь перед каж­дым седь­мым домом, при­чем это были допо­топ­ные жестя­ные фона­ри коло­ни­аль­ных вре­мен, с кони­че­ски­ми вер­хуш­ка­ми и дыроч­ка­ми по бокам. Доро­га кру­то шла в гору – гораз­до кру­че, чем я счи­тал воз­мож­ным в этой части Нью-Йор­ка, – и в кон­це подъ­ема уткну­лась в уви­тую плю­щом сте­ну част­ной усадь­бы. За сте­ной вид­не­лась купо­ло­об­раз­ная кры­ша и вер­хуш­ки дере­вьев, шеве­лив­ших лист­вой на фоне уже начав­ше­го свет­леть неба, а в стене обна­ру­жи­лась низ­кая арка с дубо­вой двер­цей, кото­рую мой спут­ник отпер боль­шим клю­чом. Далее он в пол­ной тем­но­те про­вел меня по гра­вий­ной дорож­ке и камен­ным сту­пе­ням крыль­ца и нако­нец рас­пах­нул пере­до мной дверь дома.

Вой­дя внутрь, я едва не поте­рял созна­ние от хлы­нув­шей навстре­чу затх­лой вони, долж­но быть, сто­ле­ти­я­ми копив­шей­ся в этом запу­щен­ном и обвет­ша­лом зда­нии. Одна­ко хозя­ин это­го как буд­то не заме­тил, и я из веж­ли­во­сти воз­дер­жал­ся от заме­ча­ний, про­сле­до­вав за ним по вин­то­вой лест­ни­це и через верх­ний холл до ком­на­ты, дверь кото­рой он, судя по зву­ку, запер на задвиж­ку после того, как про­пу­стил меня впе­ред. Пер­вым делом он раз­дви­нул што­ры на трех неболь­ших окнах, за кото­ры­ми сла­бо обо­зна­чи­лось пред­рас­свет­ное небо, а затем с помо­щью крем­ня и огни­ва зажег две све­чи в сто­яв­шем на камин­ной пол­ке мас­сив­ном кан­де­ляб­ре с две­на­дца­тью розет­ка­ми и жестом пред­ло­жил мне рас­по­ла­гать­ся поудоб­нее.

При сла­бом, колеб­лю­щем­ся све­те я уви­дел, что мы нахо­дим­ся в про­стор­ной, обши­той дубо­вы­ми пане­ля­ми биб­лио­теч­ной ком­на­те, меб­ли­ров­ку кото­рой мож­но было отне­сти к пер­вой чет­вер­ти восем­на­дца­то­го сто­ле­тия. Ком­на­ту укра­ша­ли вычур­ные над­двер­ные фрон­то­ны, кар­низ в дори­че­ском сти­ле и рез­ная пли­та над ками­ном, в верх­ней части кото­рой сре­ди завит­ков было изоб­ра­же­но нечто вро­де погре­баль­ной урны. Вдоль стен, над плот­но застав­лен­ны­ми книж­ны­ми пол­ка­ми, с рав­ны­ми интер­ва­ла­ми раз­ме­ща­лись весь­ма недур­но выпол­нен­ные фамиль­ные порт­ре­ты, при­чем лица на потем­нев­ших от вре­ме­ни полот­нах име­ли несо­мнен­ные чер­ты сход­ства с чело­ве­ком, кото­рый ука­зал мне на крес­ло рядом с изящ­ным сто­ли­ком крас­но­го дере­ва. Сам он, преж­де чем сесть по дру­гую сто­ро­ну сто­ла, замеш­кал­ся, как бы в сму­ще­нии, а потом мед­лен­но снял пер­чат­ки, широ­ко­по­лую шля­пу и плащ, с неко­то­рой долей теат­раль­но­сти открыв мое­му взо­ру облик джентль­ме­на сере­ди­ны восем­на­дца­то­го века, точ­ный во всех дета­лях: от запле­тен­ных в косич­ку волос и кру­жев­но­го ворот­ни­ка до бри­джей, шел­ко­вых чулок и тупо­но­сых туфель с пряж­ка­ми, кото­рые я как-то упу­стил из виду преж­де. Усев­шись нако­нец на стул со спин­кой в фор­ме лиры, он при­нял­ся вни­ма­тель­но меня раз­гля­ды­вать.

Теперь, без шля­пы, он выгля­дел глу­бо­ким ста­ри­ком – намно­го стар­ше, чем пока­зал­ся мне изна­чаль­но. Не исклю­че­но, что имен­но эта печать неимо­вер­но­го дол­го­ле­тия и ста­ла под­спуд­ной при­чи­ной мое­го бес­по­кой­ства, воз­ник­ше­го в пер­вый момент нашей встре­чи. Когда же он заго­во­рил при­глу­шен­ным, вре­ме­на­ми дро­жа­щим голо­сом, мне сто­и­ло нема­лых уси­лий сле­дить за смыс­лом ска­зан­но­го, ибо к мое­му изум­ле­нию при­ме­ши­ва­лась необъ­яс­ни­мая тре­во­га, воз­рас­тав­шая с каж­дой мину­той.

– Вы види­те перед собой, сэр, – начал хозя­ин, – чело­ве­ка весь­ма экс­цен­трич­ных при­вы­чек, чему сви­де­тель­ством этот костюм, за кото­рый, впро­чем, мне нет необ­хо­ди­мо­сти изви­нять­ся перед джентль­ме­ном ваше­го ума и ваших склон­но­стей. Посто­ян­но раз­мыш­ляя о слав­ных ста­рых вре­ме­нах, я взял на себя труд дос­ко­наль­но усво­ить тогдаш­ние мане­ры и оде­я­ние, како­вая при­хоть вряд ли может кого-нибудь оскор­бить, если ее наро­чи­то не выстав­лять напо­каз. По сча­стью, мне уда­лось сохра­нить в непри­кос­но­вен­но­сти сель­ское поме­стье моих пред­ков, хотя оно было пооче­ред­но погло­ще­но дву­мя горо­да­ми – Грин­ви­чем в самом нача­ле тыся­ча вось­ми­со­тых и Нью-Йор­ком лет трид­цать спу­стя. Суще­ство­ва­ло мно­же­ство при­чин, по кото­рым мое семей­ство так упор­но дер­жа­лось за свое родо­вое гнез­до, и здесь я не нару­шил семей­ной тра­ди­ции. Джентль­мен, уна­сле­до­вав­ший этот дом в тыся­ча семь­сот шесть­де­сят вось­мом году, зани­мал­ся осо­бо­го рода нау­ка­ми и достиг пора­зи­тель­ных резуль­та­тов, при­чем все они были тес­но свя­за­ны с осо­бен­но­стя­ми, при­су­щи­ми имен­но это­му участ­ку зем­ли, и пото­му его крайне важ­но сохра­нять в непри­кос­но­вен­но­сти. Я хочу про­де­мон­стри­ро­вать вам кое-какие весь­ма любо­пыт­ные откры­тия это­го джентль­ме­на, но при усло­вии сохра­не­ния их в стро­жай­шей тайне. Я доста­точ­но хоро­шо раз­би­ра­юсь в людях, что­бы не сомне­вать­ся в вашей искрен­ней заин­те­ре­со­ван­но­сти и вашей поря­доч­но­сти. Он сде­лал пау­зу, гля­дя на меня, но я смог лишь кив­нуть голо­вой. Я уже гово­рил о рас­ту­щем во мне тре­вож­ном чув­стве, но, посколь­ку для моей души не было ниче­го губи­тель­нее сует­но­го днев­но­го мира Нью-Йор­ка, мне оста­ва­лось толь­ко вни­мать это­му чело­ве­ку – будь он без­обид­ным чуда­ком или хра­ни­те­лем зло­ве­щих тайн – в надеж­де уто­лить свою жаж­ду новых откры­тий, что бы он там ни пред­ло­жил. Поэто­му я сидел и слу­шал.

– Мой… пре­док, – с неко­то­рой запин­кой про­дол­жил он, – пола­гал, что чело­ве­че­ской воле при­су­щи осо­бые, совер­шен­но уди­ви­тель­ные свой­ства, при уме­лом исполь­зо­ва­нии кото­рых чело­век спо­со­бен управ­лять не толь­ко сво­и­ми дей­стви­я­ми и дей­стви­я­ми дру­гих людей, но и любы­ми сила­ми при­ро­ды, а так­же мно­ги­ми сти­хи­я­ми в иных изме­ре­ни­ях, выхо­дя­щих дале­ко за рам­ки извест­но­го нам мира. Доста­точ­но ска­зать, что он ста­вил под сомне­ние непре­лож­ность таких вещей, как про­стран­ство и вре­мя, и что он нашел необыч­ное при­ме­не­ние тай­ным риту­а­лам полу­ди­ких индей­цев, свя­ти­ли­ще кото­рых когда-то нахо­ди­лось на этом самом хол­ме. Когда здесь постро­и­ли усадь­бу, индей­цы были силь­но раз­дра­же­ны и неод­но­крат­но про­си­ли допу­стить их на эту зем­лю в пери­о­ды пол­но­лу­ния. Но даже не полу­чая раз­ре­ше­ния, они из года в год тай­ком про­би­ра­лись сюда, что­бы испол­нить свои обря­ды. И вот в тыся­ча семь­сот шесть­де­сят вось­мом году новый хозя­ин усадь­бы застал их во вре­мя тако­го обря­да и бук­валь­но остол­бе­нел от уви­ден­но­го. После это­го он заклю­чил с индей­ца­ми сдел­ку, поз­во­лив им посе­щать усадь­бу в опре­де­лен­ные ночи, а они в обмен посвя­ти­ли его в суть сво­их таинств. При этом они утвер­жда­ли, что риту­ал толь­ко отча­сти уна­сле­до­ван ими от крас­но­ко­жих пред­ков, тогда как неко­то­рые сек­ре­ты ста­ли им извест­ны от одно­го ста­ро­го гол­ланд­ца во вре­ме­на Гене­раль­ных штатов.4 Хозя­ин же – чума на его голо­ву! – мне так дума­ет­ся, уго­стил индей­цев под­пор­чен­ным ромом, уж не знаю, со злым умыс­лом или нет, но спу­стя неде­лю после того, как выве­дал тай­ну, он остал­ся един­ствен­ным живым чело­ве­ком, кому она была извест­на. Вы буде­те пер­вым чужа­ком, кто о ней услы­шит за мно­гие годы. Лоп­ни моя селе­зен­ка, если я выдам ее вся­ким там вла­стям пре­дер­жа­щим, но вы похо­жи на чело­ве­ка, пря­мо-таки одер­жи­мо­го ста­ри­ной, а уж это дело совсем дру­го­го рода…

Я вздрог­нул, когда ста­рик, раз­вол­но­вав­шись, вдруг начал исполь­зо­вать в речи смесь из про­сто­на­род­ных и арха­ич­ных обо­ро­тов. Меж­ду тем он про­дол­жил:

– Вам сле­ду­ет знать, сэр, что све­де­ния, полу­чен­ные… моим пред­ком… от этих дика­рей, были все­го лишь малой частью вели­ких сек­ре­тов, кото­ры­ми он овла­дел впо­след­ствии. Он не впу­стую потра­тил вре­мя в Окс­фор­де и не зря про­вел мно­го вре­ме­ни в бесе­дах с одним ста­рым алхи­ми­ком и аст­ро­ло­гом в Пари­же. В конеч­ном сче­те он убе­дил­ся, что весь этот мир суть не более чем дым, порож­да­е­мый наши­ми интел­лек­та­ми. Гру­бой чер­ни сие пони­ма­ние недо­ступ­но, одна­ко муд­ре­цы могут пре­спо­кой­но затя­ги­вать­ся дымом это­го мира и выпус­кать его клу­ба­ми, как буд­то куря пер­во­сорт­ный вир­гин­ский табак. Мы лег­ко можем полу­чить все, что нам нуж­но, отбра­сы­вая прочь все, что нам не нра­вит­ся. Впро­чем, я не ста­ну реши­тель­но утвер­ждать, что на деле все обсто­ит так про­сто, одна­ко этот прин­цип дей­ствен в доста­точ­ной сте­пе­ни для того, что­бы вре­мя от вре­ме­ни устра­и­вать слав­ный спек­такль. Думаю, вам доста­вит удо­воль­ствие созер­ца­ние про­шлых лет

– куда более живое и отчет­ли­вое, чем может под­ска­зать вам вооб­ра­же­ние. Так отбрось­те все стра­хи и взгля­ни­те на то, что я хочу вам про­де­мон­стри­ро­вать. Подой­ди­те к окну и, что бы вы ни уви­де­ли, сохра­няй­те спо­кой­ствие.

Он взял меня за руку и повел к одно­му из двух окон в более длин­ной стене этой про­пи­тан­ной зло­во­ни­ем ком­на­ты. Когда его рука – на сей раз уже без пер­чат­ки – кос­ну­лась моей, меня мгно­вен­но про­брал холод и я с тру­дом удер­жал­ся от того, что­бы не отстра­нить­ся, ибо эти сухие жест­кие паль­цы ока­за­лись бук­валь­но ледя­ны­ми на ощупь. Одна­ко мысль о гне­ту­щей пусто­те повсе­днев­ной реаль­но­сти укре­пи­ла меня в наме­ре­нии сле­до­вать за этим необык­но­вен­ным чело­ве­ком, куда бы он меня ни повел. При­бли­зив­шись к окну, он поши­ре раз­дви­нул жел­тые шел­ко­вые што­ры и пред­ло­жил мне вгля­деть­ся во тьму сна­ру­жи. Пона­ча­лу я не уви­дел там ниче­го, кро­ме мири­ад тан­цу­ю­щих огонь­ков где-то вда­ли. Затем, слов­но в ответ на едва замет­ное дви­же­ние руки ста­ри­ка, за окном вспых­ну­ла осле­пи­тель­ная зар­ни­ца, и пере­до мной откры­лось море буй­ной рас­ти­тель­но­сти – там, где по здра­во­му разу­ме­нию пола­га­лось нахо­дить­ся морю город­ских крыш. Спра­ва сереб­ри­лись воды Гуд­зо­на, а впе­ре­ди на боль­шом уда­ле­нии отблес­ки­ва­ла гиб­лая солон­ча­ко­вая топь с вью­щи­ми­ся над ней туча­ми свет­ля­ков. Зар­ни­ца угас­ла, а на вос­ко­вом лице ста­ро­го кол­ду­на про­мельк­ну­ла зло­ве­щая ухмыл­ка. – Это было еще до моих вре­мен… то есть до вре­мен мое­го уче­но­го пред­ка. Как насчет того, что­бы попро­бо­вать еще раз?

Я был бли­зок к обмо­ро­ку, испы­ты­вая сла­бость еще боль­шую, неже­ли та, кото­рую обыч­но вызы­вал во мне вид про­кля­то­го совре­мен­но­го горо­да.
– Боже пра­вый! – про­шеп­тал я. – И вы може­те вот так пере­не­стись в любую эпо­ху?

Он кив­нул, обна­жая в подо­бии улыб­ки жел­то-чер­ные кореш­ки зубов, и мне при­шлось вце­пить­ся в што­ру, что­бы усто­ять на ногах. Он под­дер­жал меня под локоть сво­ей жут­кой ледя­ной клеш­ней, а дру­гой рукой про­де­лал все тот же едва уло­ви­мый жест.

И сно­ва полых­ну­ла зар­ни­ца, на сей раз открыв кар­ти­ну, более-менее узна­ва­е­мую. Это был Грин­вич, но не совре­мен­ный, а очень дав­ний, с отдель­ны­ми зда­ни­я­ми или груп­па­ми зда­ний, сохра­нив­ши­ми­ся по сей день, но так­же с тро­пин­ка­ми меж­ду зеле­ных изго­ро­дей, участ­ка­ми воз­де­лан­ной зем­ли и общин­ных паст­бищ. Солон­чак по-преж­не­му бле­стел вда­ли, а за ним на гори­зон­те обо­зна­чи­лись самые высо­кие из стро­е­ний тогдаш­не­го Нью-Йор­ка, вклю­чая цер­ковь Тро­и­цы, часов­ню Свя­то­го Пав­ла и крас­но­кир­пич­ную коло­коль­ню пре­сви­те­ри­ан­ской церк­ви, нечет­кие силу­эты кото­рых про­гля­ды­ва­ли сквозь заве­су дыма из печ­ных труб. У меня пере­хва­ти­ло дыха­ние, но не столь­ко от само­го зре­ли­ща, сколь­ко от мыс­ли о новых уди­ви­тель­ных воз­мож­но­стях, уже рисо­вав­ших­ся мое­му вооб­ра­же­нию.

– А вы може­те… вы риск­не­те… загля­нуть в буду­щее? – про­мол­вил я с тре­пе­том, и мне пока­за­лось, что на мгно­ве­ние этот тре­пет пере­дал­ся и ста­ри­ку, но затем его лицо вновь иска­зи­ла зло­ве­щая ухмыл­ка.

– Буду­щее? То, что мне дово­ди­лось видеть, заста­вит тебя ока­ме­неть от ужа­са! Из дале­ко­го про­шло­го в дале­кое буду­щее – ты это­го хочешь? Ну так смот­ри, жал­кий недо­умок!

Про­бор­мо­тав послед­ние сло­ва уже шепо­том, он повто­рил давеш­ний жест, и небе­са оза­ри­ла вспыш­ка гораз­до ярче преды­ду­щих. После это­го в тече­ние трех дол­гих секунд я наблю­дал воис­ти­ну дья­воль­ское зре­ли­ще, кото­рое с той поры все­гда будет тер­зать меня в кош­мар­ных снах. Небо запо­ло­ни­ли стран­но­го вида лета­ю­щие объ­ек­ты, а от зем­ли в под­лун­ную высь рва­лись мрач­ные чер­ные баш­ни и пира­ми­ды нече­сти­во­го горо­да, рас­се­чен­но­го гигант­ски­ми камен­ны­ми тер­ра­са­ми и све­тя­ще­го­ся сата­нин­ски­ми огня­ми бес­чис­лен­ных окон. На откры­тых гале­ре­ях я раз­гля­дел жел­то­ли­цых косо­гла­зых оби­та­те­лей это­го горо­да в одеж­дах кри­ча­щих крас­но-оран­же­вых тонов, безум­но пля­шу­щих под лихо­ра­доч­ные рит­мы литавр, дикое брен­ча­ние струн и утроб­ные при­глу­шен­ные сто­ны духо­вых инстру­мен­тов, – и все эти зву­ки взды­ма­лись и опа­да­ли подоб­но вол­нам адско­го асфаль­то­во­го моря.

Я видел эту кар­ти­ну как наяву и отчет­ли­во слы­шал – или мыс­лен­но вос­при­ни­мал – чудо­вищ­ную како­фо­нию, ее сопро­вож­дав­шую. В целом это каза­лось квинт­эс­сен­ци­ей всех кош­ма­ров, какие когда-либо порож­дал в моем созна­нии город-труп. Забыв о прось­бе хозя­и­на сохра­нять спо­кой­ствие, я издал прон­зи­тель­ный вопль и, уже не в силах совла­дать с собой, про­дол­жал вопить так гром­ко, что даже сте­ны дома как буд­то нача­ли виб­ри­ро­вать.

А когда вспыш­ка угас­ла, я заме­тил, что ста­ри­ка бьет дрожь, а гри­ма­са яро­сти на его лице, вызван­ная мои­ми воп­ля­ми, посте­пен­но сме­ня­ет­ся выра­же­ни­ем дико­го ужа­са. Он покач­нул­ся, цеп­ля­ясь за што­ру, как это недав­но делал я, и завер­тел голо­вой, напо­ми­ная зве­ря, обло­жен­но­го охот­ни­ка­ми. И тому были при­чи­ны, ибо как толь­ко угас­ло эхо моих воплей, ста­ли слыш­ны иные зву­ки, столь недву­смыс­лен­ные, что лишь насту­пив­шее после исте­ри­ки общее при­туп­ле­ние чувств изба­ви­ло меня от поме­ша­тель­ства. Это было рав­но­мер­ное поскри­пы­ва­ние сту­пе­ней за запер­той две­рью, слов­но по лест­ни­це кра­ду­чись под­ни­ма­лось мно­же­ство босых либо обу­тых в мяг­кую обувь людей; затем с той сто­ро­ны осто­рож­но подер­га­ли дверь, про­буя кре­пость задвиж­ки, на мед­ной поверх­но­сти кото­рой отблес­ки­ва­ли огни све­чей. Ста­рик по-преж­не­му не отпус­кал што­ру, а дру­гой рукой потя­нул­ся ко мне и хрип­ло забор­мо­тал, пока­чи­ва­ясь и брыз­жа слю­ной:

– Пол­но­лу­ние… черт тебя дери, визг­ли­вый ты пес… это ты их при­звал, и теперь они яви­лись за мной! Шаги в мока­си­нах… мерт­ве­цы… чтоб вам про­ва­лить­ся, крас­но­ко­жие дья­во­лы, не отрав­лял я ваш ром… и раз­ве не я сохра­нил ваши про­кля­тые маги­че­ские сек­ре­ты? Вы сами упи­лись до смер­ти, пога­ные ублюд­ки, и не вам обви­нять джентль­ме­на! Прочь, тва­ри, прочь! Не тронь­те задвиж­ку! Для вас меня здесь нет…

В сле­ду­ю­щий миг три нето­роп­ли­вых, выве­рен­ных уда­ра сотряс­ли дверь, а на губах обе­зу­мев­ше­го от стра­ха кол­ду­на высту­пи­ла белая пена. Чуть пого­дя его страх сме­нил­ся безыс­ход­ным отча­я­ни­ем и новой вспыш­кой яро­сти, направ­лен­ной про­тив меня, и он шаг­нул к сто­лу, на край кото­ро­го я в тот момент опи­рал­ся. Што­ра, все еще зажа­тая в его пра­вой руке (тогда как левой он пытал­ся достать меня), натя­ну­лась и обо­рва­лась, что уси­ли­ло поток лун­но­го све­та, вры­вав­ший­ся в ком­на­ту, так как небо к тому вре­ме­ни совер­шен­но очи­сти­лось от обла­ков. Яркий зеле­но­ва­тый свет пол­ной луны затмил пла­мя све­чей и обна­жил новые сви­де­тель­ства упад­ка и раз­ру­ше­ния в затх­лой ком­на­те с исто­чен­ны­ми чер­вем стен­ны­ми пане­ля­ми, про­сев­ши­ми дос­ка­ми пола, осы­пав­шей­ся обли­цов­кой ками­на, шат­кой мебе­лью и рва­ной дра­пи­ров­кой. Лучи све­та не мино­ва­ли и ста­ри­ка, кото­рый – то ли под их дей­стви­ем, то ли от сме­си стра­ха и бешен­ства – съе­жил­ся и почер­нел лицом, про­дол­жая тянуть ко мне свои хищ­ные лапы. При этом гла­за его свер­ка­ли все ярче по мере того, как тем­не­ло и усы­ха­ло его лицо.

Меж­ду тем уда­ры в дверь ста­ли более настой­чи­вы­ми и теперь сопро­вож­да­лись метал­ли­че­ским при­зву­ком. Суще­ство пере­до мной обра­ти­лось в тем­ную бес­фор­мен­ную кучу, из кото­рой выде­ля­лась лишь голо­ва с горя­щи­ми гла­за­ми, но оно еще дела­ло попыт­ки про­дви­нуть­ся в мою сто­ро­ну по все более про­се­дав­ше­му полу, вре­ме­на­ми изда­вая невнят­ные, но пол­ные беше­ной зло­бы зву­ки. А на ветхую дверь обру­ши­лась новая серия рез­ких и частых уда­ров, и в раз­рас­тав­шей­ся про­ре­хе блес­ну­ло лез­вие тома­гав­ка. Будучи не в силах сдви­нуть­ся с места, я мог лишь ото­ро­пе­ло наблю­дать за тем, как дверь раз­ва­ли­лась на части и в про­ем хлы­ну­ла чер­ная мас­са, в кото­рой звез­доч­ка­ми мер­ца­ло мно­же­ство злоб­ных глаз. Подоб­ная пото­ку густой вяз­кой неф­ти, она снес­ла про­гнив­шую пере­го­род­ку, опро­ки­ну­ла крес­ло и про­шла под сто­лом, направ­ля­ясь к тому месту, отку­да на меня гла­зе­ла потем­нев­шая голо­ва ста­ро­го кол­ду­на. Мас­са сомкну­лась над этой голо­вой, погло­ти­ла ее и – уно­ся свою добы­чу, но не тро­нув меня – потек­ла назад к две­ри и вниз по лест­ни­це, кото­рая вновь заскри­пе­ла как от мно­же­ства шагов, на сей раз уда­ляв­ших­ся.

Тут нако­нец не выдер­жа­ли гни­лые бал­ки, пол про­ва­лил­ся, и я рух­нул в тем­ную ком­на­ту пер­во­го эта­жа, весь облеп­лен­ный веко­вой пау­ти­ной и полу­мерт­вый от ужа­са. Зеле­ный свет луны, про­ни­кая сквозь раз­би­тые окна, поз­во­лил мне раз­гля­деть, что дверь в холл при­от­кры­та. Выби­ра­ясь из-под гру­ды облом­ков и кус­ков шту­ка­тур­ки, я заме­тил, как мимо две­ри про­ка­тил­ся чудо­вищ­ный чер­ный поток с мель­ка­ю­щи­ми в его глу­бине мрач­ны­ми огонь­ка­ми глаз. Он искал дверь в под­вал и, най­дя ее, исчез вни­зу. Вслед за тем я ощу­тил, как про­се­да­ет пол и этой ком­на­ты, а свер­ху донес­ся треск, и мимо окна про­ле­те­ли остан­ки того, что еще недав­но было купо­лом кры­ши. Рыв­ком высво­бо­див­шись, я устре­мил­ся через холл к наруж­ной две­ри, одна­ко та ока­за­лась запер­той на ключ; тогда я схва­тил стул, выса­дил им бли­жай­шее окно, совер­шил отча­ян­ный бро­сок и при­зем­лил­ся на густую сор­ную тра­ву запу­щен­ной лужай­ки, по кото­рой сколь­зил лун­ный свет. Окру­жав­шая усадь­бу сте­на была высо­ка, а воро­та запер­ты, но я нашел побли­зо­сти несколь­ко ящи­ков, взгро­моз­дил их один на дру­гой в углу дво­ра и вска­раб­кал­ся наверх, уце­пив­шись за боль­шую камен­ную урну, кото­рая вен­ча­ла угло­вой столб.

В пол­ном изне­мо­же­нии я огля­дел­ся вокруг и уви­дел толь­ко сте­ны, окна и дву­скат­ные кры­ши совер­шен­но незна­ко­мых мне зда­ний. Ули­цы с кру­тым подъ­емом, по кото­рой я сюда при­шел, нигде вид­но не было, да и обзор ухуд­шал­ся с каж­дой секун­дой из-за тума­на, быст­ро напол­зав­ше­го со сто­ро­ны реки, при том что пол­ная луна све­ти­ла по-преж­не­му ярко. Вне­зап­но урна навер­ху стол­ба, за кото­рую я дер­жал­ся, заша­та­лась, слов­но ей пере­да­лись мое голо­во­кру­же­ние и смер­тель­ная уста­лость, и спу­стя миг я уже летел вниз, навстре­чу неве­до­мой судь­бе.

Нашед­ший меня на ули­це чело­век ска­зал, что я перед тем, долж­но быть, про­де­лал полз­ком очень дол­гий путь, если судить по остав­лен­но­му мной кро­ва­во­му сле­ду, нача­ло кото­ро­го он не решил­ся искать. Про­шед­ший вско­ре дождь смыл этот след и тем самым обо­рвал един­ствен­ную нить, могу­щую при­ве­сти к месту, где я под­верг­ся страш­но­му испы­та­нию. Из пока­за­ний сви­де­те­лей явство­ва­ло лишь то, что я невесть отку­да воз­ник у вхо­да в малень­кий тени­стый дво­рик близ Пер­ри-стрит.

Сам я ни разу не попы­тал­ся вер­нуть­ся в те мрач­ные лаби­рин­ты и не сове­тую здра­во­мыс­ля­щим людям пред­при­ни­мать их поис­ки. Поня­тия не имею, что такое яви­лось тогда из под­зе­ме­лья, но, как я уже отме­чал, этот город мертв и полон ужас­ных тайн. Сги­нул ли он навсе­гда, мне неве­до­мо; ну а я вско­ре после того воз­вра­тил­ся домой, к неж­но­зе­ле­ным лужай­кам Новой Англии, по вече­рам ове­ва­е­мым све­жим дыха­ни­ем оке­ан­ских бри­зов.

Примечания:

1. Кар­кас­сон – ста­рин­ный город на юге Фран­ции, цен­траль­ная часть кото­ро­го с мощ­ны­ми укреп­ле­ни­я­ми сохра­ни­лась в почти неиз­мен­ном виде со вре­мен Сред­не­ве­ко­вья.

2. Грин­вич-Вил­лидж – рай­он в юго-запад­ной части о. Ман­х­эт­тен, сохра­нив­ший ста­рин­ную пла­ни­ров­ку: в отли­чие от осталь­ной части ост­ро­ва, раз­де­лен­но­го пере­се­ка­ю­щи­ми­ся под пря­мым углом про­ну­ме­ро­ван­ны­ми ули­ца­ми и аве­ню, ули­цы в Грин­вич-Вил­лидж изги­ба­ют­ся и пере­се­ка­ют­ся под раз­ны­ми угла­ми и зача­стую носят соб­ствен­ные име­на, а не про­сто номе­ра. В пер­вой тре­ти XX в. этот рай­он был местом посто­ян­но­го про­жи­ва­ния лиц сво­бод­ных про­фес­сий и счи­тал­ся сре­до­то­чи­ем нью-йорк­ской боге­мы.

3. Кан­не­лю­ры – вер­ти­каль­ные желоб­ки, обыч­но нано­си­мые на колон­ны, но ино­гда так­же исполь­зу­е­мые при оформ­ле­нии стен и пиляст­ров.

4. во вре­ме­на Гене­раль­ных шта­тов – т. е. в пери­од гол­ланд­ских» прав­ле­ния на тер­ри­то­рии, ныне зани­ма­е­мой Нью-Йор­ком (1614–1664 и 1673–1674 гг.). Ост­ров Ста­тен в устье р. Гуд­зон, назван­ный так в честь Гене­раль­ных шта­тов (пар­ла­мен­та Нидер­лан­дов), носит это имя до сих пор.