Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с August Derleth

ЗАПЕРТАЯ КОМНАТА

(The Shuttered Room)
Напи­са­но в 1959 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Э. Серо­вой

////

I

С наступ­ле­ни­ем суме­рек дикая и пустын­ная мест­ность, слов­но сте­ре­гу­щая под­хо­ды к посел­ку под назва­ни­ем Дан­вич, что нахо­дит­ся чуть север­нее цен­траль­ной части Мас­са­чу­сет­са, начи­на­ет казать­ся еще более без­люд­ной и угрю­мой, чем днем, При­глу­шен­ный свет при­да­ет опу­стев­шим полям и купо­ло­об­раз­ным хол­мам за ними неко­то­рую необыч­ность, даже зага­доч­ность, и при­вно­сит в окру­жа­ю­щий ланд­шафт некий эле­мент про­ни­зы­ва­ю­щей, насто­ро­жен­ной враж­деб­но­сти. Веко­вые дере­вья и окайм­лен­ные зарос­ля­ми верес­ка камен­ные сте­ны, почти вплот­ную при­жав­ши­е­ся к пыль­ной доро­ге; топ­кие боло­та, испещ­рен­ные мири­а­да­ми свет­ляч­ков и напол­нен­ные непре­рыв­ны­ми, жалоб­ны­ми кри­ка­ми козо­до­ев, бор­мо­та­ни­ем лягу­шек и прон­зи­тель­ным пени­ем жаб; изви­ли­стые пово­ро­ты рус­ла Мис­ка­то­ни­ка, несу­ще­го свои воды меж­ду тем­ны­ми хол­ма­ми в сто­ро­ну моря — все это бук­валь­но оку­ты­ва­ет оди­но­ко­го путе­ше­ствен­ни­ка плот­ным и сумрач­ным покры­ва­лом, слов­но ста­ра­ясь удер­жать его в сво­ей вла­сти и лишить малей­шей воз­мож­но­сти к бег­ству.

Направ­ля­ясь в Дан­вич, Эбнер Уоте­лей вновь испы­тал на себе маги­че­скую силу этих мест, как испы­тал ее тогда, когда он, в дале­ком дет­стве, объ­ятый ужа­сом, бро­сил­ся одна­жды к мате­ри, умо­ляя увез­ти его и из Дан­ви­ча, и от деда Люте­ра Уоте­лея, у кото­ро­го они в то вре­мя гости­ли. Как мно­го лет про­шло с тех пор! Столь­ко, что он и счет им забыл. И все же ему было стран­но, что эта мест­ность по-преж­не­му ока­зы­ва­ет на него столь силь­ное воз­дей­ствие, про­са­чи­ва­ясь сквозь чере­ду про­жи­тых лет, напол­нен­ных пре­бы­ва­ни­ем в Сор­бонне, Каи­ре и Лон­доне, и слов­но пол­но­стью игно­ри­руя все то стро­гое, ака­де­ми­че­ское обра­зо­ва­ние, кото­рое он полу­чил уже после того, как пре­кра­тил нано­сить визи­ты ста­ро­му и угрю­мо­му деду Уоте­лею, жив­ше­му в сво­ем древ­нем доме, срос­шем­ся со сто­яв­шей на бере­гу Мис­ка­то­ни­ка мель­ни­цей. И все же это были места, где про­шло его дет­ство, и кото­рые вновь воз­вра­ща­лись сей­час из тума­на вре­ме­ни, так что ему даже каза­лось, что он лишь вче­ра посе­щал здесь сво­их род­ных.

Всех их дав­но уже нет в живых. Ни мате­ри, ни деда Уоте­лея, ни его вто­рой доче­ри, тетуш­ки Сари — ее он, прав­да, нико­гда не видел и знал толь­ко, что она жила где-то в их боль­шом ста­ром доме, — ни мерз­ко­го кузе­на Уилб­э­ра и его ужас­но­го бра­та-близ­не­ца, кото­рые встре­ти­ли свою жут­кую смерть на вер­шине Сто­ро­же­во­го хол­ма. И все же сей­час, про­ез­жая по изби­то­му и отча­ян­но неров­но­му мосту, он отчет­ли­во видел, что Дан­вич совер­шен­но не изме­нил­ся. Его цен­траль­ная ули­ца все так же окайм­ля­ла под­но­жие мая­чив­шей в отда­ле­нии Круг­лой горы. На месте оста­лись и вет­хие, поки­ну­тые дома с под­гнив­ши­ми и кое-где про­ва­лив­ши­ми­ся дву­скат­ны­ми кры­ша­ми, в ста­рин­ной церк­ви со сло­ман­ной коло­коль­ней все так же раз­ме­щал­ся един­ствен­ный в деревне мага­зин, а над всем этим зави­са­ла плот­ная, лег­ко уло­ви­мая атмо­сфе­ра упад­ка и запу­сте­ния. Он свер­нул с глав­ной ули­цы посел­ка и по изъ­ез­жен­ной доро­ге поехал вдоль бере­га реки, пока не уви­дел боль­шой, зам­ше­ло­го вида дом, кото­рый казал­ся несколь­ко непро­пор­ци­о­наль­ным из-за при­ла­жен­но­го к нему со сто­ро­ны реки боль­шо­го мель­нич­но­го коле­са. Ныне, в соот­вет­ствии с заве­ща­ни­ем деда Уоте­лея, это была уже его част­ная соб­ствен­ность, при­чем перед смер­тью ста­рик осо­бо ого­во­рил в доку­мен­тах, что если внук захо­чет посе­лить­ся в доме, то он дол­жен будет пред­при­нять необ­хо­ди­мые меры по лик­ви­да­ции отдель­ных его частей , кото­рые сам дед не успел завер­шить. Доволь­но стран­ная ого­вор­ка, поду­мал тогда Эбнер, хотя, если разо­брать­ся, в лич­но­сти ста­ро­го Люте­ра Уоте­лея почти все было стран­ным, как если бы упа­док Дан­ви­ча кос­нул­ся и его сво­им леде­ня­щим кры­лом.

Но самым неле­пым в заве­ща­нии был имен­но тот пункт, где осо­бо ого­ва­ри­ва­лось, что ему, Эбне­ру Уоте­лею, над­ле­жа­ло пре­кра­тить свои блуж­да­ния по све­ту и испол­нить пред­пи­сан­ные дедом рас­по­ря­же­ния отно­си­тель­но дома, хотя и сле­пой мог бы заме­тить, что само по себе стро­е­ние едва ли заслу­жи­ва­ло всех тех сил и вре­ме­ни, кото­рые неиз­беж­но ушли бы на его выше­упо­мя­ну­тую рекон­струк­цию. Кро­ме того, он совер­шен­но отчет­ли­во пред­став­лял себе, что неко­то­рые из род­ствен­ни­ков, кото­рые и поныне про­жи­ва­ли в самом Дан­ви­че или побли­зо­сти от него, едва ли обра­ду­ют­ся его воз­вра­ще­нию в их при­чуд­ли­вый, но вполне усто­яв­ший­ся мир уеди­нен­ной сель­ской жиз­ни, кото­рая была харак­тер­на для боль­шин­ства Уоте­ле­ев, осо­бен­но после тех кош­мар­ных собы­тий, кото­рые потряс­ли ее про­вин­ци­аль­ную ветвь на Сто­ро­же­вом хол­ме.

На пер­вый взгляд, дом совер­шен­но не изме­нил­ся. Его обра­щен­ное к реке кры­ло в неза­па­мят­ные вре­ме­на было пере­обо­ру­до­ва­но под мель­ни­цу, но мель­ни­ца уже дав­но пере­ста­ла функ­ци­о­ни­ро­вать, посколь­ку окру­жав­шие Дан­вич поля и уго­дья с каж­дым годом все боль­ше пре­вра­ща­лись в бес­плод­ные про­стран­ства. Осо­бое место в доме зани­ма­ла лишь одна ком­на­та. Она рас­по­ла­га­лась непо­сред­ствен­но над водя­ным коле­сом и была ком­на­той покой­ной тети Сари. Дру­гие же, выхо­див­шие к Мис­ка­то­ни­ку сво­и­ми окна­ми ком­на­ты были прак­ти­че­ски забро­ше­ны уже в годы его дет­ства, когда Эбнер Уоте­лей в послед­ний раз гостил у деда, жив­ше­го там в пол­ном оди­но­че­стве, если не счи­тать столь зага­доч­ной для юно­го отпрыс­ка рода Уоте­ле­ев вто­рой доче­ри Люте­ра. Дверь ее ком­на­ты была посто­ян­но запер­та, сама она нико­гда не выхо­ди­ла, и лишь смерть изба­ви­ла ее от подоб­ных жесто­ких огра­ни­че­ний.

Опо­я­сы­вав­шая жилую часть дома веран­да замет­но про­се­ла, и с решет­ча­той кон­струк­ции под кар­ни­зом сви­са­ла густая пау­ти­на, к кото­рой года­ми никто не при­ка­сал­ся, если не счи­тать ред­ких поры­вов вет­ра. Все было покры­то тол­стым сло­ем пыли как сна­ру­жи, так и изнут­ри, при­чем послед­нее осо­бен­но бро­си­лось в гла­за Эбне­ру, когда он отыс­кал на пере­дан­ной ему адво­ка­том связ­ке нуж­ный ключ. Вой­дя в дом, он нашел лам­пу — ста­рый дед пре­зи­рал элек­три­че­ство — и зажег ее. В жел­то­ва­том мер­ца­нии све­та он разо­брал очер­та­ния ста­рой кух­ни с ее утва­рью девят­на­дца­то­го века и неволь­но пора­зил­ся тому, что так все хоро­шо сохра­нил в сво­ей памя­ти. Про­стор­ное поме­ще­ние, сруб­лен­ные вруч­ную стол и сту­лья, сто­яв­шие на камине древ­ние часы, потер­тая мет­ла — все это сей­час оли­це­тво­ря­ло собой зри­мые сле­ды его дет­ских вос­по­ми­на­ний и дав­них, сопро­вож­дав­ших­ся смут­ным стра­хом визи­тах в этот гроз­ный дом и к его еще более гроз­но­му хозя­и­ну.

В све­те лам­пы он обна­ру­жил кое-что еще: на кухон­ном сто­ле лежа­ло пись­мо, адре­со­ван­ное лич­но ему, о чем сви­де­тель­ство­ва­ла начер­тан­ная на кон­вер­те над­пись, испол­нен­ная чуть угло­ва­тым и неимо­вер­но коря­вым почер­ком, кото­рый мог при­над­ле­жать лишь тако­му ста­ро­му и дрях­ло­му чело­ве­ку как его дед. Отло­жив на вре­мя про­це­ду­ру пере­но­са вещей из маши­ны в дом, Эбнер при­сел у сто­ла, пред­ва­ри­тель­но смах­нув с него, а так­же со сту­ла пыль, и рас­пе­ча­тал кон­верт.

Взгляд его упал на хит­ро­спле­те­ние тон­ких завит­ков и линий, кото­рые каза­лись таки­ми же стро­ги­ми, каким был при жиз­ни и сам дед. Текст начи­нал­ся сра­зу, как-то вне­зап­но, без малей­ше­го наме­ка на лас­ко­вое обра­ще­ние или хотя бы про­за­и­че­ское при­вет­ствие:

Внук, когда ты ста­нешь читать эти стро­ки, меня уже несколь­ко меся­цев не будет в живых. Воз­мож­но, даже доль­ше, если толь­ко им не удаст­ся разыс­кать тебя ско­рее, неже­ли я пред­по­ла­гаю. Я заве­щаю тебе неко­то­рую сум­му денег — все, что у меня оста­лось ко дню смер­ти, — кото­рую поло­жил в банк Эрк­ха­ма на твое имя. Сде­лал я это не толь­ко пото­му, что ты оста­ешь­ся моим един­ствен­ным вну­ком, но так­же и в свя­зи с тем, что сре­ди осталь­ных Уоте­ле­ев — а мы, мой маль­чик, явля­ем­ся про­кля­тым Богом кла­ном, — ты даль­ше всех нас выбил­ся в люди и полу­чил хоро­шее обра­зо­ва­ние, кото­рое поз­во­лит тебе взгля­нуть на все здеш­ние вещи и собы­тия непред­взя­тым взгля­дом, не под­вер­жен­ным ни одер­жи­мо­му вли­я­нию пред­рас­суд­ков неве­же­ства, ни ковар­ству пред­рас­суд­ков нау­ки. Вско­ре ты и сам пой­мешь, что я имею в виду.

Я пред­пи­сы­ваю тебе как мож­но ско­рее раз­ру­шить в этом доме по край­ней мере ту его часть, кото­рая непо­сред­ствен­но при­мы­ка­ет к водя­но­му коле­су. Там долж­но быть разо­бра­но абсо­лют­но все — блок за бло­ком, кир­пич за кир­пи­чом. Если обна­ру­жишь внут­ри хоть одно живое суще­ство, тор­же­ствен­но закли­наю тебя убить его, вне зави­си­мо­сти от того, сколь малых раз­ме­ров оно может ока­зать­ся. Неваж­но так­же, какую фор­му оно будет иметь, и даже если оно пока­жет­ся тебе чело­ве­ком, то учти, что в кон­це кон­цов оно обма­нет тебя и поста­вит под угро­зу жизнь — как твою соб­ствен­ную, так и Бог зна­ет сколь­ких еще людей.

Слу­шай, что я гово­рю.

Если тебе сей­час кажет­ся, что перед смер­тью я окон­ча­тель­но лишил­ся рас­суд­ка, то имей в виду, что в роду Уоте­ле­ев дав­но посе­ли­лось нечто гораз­до худ­шее, чем про­сто безу­мие. Мне уда­лось не запят­нать себя этой мер­зо­стью, хотя пошла она имен­но от меня. Но гораз­до более креп­кое безу­мие засе­ло в тех из нас, кто отри­ца­ет воз­мож­ность суще­ство­ва­ния подоб­ных вещей — они, как я счи­таю, пора­же­ны безу­ми­ем еще боль­ше, чем даже и пред­ста­ви­те­ли наше­го рода, кото­рые сами зани­ма­лись гнус­ны­ми веща­ми, тво­ри­ли бого­хуль­ство и даже более того.

Твой дед, Лютер С. Уоте­лей .

Как это было похо­же на мое­го деда, поду­мал Эбнер. Озна­ко­мив­шись с этим зага­доч­ным, само­уве­рен­ным посла­ни­ем, он вспом­нил, как одна­жды, когда его мать в какой-то свя­зи упо­мя­ну­ла свою сест­ру Сару и тут же в ужа­се при­кры­ла ладо­ня­ми рот, он кинул­ся к деду и спро­сил:

— Дедуш­ка, а где тетя Сари? Ста­рик тогда под­нял на него свой гип­но­ти­че­ский взгляд и отве­тил:

—Маль­чик, в этом доме не при­ня­то упо­ми­нать Сару.

Было похо­же на то, что тетя Сари каким-то ужас­ным обра­зом оби­де­ла или оскор­би­ла сво­е­го отца — по край­ней мере, сам этот черст­вый педант пока­зы­вал, что все обсто­я­ло имен­но так. Во вся­ком слу­чае, с тех пор, как Эбнер пом­нил себя, имя стар­шей сест­ры его мате­ри нико­гда не про­из­но­си­лось вслух, а сама она жила вза­пер­ти в боль­шой ком­на­те над мель­ни­цей, скры­тая за тол­сты­ми сте­на­ми и зако­ло­чен­ны­ми став­ня­ми. Эбне­ру и его мате­ри не раз­ре­ша­лось даже про­хо­дить перед две­ря­ми ее ком­на­ты, хотя одна­жды маль­чик все же про­крал­ся туда и при­льнул к ним ухом. При этом он рас­слы­шал лишь доно­сив­ши­е­ся изнут­ри какие-то сопя­щие или хны­ка­ю­щие зву­ки, кото­рые, как ему тогда пока­за­лось, мог изда­вать груз­ный и болез­нен­ный чело­век. Про себя он тоща решил, что тетя Сари похо­жа на тех тол­стых жен­щин, что высту­па­ют в цир­ке, тем более, что она очень мно­го ела, о чем мож­но было судить по гро­мад­ным тарел­кам с едой, в основ­ном — с сырым мясом, кото­рое она, похо­же, сама себе гото­ви­ла. Еду эту два­жды в день под­но­сил к две­рям ее ком­на­ты сам Лютер Уоте­лей, посколь­ку слуг в доме не дер­жа­ли с тех самых пор, когда мать Эбне­ра вышла замуж, а сама тетя Сари вер­ну­лась — замет­но рас­те­рян­ная и даже рас­стро­ен­ная — из поезд­ки к какой-то сво­ей даль­ней родне, про­жи­вав­шей в Иннс­мау­те.

Эбнер сло­жил пись­мо и сунул его в кон­верт, решив пораз­мыш­лять над его содер­жа­ни­ем позд­нее. Сей­час же ему надо было поза­бо­тить­ся о сво­ем ноч­ле­ге. Он вышел нару­жу, при­нес в дом два оста­вав­ших­ся в машине чемо­да­на, про­шел с ними в кух­ню, после чего взял лам­пу и при­нял­ся бро­дить с нею по дому. В ста­ро­мод­ную гости­ную, кото­рую откры­ва­ли толь­ко к при­ез­ду или при­хо­ду гостей — а в Дан­ви­че Уоте­ле­ев при­гла­ша­ли одни лишь Уоте­леи, — он даже не загля­нул и напра­вил­ся пря­мо в спаль­ню деда. Ему каза­лось вполне есте­ствен­ным, что он зай­мет кро­вать ста­ри­ка, посколь­ку теперь имен­но он, а не Лютер Уоте­лей, был здесь пол­но­прав­ным хозя­и­ном.

Боль­шая дву­спаль­ная кро­вать была укры­та пожел­тев­ши­ми номе­ра­ми Эрк­хам Эдвер­тай­зе­ра , при­зван­ны­ми убе­речь от мош­ка­ры пре­крас­ную ткань покры­ва­ла, укра­шен­но­го выши­ты­ми сюже­та­ми на рыцар­ские темы и так­же являв­ше­го­ся ныне частью закон­но­го наслед­ства. Поста­вив лам­пу на тум­боч­ку и убрав газе­ты и покры­ва­ло, он уви­дел, что постель застла­на чистым бельем — по-види­мо­му, одна из дво­ю­род­ных сестер деда поза­бо­ти­лась об этом после похо­рон, явно гото­вясь к пред­сто­я­ще­му при­ез­ду Эбне­ра.

Он пере­нес чемо­да­ны в спаль­ню, окна кото­рой выхо­ди­ли на реку, хотя частич­но их заго­ра­жи­ва­ла мель­нич­ная при­строй­ка. Рас­пах­нув одно из окон, при­кры­тое в ниж­ней сво­ей поло­вине што­рой, он при­сел на край кро­ва­ти и при­нял­ся раз­мыш­лять над теми обсто­я­тель­ства­ми, кото­рые после столь­ких лет блуж­да­ний по све­ту вновь при­ве­ли его в Дан­вич.

К тому же он поряд­ком устал за этот день — доро­га из Босто­на ока­за­лась доволь­но уто­ми­тель­ной, а кон­траст меж­ду боль­шим горо­дом и уеди­не­ни­ем сель­ской мест­но­сти угне­тал и раз­дра­жал его. Более того, он смут­но чув­ство­вал сла­бые, почти неося­за­е­мые при­зна­ки какой-то тре­во­ги. Если бы Эбнер так не нуж­дал­ся в сред­ствах для про­дол­же­ния сво­их зару­беж­ных науч­ных изыс­ка­ний, свя­зан­ных с иссле­до­ва­ни­ем древ­них циви­ли­за­ций южной части Тихо­го оке­а­на, он вооб­ще бы едва ли при­е­хал сюда. И все же семей­ные узы суще­ство­ва­ли, как бы ни пытал­ся он их отри­цать: веч­но угрю­мый и стро­гий, ста­рый Лютер Уоте­лей по-преж­не­му оста­вал­ся отцом его мате­ри, и имен­но сей­час внук дол­жен был сле­до­вать голо­су их общей кро­ви.

Из окна спаль­ни каза­лось, что Круг­лая гора нахо­дит­ся совсем близ­ко, и сей­час он ощу­щал ее при­сут­ствие так же отчет­ли­во, как и тогда, в дале­ком дет­стве, когда засы­пал в ком­на­те навер­ху. Дере­вья слов­но дави­ли сво­и­ми буй­ны­ми кро­на­ми на дом, а с одною из них в потем­нев­ший от сгу­стив­ших­ся суме­рек спо­кой­ный лет­ний воз­дух неожи­дан­но про­рва­лось глу­хое, похо­жее на зву­ки коло­ко­ла уха­нье совы. Несколь­ко минут он, стран­но оча­ро­ван­ный пока­зав­шим­ся ему при­вле­ка­тель­ным голо­сом пти­цы, лежал. В моз­гу вер­те­лись тыся­чи мыс­лей, тес­ни­лись мири­а­ды вос­по­ми­на­ний. Он сно­ва уви­дел себя малень­ким маль­чи­ком, кото­ро­му все­гда было чуточ­ку страш­но играть в этих напол­нен­ных смут­ны­ми пред­чув­стви­я­ми местах, куда так при­ят­но при­ез­жать, но поки­дать кото­рые несо­из­ме­ри­мо при­ят­ней.

Вне­зап­но он пой­мал себя на мыс­ли, что непоз­во­ли­тель­но вот так про­сто лежать, какой бы рас­слаб­ля­ю­щей ни каза­лась окру­жав­шая его обста­нов­ка, Преж­де чем поки­нуть эти места, ему пред­сто­я­ло сде­лать мас­су дел, и он попро­сту не мог поз­во­лить себе ни часа празд­но­го вре­мя­пре­про­вож­де­ния: надо было при­сту­пать к испол­не­нию воз­ло­жен­ных на него весь­ма туман­ных, но все же непре­лож­ных обя­за­тельств, а пото­му он под­нял­ся с кро­ва­ти, взял лам­пу и при­нял­ся обсле­до­вать внут­рен­нее убран­ство дома.

Из спаль­ни Эбнер напра­вил­ся в сто­ло­вую, кото­рая рас­по­ла­га­лась воз­ле кух­ни и пред­став­ля­ла собой ком­на­ту, обстав­лен­ную жест­кой, неудоб­ной, так­же изго­тов­лен­ной вруч­ную мебе­лью, а отту­да про­шел в неболь­шую гости­ную, сво­ей меб­ли­ров­кой и общим убран­ством ско­рее напо­ми­нав­шую инте­рьер не столь­ко девят­на­дца­то­го, сколь­ко восем­на­дца­то­го века. Судя по отсут­ствию пыли на пред­ме­тах, Эбнер пред­по­ло­жил, что две­ри в эту ком­на­ту закры­ва­лись намно­го плот­нее, чем во все осталь­ные поме­ще­ния дома. Потом по откры­той лест­ни­це под­нял­ся на верх­ний этаж и стал пере­хо­дить из спаль­ни в спаль­ню — все они были осно­ва­тель­но запы­лен­ные, с поблек­ши­ми зана­вес­ка­ми, и всем сво­им видом крас­но­ре­чи­во ука­зы­ва­ли на то, что на про­тя­же­нии послед­них лет в них никто не жил.

Нако­нец он вышел в кори­дор, в кон­це кото­ро­го рас­по­ла­га­лась та самая запер­тая ком­на­та, убе­жи­ще — а может, тюрь­ма? — тетуш­ки Сари, по-преж­не­му не пред­став­ляя себе, что мог­ло за ней скры­вать­ся. Под­чи­ня­ясь како­му-то навяз­чи­во­му импуль­су, он про­шел пря­мо к ее две­ри и, непо­нят­но к чему при­слу­ши­ва­ясь, оста­но­вил­ся. Изнут­ри, есте­ствен­но, не доно­си­лось ни шоро­ха, ни зву­ка, ни малей­ше­го поскри­пы­ва­ния — абсо­лют­но ниче­го, — а он все про­дол­жал сто­ять перед две­рью, объ­ятый вос­по­ми­на­ни­я­ми о про­шлом, и слов­но все еще нахо­дясь во вла­сти того неле­по­го запре­та, кото­рый мно­го лет назад был нало­жен его дедом.

Одна­ко теперь Эбнер уже не видел ника­ко­го смыс­ла сле­до­вать рас­по­ря­же­ни­я­ми ста­ри­ка, а пото­му, вынув из кар­ма­на мас­сив­ную связ­ку, он тер­пе­ли­во пере­про­бо­вал несколь­ко клю­чей, пока не нашел нуж­ный. Повер­нув ключ в зам­ке, он толк­нул дверь — чуть про­те­сту­ю­ще скрип­нув, та ото­шла в сто­ро­ну, и он под­нял лам­пу повы­ше.

По прав­де гово­ря, Эбнер не исклю­чал, что может уви­деть перед собой нечто похо­жее на буду­ар дамы, одна­ко содер­жи­мое запер­той ком­на­ты поверг­ло его в нема­лое изум­ле­ние.

Постель­ное белье пре­бы­ва­ло в пол­ней­шем бес­по­ряд­ке, подуш­ки валя­лись на полу, на гро­мад­ном блю­де оста­лись засох­шие остат­ки какой-то еды. В ком­на­те сто­ял стран­ный рыбий запах, кото­рый нахлы­нул на него с такой неожи­дан­ной силой, что он едва не поперх­нул­ся от отвра­ще­ния. Ины­ми сло­ва­ми, все в ком­на­те нахо­ди­лось бук­валь­но вверх дном, при­чем явно пре­бы­ва­ло в таком состо­я­нии уже дол­гое, очень дол­гое вре­мя.

Эбнер поста­вил лам­пу на ото­дви­ну­тый от сте­ны комод, про­шел к окну, зави­сав­ше­му как раз над мель­нич­ным коле­сом, отпер его и под­нял створ­ку. Потом попы­тал­ся было рас­пах­нуть став­ни, но тут же вспом­нил, что они были наглу­хо при­ко­ло­че­ны гвоз­дя­ми. Тогда он выпря­мил­ся, отсту­пил на шаги уда­ром ноги вышиб дере­вян­ные пане­ли, что­бы впу­стить в ком­на­ту поток све­же­го, влаж­но­го воз­ду­ха.

После это­го он про­шел к сосед­ней, наруж­ной стене ком­на­ты и таким же обра­зом осво­бо­дил от став­ней един­ствен­ное нахо­див­ше­е­ся в ней окно. Лишь отсту­пив на пару шагов, что­бы полю­бо­вать­ся резуль­та­та­ми сво­е­го тру­да, он заме­тил, что слу­чай­но отло­мил кусок рамы с того окна, кото­рое рас­по­ла­га­лось над мель­нич­ным коле­сом. Вне­зап­но вспых­нув­шая доса­да от соде­ян­но­го столь же быст­ро улег­лась, когда он вспом­нил наказ деда отно­си­тель­но самой мель­ни­цы и рас­по­ла­гав­шей­ся над ней ком­на­ты, а имен­но то, что они долж­ны быть разъ­еди­не­ны, а затем и вовсе раз­ру­ше­ны. Чего уж тут было горе­вать о какой-то попор­че­ной окон­ной раме!

Затем он сно­ва подо­шел к комо­ду за лам­пой и слу­чай­но задел его бед­ром, отче­го тот немно­го откло­нил­ся к стене — и в тот же миг услы­шал сла­бый шорох. Посмот­рев себе под ноги, Эбнер раз­гля­дел что-то вро­де длин­но­но­гой лягуш­ки или жабы — тол­ком даже не разо­брал, что имен­но это было, — кото­рая про­вор­но скры­лась под комо­дом. Сна­ча­ла он хотел нагнуть­ся и выгнать неве­до­мую тварь нару­жу, одна­ко потом решил, что ее при­сут­ствие вряд ли пред­став­ля­ет какую-либо опас­ность — в самом деле, раз уж она все это вре­мя сиде­ла в этом запер­том поме­ще­нии, пита­ясь одни­ми лишь тара­ка­на­ми и дру­ги­ми насе­ко­мы­ми, кото­рых ей уда­ва­лось отыс­кать, то вполне заслу­жи­ва­ла ого, что­бы ее не тре­во­жи­ли.

Вый­дя из ком­на­ты, Эбнер запер за собой дверь и вер­нул­ся в хозяй­скую спаль­ню на пер­вом эта­же. Про себя н поду­мал, что все же поло­жил пусть баналь­ное, но все же нача­ло сво­е­му вступ­ле­нию в пра­ва вла­де­ния домом, как гово­рит­ся — вспа­хал первую бороз­ду. После столь непро­дол­жи­тель­но­го и поверх­ност­но­го осмот­ра поме­ще­ния он почув­ство­вал себя еще более устав­шим, а пото­му, даже несмот­ря на отно­си­тель­но ран­нее вре­мя, решил лечь в постель, что­бы проснуть­ся как мож­но рань­ше. Зав­тра пред­сто­я­ло обсле­до­вать ста­рую мель­ни­цу как знать, воз­мож­но, кое-что из ее меха­низ­мов, если тако­вые еще сохра­ни­лись, мож­но будет про­дать, тем более что водя­ное коле­со ста­ло по нынеш­ним вре­ме­нам доволь­но боль­шой ред­ко­стью — цен­но­стью почти анти­квар­ной. Эбнер еще несколь­ко минут посто­ял на веран­де, неволь­но вслу­ши­ва­ясь в зали­ви­стый стре­кот сверч­ков, куз­не­чи­ков, а так­же хор козо­до­ев и лягу­шек, кото­рый окру­жал ею бук­валь­но со всех сто­рон и сво­ей оглу­ша­ю­щей настой­чи­во­стью едва ли не заглу­шал все осталь­ные зву­ки, в том чис­ле и сла­бые шоро­хи само­го Дан­ви­ча, Он сто­ял так до тех пор, поку­да голо­са этих диких порож­де­ний при­ро­ды не ста­ли совсем уж невы­но­си­мы­ми, после чего вер­нул­ся в дом, запер за собой дверь и про­шел в спаль­ню.

Раз­дев­шись, Эбнер улег­ся в постель, одна­ко еще почти целый час не мог заснуть. Он бес­пре­стан­но воро­чал­ся с боку на бок и испы­ты­вал все более нарас­тав­шее раз­дра­же­ние по пово­ду того само­го раз­ру­ше­ния , о кото­ром писал дед и осу­ще­ствить кото­рое ему одно­му было; увы, про­сто не под силу. В кон­це кон­цов к нему все же при­шел дол­го­ждан­ный сон, хотя сам он этою, есте­ствен­но, не почув­ство­вал.

II

Проснул­ся Эбнер с рас­све­том, но едва ли почув­ство­вал себя хоро­шо отдох­нув­шим. Всю ночь ему сни­лись неви­дан­ные места и насе­ляв­шие их фан­та­сти­че­ские суще­ства, кото­рые пора­жа­ли его сво­ей незем­ной кра­со­той, дико­вин­ным видом и одно­вре­мен­но напол­ня­ли серд­це необъ­яс­ни­мым чув­ством стра­ха. Он слов­но бороз­дил оке­ан­скую пучи­ну и рас­се­кал сво­им телом воды Мис­ка­то­ни­ка, где его окру­жа­ли рыбы, амфи­бии и стран­ны­ме люди, так­же являв­ши­е­ся напо­ло­ви­ну зем­но­вод­ны­ми; видел так­же поис­ти­не чудо­вищ­ные орга­низ­мы, спав­шие в необыч­ных камен­ных горо­дах на дне моря; слы­шал затей­ли­вую, фан­та­сти­че­скую музы­ку, отда­лен­но напо­ми­нав­шую пение флейт и сопро­вож­дав­шу­ю­ся не столь­ко пени­ем, сколь­ко непри­выч­ным под­вы­ва­ни­ем каких-то диких, явно нече­ло­ве­че­ских голо­сов; видел сво­е­го деда Люте­ра Уоте­лея, кото­рый сто­ял перед ним, выпря­мив­шись во весь рост, и посы­лал ему про­кля­тия за то, что он осме­лил­ся вой­ти в запер­тую ком­на­ту тет­ки Сари.

Разу­ме­ет­ся, подоб­ные ноч­ные виде­ния осо­бой радо­сти ему не доста­ви­ли и даже отча­сти встре­во­жи­ли, одна­ко он тут же отбро­сил подоб­ные мыс­ли, вспом­нив о том, что ему пред­сто­ит сде­лать мас­су дел, а в первую оче­редь отпра­вить­ся в Дан­вич за покуп­ка­ми, посколь­ку в спеш­ке он совер­шен­но не поза­бо­тил­ся о про­ви­ан­те хотя бы на пер­вое вре­мя. Утро выда­лось ясное и сол­неч­ное; на вет­вях дере­вьев зали­ва­лись дроз­ды и дру­гие мел­кие пти­цы, а на лист­ве и тра­ве поблес­ки­ва­ли жем­чуж­ные капель­ки росы, отра­жая сол­неч­ные лучи тыся­ча­ми кро­хот­ных дра­го­цен­ных кам­ней, усти­лав­ших края тро­пин­ки, кото­рая долж­на была выве­сти его на цен­траль­ную ули­цу дерев­ни. Сту­пая по ней, Эбнер чув­ство­вал, как к нему воз­вра­ща­ет­ся хоро­шее настро­е­ние, а пото­му, весе­ло насви­сты­вая, обду­мы­вал пер­во­оче­ред­ные шаги сво­ей жиз­ни в уна­сле­до­ван­ном доме: ведь лишь после их совер­ше­ния он смо­жет поки­нуть этот полу­за­бро­шен­ный, Богом забы­тый уго­лок про­вин­ци­аль­ной глу­ши.

К сво­ей нема­лой доса­де он обна­ру­жил, что при све­те дня цен­траль­ная ули­ца Дан­ви­ча, как ни стран­но, отнюдь не каза­лась столь же при­вет­ли­вой и без­мя­теж­ной, как нака­нуне; когда над ней начи­на­ла сгу­щать­ся дым­ка вечер­них суме­рек. Дерев­ня была как бы зажа­та меж­ду рус­лом Мис­ка­то­ни­ка и почти вер­ти­каль­ны­ми скло­на­ми Круг­лой горы и пред­став­ля­ла собой тем­ное, уны­лое посе­ле­ние, кото­рое слов­но нико­гда и не выби­ра­лось за чер­ту 1900 года, и буд­то бы имен­но здесь вре­мя оста­но­ви­ло свое про­дви­же­ние навстре­чу гря­ду­щим сто­ле­ти­ям. Посте­пен­но его игри­вое насви­сты­ва­ние ста­ло зати­хать и нако­нец умолк­ло совсем. Он ста­рал­ся не гля­деть в сто­ро­ну стро­е­ний, почти пол­но­стью пре­вра­тив­ших­ся в раз­ва­ли­ны. Так­же он избе­гал встре­чать­ся с любо­пыт­ны­ми взгля­да­ми про­хо­жих, а напра­вил­ся пря­мо к ста­рин­ной церк­ви, в кото­рой рас­по­ла­гал­ся мест­ный тор­го­вый центр , где, как он пред­по­ла­гал, его так­же встре­тит неряш­ли­вое убран­ство и бес­по­ря­док, пол­но­стью гар­мо­ни­ро­вав­ший с видом самой дерев­ни. Вой­дя в мага­зин, Эбнер напра­вил­ся пря­мо к при­лав­ку и попро­сил вет­чи­ну, кофе, яйца и моло­ко.

Хозя­ин даже не шелох­нул­ся.

— Вы, похо­же, один из Уоте­ле­ев. А меня вы, навер­ное, и не зна­е­те, хотя я

ваш кузен Тоби­ас. И кото­рый же из них вы буде­те?

— Я Эбнер, внук Люте­ра, — неохот­но про­го­во­рил он. Лицо Тоби­а­са Уоте­ле­яо­ка­ме­не­ло.

— Сын Либ­би — той самой Либ­би, что вышла замуж за кузе­на Иере­мию… Так­вы что, реши­ли вер­нуть­ся назад — обрат­но к Люте­ру?

— Не мы, а я один, — корот­ко про­го­во­рил Эбнер. — И вооб­ще, я не впол­не­по­ни­маю, о чем вы гово­ри­те.

— Ну, если не пони­ма­е­те, то не мне вам об этом и рас­ска­зы­вать.

Тоби­ас Уоте­лей и в самом деле замол­чал, не про­из­не­ся боль­ше ни сло­ва. Он при­нес все, что зака­зал Эбнер, с угрю­мым видом при­нял день­ги и с пло­хо скры­ва­е­мой недоб­ро­же­ла­тель­но­стью смот­рел ему в спи­ну, когда тот выхо­дил из мага­зи­на.

Сце­на эта заде­ла Эбне­ра за живое. При­вет­ли­вая све­жесть утра окон­ча­тель­но померк­ла для него, хотя на без­об­лач­ном небо­склоне по-преж­не­му ярко сия­ло солн­це. Он поспеш­но уда­лял­ся от мага­зи­на, а заод­но и от цен­траль­ной ули­цы, стре­мясь поско­рее вер­нуть­ся в свою новую вре­мен­ную оби­тель.

Там его, одна­ко, под­жи­да­ло новое откры­тие — перед домом сто­я­ла пону­рая лошадь, впря­жен­ная в неимо­вер­но вет­хий фур­гон. Рядом с ней под дере­вом сто­ял какой—то маль­чик, а внут­ри фур­го­на вид­не­лась фигу­ра ста­ри­ка с окла­ди­стой белой боро­дой. Заме­тив при­бли­же­ние Эбне­ра, он сде­лал сво­е­му юно­му спут­ни­ку знак рукой, что­бы тот помог ему выбрать­ся нару­жу, после чего с пре­ве­ли­ким тру­дом спу­стил­ся на зем­лю и стал под­жи­дать при­бли­же­ния моло­до­го чело­ве­ка. Как толь­ко Эбнер подо­шел к ним, маль­чик без тени улыб­ки на лице про­из­нес:

— Дедуш­ка хочет с вами пого­во­рить.

— Эбнер, — про­го­во­рил ста­рик дро­жа­щим голо­сом, и тот лишь сей­час понял, насколь­ко древним был этот чело­век.

— Это мой пра­де­душ­ка Зэбу­лон Уоте­лей, — пояс­нил маль­чик.

Таким обра­зом, перед ним сто­ял брат его соб­ствен­но­го деда, Люте­ра Уоте­лея — един­ствен­ный остав­ший­ся в живых пред­ста­ви­тель стар­ше­го поко­ле­ния рода Уоте­ле­ев.

— Про­хо­ди­те в дом, сэр, — про­го­во­рил Эбнер, про­тя­ги­вая ста­ри­ку руку.

Зэбу­лон пожал ее, после чего вся тро­и­ца мед­лен­но напра­ви­лась в сто­ро­ну веран­ды, где ста­рик оста­но­вил­ся око­ло ниж­ней сту­пень­ки, из-под густых седых бро­вей под­нял на Эбне­ра взгляд сво­их тем­ных глаз и. мяг­ко пока­чал голо­вой.

— Нет, я луч­ше здесь при­ся­ду, если стул най­дет­ся.

— При­не­си стул из кух­ни, — попро­сил Эбнер маль­чи­ка.

Тот под­нял­ся по лест­ни­це и вошел в дом, тут же вер­нул­ся со сту­лом, помог ста­ри­ку опу­стить­ся на него, после чего встал рядом с ним, пока Зэбу­лон, гля­дя в зем­лю под нога­ми, пытал­ся успо­ко­ить раз­го­ря­чен­ное дыха­ние. Нако­нец он пере­вел взгляд на Эбне­ра и при­нял­ся вни­ма­тель­но раз­гля­ды­вать его, всмат­ри­вать­ся в каж­дую деталь одеж­ды, кото­рая, в отли­чие от его соб­ствен­ной, была сши­та отнюдь не вруч­ную.

— Зачем ты при­е­хал, Эбнер? — спро­сил он уже несколь­ко более окреп­шим голо­сом.

Эбнер объ­яс­нил ему все, ста­ра­ясь гово­рить как мож­но про­ще и коро­че. Зэбу­лон пока­чал голо­вой.

— Похо­же на то, что ты зна­ешь не боль­ше, чем дру­гие, а может, и того мень­ше. Что за чело­век был Лютер, одно­му Богу извест­но. Но Люте­ра уже нет, и теперь тебе пред­сто­ит сде­лать это за него. Ска­жу тебе толь­ко одно, Эбнер, и могу поклясть­ся при этом Гос­по­дом Богом, что и сам не знаю, поче­му он так повел себя и зачем запер и себя само­го, и Сари, после того как она вер­ну­лась из Иннс­мау­та.

Знаю толь­ко одно — то, что это было что-то ужас­ное, страш­ное и дикое, а то, что про­изо­шло потом, и вовсе похо­ди­ло на кош­мар. Нико­го теперь не оста­лось, кто мог бы под­твер­дить, что во всем вино­ват был имен­но Лютер, а совсем не бед­ная Сари. Но толь­ко теперь и ты бере­гись, бере­гись, Эбнер.

— Я наме­рен после­до­вать ука­за­ни­ям сво­е­го деда, — спо­кой­но ска­зал Эбнер. Ста­рик кив­нул, одна­ко по-преж­не­му встре­во­жен­но смот­рел на моло­до­го чело­ве­ка, при­чем было замет­но, что он не осо­бен­но дове­рял его сло­вам.

— А отку­да вы узна­ли, дядя Зэбу­лон, что я при­е­хал? — спро­сил тот.

— Люди ска­за­ли. И я посчи­тал сво­им дол­гом пого­во­рить с тобой, На всех Уоте­ле­ях лежит печать про­кля­тия. Те, кто сей­час уже лежат в зем­ле, когда-то вели дела с самим дья­во­лом. Мно­го тогда слу­хов ходи­ло обо вся­ких ужас­ных вещах — о чем-то вро­де тех, что были и не людь­ми, и не рыба­ми, а — так, сере­ди­на на поло­ви­ну, Жили вро­де на суше, но надол­го уплы­ва­ли дале­ко-дале­ко в море, и что-то там в них рос­ло, изме­ня­лось, отче­го они совсем стран­ны­ми и чуд­ны­ми ста­но­ви­лись; или еще о том, что слу­чи­лось тогда на Сто­ро­же­вом хол­ме с Лави­ни­ей Уилб­эр, и о том, что нашли тогда рядом со Сто­ро­же­вым кам­нем… Боже мой, меня все­го тря­сет, когда вспо­ми­наю об этом…

— Дедуш­ка, ну что ты так рас­стра­и­ва­ешь­ся, — уко­риз­нен­ным тоном про­из­нес маль­чик.

— Не буду, не буду, — с дро­жью в голо­се про­го­во­рил ста­рик. — Да, сей­час уже все в про­шлом, все забы­то. Пом­ню толь­ко я один, да еще те, кто унес­ли свои зна­ки вниз — зна­ки, кото­рые ука­зы­ва­ли на Данй­ич. Пого­ва­ри­ва­ли, что это слиш­ком страш­ное место, что­бы о нем кто-то узнал… Он пока­чал голо­вой и замол­чал.

— Дядя Зэбу­лон, — роб­ко вме­шал­ся Эбнер, пыта­ясь хоть что-то уяс­нить в невнят­ном бор­мо­та­нии ста­ри­ка, — пони­ма­е­те, я ведь сам-то нико­гда не видел тетю Сари.

— Нет-нет, мой маль­чик, тогда ее уже дер­жа­ли вза­пер­ти, Кажет­ся, это было еще до тво­е­го рож­де­ния.

— Но поче­му?

— Об этом знал толь­ко Лютер — и Гос­подь Бог. Но Люте­ра уже нет, а Гос­подь, похо­же, не очень-то хочет вспо­ми­нать про то, что есть еще такое место как Дан­вич.

— А что дела­ла тетя Сари в Иннс­мау­те? — Род­ню наве­ща­ла. — Там что, тоже Уоте­леи живут?

— Не Уоте­леи. Мар­ши. Ста­рый Обед Марш, кото­рый был кузе­ном наше­го отца Обед и его жена, кото­рую он нашел себе, когда пла­вал за море — на Пона­пе это было, если ты зна­ешь, что это такое.

— Слы­шал про такое место.

— Прав­да? А я и не знал. Гово­рят, Сари наве­ща­ла кого-то из Мар­шей — то ли сына Обе­да, то ли вну­ка, сей­час тол­ком и не пом­ню. Да в общем-то, нико­гда осо­бо этим и не инте­ре­со­вал­ся — не очень меня все это и вол­но­ва­ло. Она была ниче­го собой, лад­ная такая, а когда вер­ну­лась, то, гово­рят, ста­ла совсем дру­гой. Пуг­ли­вая какая-то. Бес­по­кой­ная. И вско­ре твой дед запер ее в той ком­на­те, где она и про­си­де­ла до самой сво­ей смер­ти.

— А когда это — вско­ре?

— Меся­ца через три-четы­ре, Но Лютер нико­гда не объ­яс­нял, поче­му он так сде­лал. И никто ее с тех пор не видел, пока ее не вынес­ли из дома в закры­том гро­бу. Два, а то и три года назад это было. А где-то при­мер­но через год после того, как она вер­ну­лась из Иннс­мау­та, у них в доме что- то про­изо­шло — кри­ки, вопли, дра­ки. Мно­гие тогда в Дан­ви­че слы­ша­ли это, да толь­ко никто не решил­ся пой­ти и посмот­реть, в чем там дело. А на сле­ду­ю­щий день Лютер объ­явил, что у Сари слу­чил­ся при­па­док. Может, имен­но так оно и было, а может, и еще что-то…

—А что еще мог­ло быть, дядя Зебу­лон?

—Про­дел­ки дья­во­ла, вот что, — поспеш­но про­го­во­рил ста­рик. — Но я совсем забыл — ты же у нас теперь обра­зо­ван­ный. В роду Уоте­ле­ев не так мно­го было обра­зо­ван­ных. Это все Лави­ния — она чита­ла страш­ные книж­ки, да толь­ко пло­хо это на ней ска­за­лось. И Сари — она тоже неко­то­рые из них чита­ла. А вооб­ще, по мне все это уче­ние — сущая ерун­да, от него толь­ко еще труд­нее живет­ся. Луч­ше, когда совсем необ­ра­зо­ван­ный, совсем. Эбнер улыб­нул­ся. — А ты не смей­ся, парень!

—Я не сме­юсь, дядя Зебу­лон, и вполне с вами согла­сен.

—Ну лад­но… Так вот, если тебе при­дет­ся столк­нуть­ся с ними лицом к лицу, я думаю ты зна­ешь, что надо делать. Не ста­нешь сто­ять как столб и думать-раз­ду­мы­вать, а про­сто ста­нешь дей­ство­вать.

—В отно­ше­нии кого я буду дей­ство­вать?

—Я и сам бы хотел это знать, Эбнер, да вот толь­ко не знаю. Один Гос­подь зна­ет. Еще Лютер знал, но Лютер мертв. Сда­ет­ся мне, что Сари тоже зна­ла, но ведь и она умер­ла. А пото­му сей­час никто не зна­ет, что это был за страх. Если бы я ходил в цер­ковь, то молил­ся бы за то, что­бы и ты ниче­го не узнал. Но если тебе все же это удаст­ся, то не мед­ли и не рас­счи­ты­вай на свою обра­зо­ван­ность, а про­сто сде­лай то, что тебе надо сде­лать. Твой дед вел какие-то запи­си — поищи их. Может, узна­ешь, что за люди были эти Мар­ши, а они были совсем непо­хо­жи на нас — что-то ужас­ное с ними про­изо­шло, и как знать, может, потом оно добра­лось и до Сари… Эбнер слу­шал ста­ри­ка и все явствен­нее ощу­щал, что меж­ду ними слов­но зави­са­ла какая-то пусто­та, ваку­ум опре­де­лен­но­го вза­им­но­го недо­по­ни­ма­ния нечто такое, что не выска­зы­ва­лось ими вслух, а воз­мож­но, даже тол­ком и не осо­зна­ва­лось. Но при одной лишь мыс­ли об этом недо­го­во­рен­ном по спине Эбне­ра пополз­ли мураш­ки, хотя он и пытал­ся вся­че­ски побо­роть столь непри­ят­ное чув­ство.

—Я поста­ра­юсь выяс­нить все, что в моих силах, дядя Зебу­лон, — пообе­щал он.

Ста­рик кив­нул и сде­лал знак маль­чи­ку, что хотел бы вер­нуть­ся в свой фур­гон. Тот поспе­шил к лоша­ди.

— Если я пона­доб­люсь тебе, ска­жи об этом Тоби­а­су, — про­го­во­рил он на про­ща­ние. — Я при­ду — если смо­гу.

— Спа­си­бо.

Эбнер с маль­чи­ком помог­ли ста­ри­ку забрать­ся в фур­гон; напо­сле­док тот сла­бо пома­хал ему рукой, маль­чик уда­рил кну­том лошадь, и повоз­ка ста­ла уда­лять­ся.

Эбнер еще несколь­ко секунд смот­рел им вслед, чув­ствуя в душе смесь раз­дра­же­ния и одно­вре­мен­но бес­по­кой­ства. Он дей­стви­тель­но был не на шут­ку встре­во­жен, посколь­ку в сло­вах стар­ца явно про­смат­ри­вал­ся намек на какое-то смут­ное предо­сте­ре­же­ние, и одно­вре­мен­но раз­до­са­до­ван, пото­му что, несмот­ря на все свои пись­мен­ные уве­ще­ва­ния и закли­на­ния, дед оста­вил ему слиш­ком мало фак­ти­че­ской инфор­ма­ции, на кото­рую мож­но было бы опе­реть­ся. Как знать, воз­мож­но, ста­рик попро­сту рас­счи­ты­вал на то, что его вну­ку, когда он в оче­ред­ной раз пере­сту­пит порог дома сво­е­го дале­ко­го дет­ства, все же удаст­ся избе­жать сколь-нибудь серьез­ных непри­ят­но­стей. Во вся­ком слу­чае, дру­гой вер­сии у Эбне­ра пока про­сто не было.

И все же в глу­бине души он не мог удо­вле­тво­рить­ся подоб­ным объ­яс­не­ни­ем. А может, речь дей­стви­тель­но шла о чем— то настоль­ко ужас­ном, что Эбне­ру не сле­до­ва­ло рань­ше вре­ме­ни, а то и вовсе узна­вать обо всем этом? А если посмот­реть на все ина­че, то не мог ли Лютер Уоте­лей и в самом деле при­пря­тать где-нибудь в доме ключ к раз­гад­ке сво­ей тай­ны? Это, одна­ко, каза­лось доволь­но мало­ве­ро­ят­ным с уче­том харак­те­ра ста­ри­ка… Про­дол­жая пре­бы­вать в состо­я­нии край­не­го недо­уме­ния, Эбнер про­шел в дом, раз­ло­жил покуп­ки и при­сту­пил к выра­бот­ке пла­на пер­во­оче­ред­ных дей­ствий. Пер­вым делом ему надо было осмот­реть при­мы­кав­шую к дому мель­ни­цу и опре­де­лить, нель­зя ли будет отре­мон­ти­ро­вать и затем про­дать какую-то часть ее меха­низ­мов. Потом пред­сто­я­ло най­ти чело­ве­ка или людей, кото­рые бы взя­лись акку­рат­но сне­сти саму мель­ни­цу и рас­по­ла­гав­шу­ю­ся над ней ком­на­ту. Нако­нец, сле­до­ва­ло поза­бо­тить­ся о про­да­же дома и все­го осталь­но­го уна­сле­до­ван­но­го им иму­ще­ства, хотя Эбнер испы­ты­вал боль­шое сомне­ние в том, что ему удаст­ся отыс­кать чело­ве­ка, кото­рый согла­сил­ся бы посе­лить­ся в такой дыре, как мас­са­чу­сет­ский Дан­вич.

Он решил не терять вре­ме­ни даром и сра­зу же при­сту­пил к выпол­не­нию наме­чен­ных меро­при­я­тий. Осмотр мель­ни­цы, одна­ко, пока­зал, что основ­ная часть меха­низ­мов, за исклю­че­ни­ем тех, кото­рые соеди­ня­лись непо­сред­ствен­но с коле­сом, уже была кем-то демон­ти­ро­ва­на и, оче­вид­но, про­да­на. Воз­мож­но, это было сде­ла­но самим дедом Люте­ром, решив­шим таким обра­зом уве­ли­чить денеж­ную часть сво­е­го наслед­ства. Таким обра­зом Эбнер был по край­ней мере избав­лен от необ­хо­ди­мо­сти демон­ти­ро­вать обо­ру­до­ва­ние перед окон­ча­тель­ным сно­сом мель­ни­цы.

Бро­дя по зарос­шим пау­ти­ной поме­ще­ни­ям мель­ни­цы, он едва не зады­хал­ся от пыли, кото­рая тол­стен­ным сло­ем покры­ва­ла все вокруг, туги­ми клу­ба­ми взды­ма­лась у него из-под ног и дела­ла почти неслыш­ным звук шагов, а пото­му он с нескры­ва­е­мым облег­че­ни­ем вышел нару­жу, наме­ре­ва­ясь при­сту­пить к осмот­ру коле­са.

Про­би­ра­ясь по дере­вян­но­му кар­ни­зу в направ­ле­нии круг­ло­го кар­ка­са коле­са, он испы­ты­вал неко­то­рое бес­по­кой­ство, опа­са­ясь, что под­гнив­шее дере­во в любой момент про­ло­мит­ся и сам он ока­жет­ся в про­те­кав­шей вни­зу воде. Кон­струк­ция, одна­ко, ока­за­лась более проч­ной, неже­ли он пред­по­ла­гал, дере­во выдер­жа­ло его вес. Коле­со ока­за­лось под­лин­ным и при­том вели­ко­леп­но сохра­нив­шим­ся образ­чи­ком рабо­ты сере­ди­ны девят­на­дца­то­го века, и Эбнер даже пой­мал себя на мыс­ли, что будет очень жаль уни­что­жать такой памят­ник ста­ри­ны. Воз­мож­но, поду­мал он, его удаст­ся демон­ти­ро­вать и пере­дать в какой-нибудь музей, или при­стро­ить в одном из тех домов, кото­рые рекон­стру­и­ру­ют­ся состо­я­тель­ны­ми людь­ми, жела­ю­щи­ми сохра­нить исто­ри­че­ское насле­дие Аме­ри­ки.

Он уже соби­рал­ся было завер­шить осмотр, когда его взгляд под­ме­тил остав­шу­ю­ся на лопа­стях коле­са цепоч­ку влаж­ных пятен. При­гля­дев­шись побли­же, он обна­ру­жил, что это почти под­сох­шие сле­ды, и были они остав­ле­ны каким-то мел­ким живот­ным, ско­рее все­го, зем­но­вод­ным лягуш­кой или жабой, — кото­рое, по-види­мо­му, взби­ра­лось по коле­су утром, когда еще не нача­ло при­пе­кать жар­кое солн­це. Про­сле­див взгля­дом вере­ни­цу сле­дов, он вско­ре упер­ся в им же раз­би­тые став­ни рас­по­ла­гав­шей­ся навер­ху ком­на­ты.

На какое-то мгно­ве­ние он заду­мал­ся, при­пом­нив то похо­жее на лягуш­ку живот­ное, кото­рое видел нака­нуне рядом с комо­дом в той самой запер­той ком­на­те. Может, это оно насле­ди­ло, выбрав­шись нару­жу через сло­ман­ную окон­ную раму? Или, что было более веро­ят­ным, какая-то дру­гая тварь обна­ру­жи­ла при­сут­ствие в доме соро­ди­ча и ста­ла про­би­рать­ся к нему? В душе Эбне­ра шевель­ну­лось гад­ли­вое и немно­го тре­вож­ное чув­ство, кото­рое он, одна­ко, тут же раз­дра­жен­но пода­вил, посколь­ку посчи­тал, что интел­ли­гент­ный чело­век не дол­жен столь явно под­да­вать­ся воз­дей­ствию каких-то неве­же­ствен­ных и мисти­че­ских тайн, остав­лен­ных ему в наслед­ство покой­ным дедом. Тем не менее, он сно­ва про­шел в дом и под­нял­ся по лест­ни­це к запер­той ком­на­те. Отпи­рая дверь клю­чом, он был поче­му-то почти уве­рен, что заме­тит в обста­нов­ке ком­на­ты какую-нибудь суще­ствен­ную пере­ме­ну по срав­не­нию с тем, что сохра­ни­лось в его памя­ти с про­шло­го вече­ра. Одна­ко уже через несколь­ко секунд Эбнер обна­ру­жил, что за исклю­че­ни­ем того, что теперь ее зали­ва­ли лучи ярко­го лет­не­го солн­ца, в ней вро­де бы все оста­ва­лось по-преж­не­му. Затем он подо­шел к окну. На под­окон­ни­ке так­же вид­не­лись какие-то сле­ды, Одни вели внутрь ком­на­ты, дру­гие — нару­жу, при­чем те и дру­гие отли­ча­лись друг от дру­га сво­и­ми раз­ме­ра­ми. Сле­ды, вед­шие нару­жу, были сухи­ми, остав­лен­ны­ми на пыли и совсем кро­хот­ны­ми, не более полу­то­ра сан­ти­мет­ров в попе­реч­ни­ке, тогда как те, что вели внутрь ком­на­ты были, по край­ней мере, вдвое боль­ше и опре­де­лен­но влаж­ные. Эбнер накло­нил­ся ниже и с непод­дель­ным изум­ле­ни­ем при­нял­ся рас­смат­ри­вать их.

Он не был зоо­ло­гом, одна­ко все же имел неко­то­рое пред­став­ле­ние об этой нау­ке. Подоб­ных сле­дов ему еще не при­хо­ди­лось видеть ни разу в жиз­ни. Если не счи­тать того, что оста­вив­шие их конеч­но­сти были во вся­ком слу­чае, каза­лись — пере­пон­ча­ты­ми, сле­ды в мель­чай­ших дета­лях пред­став­ля­ли собой умень­шен­ные до мини­а­тюр­ных раз­ме­ров отпе­чат­ки чело­ве­че­ских рук и ног. Эбнер про­из­вел бег­лый осмотр поме­ще­ния в надеж­де обна­ру­жить вче­раш­нее суще­ство, одна­ко так и не отыс­кал его, после чего, несколь­ко потря­сен­ный, поки­нул ком­на­ту, в оче­ред­ной раз запе­рев дверь за собой. С каж­дой мину­той он все боль­ше сожа­лел о том непро­из­воль­ном импуль­се, кото­рый заста­вил его вооб­ще пере­сту­пить порог этой ком­на­ты и к тому же взло­мать став­ни, так дол­го отго­ра­жи­вав­шие ее от все­го осталь­но­го мира.

III

В сущ­но­сти, он не осо­бен­но уди­вил­ся, обна­ру­жив, что во всем Дан­ви­че не нашлось ни одно­го чело­ве­ка, кото­рый взял­ся бы раз­ва­лить ста­рую мель­ни­цу. Даже те плот­ни­ки, кото­рые уже дол­гое вре­мя сиде­ли без рабо­ты, отка­зы­ва­лись зани­мать­ся этим делом, при­во­дя себе в оправ­да­ние все­воз­мож­ные дово­ды, за кото­ры­ми Эбнер без тру­да уга­дал непри­язнь к это­му месту и даже суе­вер­ный страх, кото­рый, каза­лось, был при­сущ едва ли не всем жите­лям дерев­ни. В ито­ге ему не оста­ва­лось ниче­го ино­го, кро­ме как ехать в сосед­ний Эйлесбэ­ри, и хотя там он доволь­но быст­ро под­ря­дил трех гор­ла­стых моло­дых людей, взяв­ших­ся за аккорд­ную опла­ту сне­сти под осно­ва­ние ста­рую мель­ни­цу, ему все же не уда­лось уго­во­рить их сра­зу начать рабо­ту, посколь­ку у них яко­бы оста­ва­лись какие-то дела по ранее взя­тым обя­за­тель­ствам. В ито­ге он вер­нул­ся в Дан­вич, зару­чив­шись их обе­ща­ни­ем при­е­хать через неде­лю, от силы — дней десять .

Вновь ока­зав­шись дома, Эбнер воз­на­ме­рил­ся как мож­но ско­рее разо­брать­ся в вещах ста­ро­го Люте­ра Уоте­лея. В част­но­сти, он обна­ру­жил под­шив­ки ста­рых газет, в основ­ном Эрк­хам Эдвер­тай­зер и Эйл­с­бэ­ри Трэн­скрипт — пожел­тев­шие от вре­ме­ни и осно­ва­тель­но про­пы­лив­ши­е­ся, — кото­рые. отло­жил в сто­ро­ну, что­бы при слу­чае сжечь. Были там и кни­ги, с кото­ры­ми сле­до­ва­ло озна­ко­мить­ся повни­ма­тель­нее, дабы не про­пу­стить что-либо дей­стви­тель­но важ­ное, а так­же связ­ки писем, кото­рые он хотел было сжечь пер­вы­ми, но в какое-то мгно­ве­ние взгляд его слу­чай­но наткнул­ся на одно из них, под­пи­сан­ное име­нем Марш . Отло­жив на вре­мя все осталь­ное, Эбнер немед­лен­но при­сту­пил к чте­нию это­го посла­ния.

Лютер, то, что слу­чи­лось с кузе­ном Обе­дом, до сих пор оста­ет­ся для меня пол­ней­шей загад­кой. Даже и не знаю, как тебе об этом рас­ска­зать, пото­му как не уве­рен, что сло­ва мои про­зву­чат доста­точ­но убе­ди­тель­ны­ми, а кро­ме того, я не рас­по­ла­гаю все­ми необ­хо­ди­мы­ми фак­та­ми. Лич­но я скло­нен счи­тать, что весь этот вздор был спе­ци­аль­но выду­ман с целью сокры­тия како­го-нибудь скан­даль­но­го про­ис­ше­ствия, посколь­ку ты не хуже меня зна­ешь, что Мар­ши все­гда были пад­ки на вся­ко­го рода пре­уве­ли­че­ния и обман, да и вооб­ще люби­ли ходить тем­ны­ми дорож­ка­ми.

Сама же эта исто­рия в том виде, в каком она дошла до меня от кузе­на Элай­зы, выгля­дит сле­ду­ю­щим обра­зом. В моло­до­сти Обед и несколь­ко его при­я­те­лей из Иннс­мау­та регу­ляр­но отправ­ля­лись в тор­го­вые пла­ва­ния к поли­не­зий­ским ост­ро­вам, Одна­жды они повстре­ча­лись там с доволь­но стран­ны­ми людь­ми, кото­рые сами себя назы­ва­ли Глу­бо­ко­вод­ны­ми и обла­да­ли спо­соб­но­стью жить как на суше, так и в воде. Ины­ми сло­ва­ми, были амфи­би­я­ми. Ну как, верит­ся тебе в подоб­ное? Лич­но мне не очень. Но самое пора­зи­тель­ное во всей этой исто­рии то, что и сам Обед, и неко­то­рые из его пар­ней взя­ли себе там в жены мест­ных жен­щин, с кото­ры­ми затем вер­ну­лись домой.

Это, мож­но ска­зать, леген­да, а теперь я пере­хо­жу к под­лин­ным фак­там. Так вот, вско­ре после это­го биз­нес Мар­ша стал пере­жи­вать необы­чай­ный подъ­ем, а жену его, эту самую мис­сис Марш, никто и в гла­за не виды­вал, Она прак­ти­че­ски нико­гда не выхо­ди­ла из дому, за исклю­че­ни­ем, пожа­луй, лишь отдель­ных меро­при­я­тий, кото­рые орга­ни­зо­вы­ва­лись каким-то Орде­ном Дэго­на и про­во­ди­лись в зале, куда пус­ка­ли толь­ко чле­нов сек­ты. Дэгон , как я слы­шал, это такой мор­ской бог.

Лич­но я ниче­го не знаю об этих язы­че­ских рели­ги­ях и знать не желаю, но у всех детей Мар­ша какая— то очень уж стран­ная внеш­ность. Про­шу, поверь, я отнюдь не пре­уве­ли­чи­ваю, но у них какие-то ужас­ные широ­чен­ные рты, почти нет под­бо­род­ка, и настоль­ко боль­шие и выпук­лые гла­за, что, кля­нусь, ино­гда они вооб­ще кажут­ся боль­ше похо­жи­ми не на людей, а на лягу­шек! Жабр у них, прав­да, насколь­ко я заме­тил, нет, хотя, по слу­хам, сами эти Глу­бо­ко­вод­ные были с жаб­ра­ми и покло­ня­лись это­му само­му Даго­ну или како­му-то еще мор­ско­му боже­ству, имя кото­рою я не то что напи­сать — про­из­не­сти-то не смо­гу. Так вот, я не исклю­чаю, что всю эту бели­бер­ду Мар­ши мог­ли спе­ци­аль­но выду­мать в каких-то соб­ствен­ных корыст­ных целях. Не берусь судить, так ли это, но зна­ешь, Лютер, если посмот­реть на то, как пла­ва­ли его суда все те годы в Ост-Индию и при этом ни разу не попа­ли ни в шторм, ни еще в какую пере­дел­ку — ни бри­ган­ти­на Колум­бия, ни барк Сумат­ран­ская коро­ле­ва, ни бриг Хет­ти, и еще несколь­ко дру­гих, — так мож­но поду­мать, что он заклю­чил какую-то сдел­ку с самим Неп­ту­ном!

Затем не надо забы­вать про все то, что вытво­ря­ли Мар­ши у себя дома, то есть — у нас здесь, в Иннс­мау­те. Взять хотя бы эти ноч­ные купа­нья — они доплы­ва­ли аж до рифа Дья­во­ла, а это не мень­ше полу­то­ра миль от бере­га. Потом почти все люди сто­ро­нят­ся Мар­шей — кро­ме, раз­ве лишь; Мар­тин­са и несколь­ких дру­гих пар­ней, кото­рые тоже ходи­ли с ним в пла­ва­нье в Ост- Индию. Сей­час же, когда ста­рый Обед уже на том све­те, рав­но как и его мис­сис Марш, их дети и вну­ки, мож­но ска­зать, про­дол­жа­ют идти по сто­пам сво­е­го стран­но­го пред­ка.

В заклю­че­ние автор пись­ма пере­шел к обсуж­де­нию цен на неко­то­рые това­ры — кста­ти ска­зать, непо­сти­жи­мо низ­ких, если не учи­ты­вать, что суще­ство­ва­ли они более полу­ве­ка назад, когда сам Лютер был доволь­но моло­дым и еще неже­на­тым чело­ве­ком. Пись­мо было под­пи­са­но ею кузе­ном Эрай­ей, о кото­ром Эбнер нико­гда даже и не слы­шал. Что же каса­ет­ся самих Мар­шей, то несмот­ря на кажу­ще­е­ся оби­лие слов, о них в пись­ме, в сущ­но­сти, не было напи­са­но ниче­го кон­крет­ною — или, напро­тив, все, если толь­ко Эбне­ру уда­лось бы най­ти ключ к той голо­во­лом­ке, от кото­рой, как он начи­нал со все более нарас­та­ю­щим раз­дра­же­ни­ем осо­зна­вать, у него в руках нахо­ди­лись лишь незна­чи­тель­ные раз­роз­нен­ные части.

Но если Лютер дей­стви­тель­но верил во весь этот бред, поз­во­лил ли бы он мною лет спу­стя сво­ей доче­ри отпра­вить­ся к такой родне, к Мар­шам? В этом Эбнер силь­но сомне­вал­ся.

Он стал про­смат­ри­вать так­же и дру­гие бума­ги — это были сче­та, кви­тан­ции, обыч­ные отче­ты о поезд­ках в Бостон, Нью­б­э­ри­порт, Кинг­спорт, — и открыт­ки, пока не наткнул­ся на еще одно посла­ние кузе­на Эрайи, напи­сан­ное, если верить сто­яв­шей на нем дате, вско­ре после пер­во­го, кото­рое Эбнер про­чи­тал несколь­ко минут назад. Судя по тому, что оба пись­ма раз­де­лял про­ме­жу­ток в десять дней, Лютер вполне мог успеть отве­тить кузе­ну на его пер­вое посла­ние.

Эбнер нетер­пе­ли­во открыл кон­верт.

На пер­вой стра­ни­це речь шла о вся­ких мел­ких семей­ных делах, свя­зан­ных с заму­же­ством еще одной кузи­ны, оче­вид­но, сест­ры Эрайи; вто­рая была посвя­ще­на раз­мыш­ле­ни­ям о пер­спек­ти­вах тор­гов­ли с Ост­Ин­ди­ей, при­чем один из абза­цев касал­ся новой кни­ги Уит­ме­на — оче­вид­но, Уол­та; тре­тья же цели­ком была отда­на отве­ту на тот вопрос, кото­рый, по— види­мо­му, Лютер зада­вал сво­е­му кузе­ну отно­си­тель­но семей­ства Мар­шей.

Воз­мож­но, Лютер, ты и прав в том, что глав­ной при­чи­ной чуть ли не все­об­щей непри­яз­ни к Мар­шам явля­ют­ся расо­вые пред­рас­суд­ки. Уж кто­кто, а. я‑то знаю, как здеш­ние люди отно­сят­ся к пред­ста­ви­те­лям дру­гих рас. Что ж, с уче­том их крайне скуд­но­го обра­зо­ва­ния, они и в самом деле неред­ко ска­ты­ва­ют­ся в про­пасть все­воз­мож­ных суе­ве­рий и ничем не обос­но­ван­ных предубеж­де­ний. Одна­ко я не согла­сен с тобой в том, что абсо­лют­но все здесь может быть объ­яс­не­но имен­но сквозь приз­му этих самых пред­рас­суд­ков. Ска­зать по прав­де, я ума не при­ло­жу, что за раса мог­ла при­дать всем отпрыс­кам Обе­да Мар­ша столь стран­ную внеш­ность. Взять хотя бы ост— индий­цев, кото­рых я доволь­но хоро­шо пом­ню по сво­им моло­дым годам, когда тоже зани­мал­ся тор­гов­лей — в сущ­но­сти, они мало чем отли­ча­ют­ся от нас, раз­ве что кожа дру­го­го цве­ла, чуть брон­зо­вая, я бы ска­зал. Одна­жды мне, прав­да, дове­лось видеть одно­го або­ри­ге­на, у кото­ро­го были ана­ло­гич­ные чер­ты лица, но едва ли это мож­но было назвать типич­ным слу­ча­ем, посколь­ку в доках той гава­ни, где я повстре­чал это­го пар­ня, его сто­ро­ни­лись бук­валь­но все рабо­чие. Не пом­ню уже сей­час, где это было — кажет­ся, на Пона­пе.

Прав­да, надо отдать им долж­ное Мар­ши вооб­ще не склон­ны рас­про­стра­нять­ся о себе и сво­их делах, да и осталь­ные семьи, кото­рые живут здесь, так­же не отли­ча­ют­ся осо­бой раз­го­вор­чи­во­стью. При этом они фак­ти­че­ски заправ­ля­ют всей жиз­нью горо­да. Воз­мож­но, это пока­жет­ся харак­тер­ным, а может, на самом деле все­го лишь сов­па­де­ние, одна­ко когда один из чле­нов город­ско­го управ­ле­ния по како­му— то вопро­су высту­пил про­тив них, то его труп вско­ре выло­ви­ли в море. Я пре­крас­но знаю, что неред­ко слу­ча­ют­ся и еще более стран­ные сов­па­де­ния, одна­ко стран­но как-то полу­ча­ет­ся— в боль­шин­стве подоб­ных слу­ча­ев так или ина­че ока­зы­ва­ют­ся заме­шан­ны­ми люди, настро­ен­ные враж­деб­но по отно­ше­нию к Мар­шам.

Впро­чем, я доста­точ­но хоро­шо тебя знаю и пред­став­ляю, как отне­сет­ся ко все­му это­му твой холод­ный, ана­ли­ти­че­ский ум, а пото­му наме­рен пове­дать тебе еще кое о чем.

И все — боль­ше ни сло­ва, Эбнер скру­пу­лез­но пере­брал остав­ши­е­ся связ­ки писем, одна­ко все его уси­лия ока­за­лись тщет­ны­ми. В осталь­ных сво­их посла­ни­ях Эрайя касал­ся лишь самых обыч­ных, быто­вых вопро­сов. По- види­мо­му, Лютер вполне кон­крет­но выра­зил ему свое неудо­воль­ствие по пово­ду подоб­но­го увле­че­ния все­воз­мож­ны­ми слу­ха­ми, посколь­ку, даже несмот­ря на свою моло­дость, отли­чал­ся ярко выра­жен­ны­ми раци­о­на­лиз­мом и само­дис­ци­пли­ной. Поми­мо писем Эбне­ру уда­лось обна­ру­жить еще лишь одно сооб­ще­ние, каким-то обра­зом свя­зан­ное с тай­ной Иннс­мау­та. Это была вырез­ка из газе­ты, и, судя по ее содер­жа­нию, мож­но было пред­по­ло­жить, что автор замет­ки весь­ма сла­бо знал фак­ти­че­скую сто­ро­ну опи­сы­ва­е­мых собы­тий. Речь в ней шла о дей­стви­ях феде­раль­ных вла­стей, пред­при­ня­тых в 1928 году как в самом Иннс­мау­те, так и побли­зо­сти от него — об их попыт­ке раз­ру­шить риф Дья­во­ла, о взры­вах, про­ве­ден­ных в рас­по­ла­гав­ших­ся вдоль бере­го­вой линии стро­е­ни­ях, а так­же о мас­со­вых аре­стах чле­нов семей Мар­ша, Мар­тин­са и неко­то­рых дру­гих. Одна­ко дан­ные собы­тия по вре­ме­ни на несколь­ко деся­ти­ле­тий отсто­я­ли от все­го того, о чем писал Эрайя.

Эбнер поло­жил в кар­ман пись­ма, кото­рых речь шла о Мар­шах, а осталь­ные сжег на кост­ре, кото­рый в тот же вечер соору­дил на бере­гу реки и в кото­рый побро­сал мно­го дру­гих ненуж­ных ему вещей, обна­ру­жен­ных при осмот­ре дома. Пока пла­мя пожи­ра­ло свою добы­чу, он сто­ял рядом и под­прав­лял костер пал­кой, опа­са­ясь того, что от рез­ко­го поры­ва вет­ра может нена­ро­ком выле­теть какая-нибудь искра, кото­рая пере­ки­нет­ся на, окру­жа­ю­щую тра­ву — в столь необыч­но засуш­ли­вое лето это мог­ло обер­нуть­ся весь­ма тяж­ки­ми послед­стви­я­ми. Ему все­гда нра­вил­ся спе­ци­фи­че­ский аро­мат кост­ра, а сей­час тем более, посколь­ку он пере­би­вал доно­сив­ший­ся со сто­ро­ны реки запах какой-то мерт­ве­чи­ны — ско­рее все­го, это были полу­раз­ло­жив­ши­е­ся остан­ки круп­ной рыби­ны, при­па­сен­ной впрок каким-то живот­ным вро­де выд­ры. Стоя рядом с костром, он маши­наль­но сколь­зил взгля­дом по ста­ро­му дому Уоте­ле­ев и с тос­кой думал о том, что и в самом деле сто­ит сне­сти эту мель­ни­цу, тем более, что несколь­ко сте­кол раз­би­тою им окна в ком­на­те тети Сари, а так­же часть сло­ман­ной рамы выва­ли­лись нару­жу, и сей­час их оскол­ки лежа­ли раз­бро­сан­ны­ми на лопа­стях мель­нич­но­го коле­са.

Нача­ло смер­кать­ся, Огонь к тому же стал посте­пен­но уга­сать, а пото­му мож­но было ухо­дить, не опа­са­ясь пожа­ра. Вер­нув­шись в дом, он про­гло­тил свой бес­хит­рост­ный ужин и почув­ство­вал, что уже нема­ло пере­чи­тал за сего­дняш­ний день вся­кой вся­чи­ны, а пото­му отка­зал­ся от заду­ман­ных было поис­ков тех самых запи­сей деда, о кото­рых упо­ми­нал дядя Зэбу­лон Уоте­лей. Вме­сто это­го он про­шел на веран­ду, что­бы полю­бо­вать­ся сгу­ща­ю­щи­ми­ся сумер­ка­ми, в кото­рых отчет­ли­во слы­ша­лось все более уси­ли­ва­ю­ще­е­ся пение лягу­шек и козо­до­ев. Доволь­но ско­ро он с осо­бой отчет­ли­во­стью почув­ство­вал нава­лив­шу­ю­ся на него уста­лость и решил порань­ше лечь спать.

Сон, одна­ко, никак не шел. Ночь выда­лась осо­бен­но душ­ная, и в воз­ду­хе не ощу­ща­лось ни малей­ше­го дуно­ве­ния ветер­ка. Кро­ме того, даже несмот­ря на зали­ви­стые лягу­ша­чьи рула­ды и несмол­ка­е­мое, почти демо­ни­че­ское неистов­ство козо­до­ев, его все более дони­ма­ли стран­ные зву­ки, каза­лось, доно­сив­ши­е­ся отку­да-то изнут­ри само­го дома: поскри­пы­ва­ния и поста­ны­ва­ния мас­сив­но­го дере­вян­но­го стро­е­ния, слов­но так­же гото­вив­ше­го­ся отой­ти ко сну; стран­ный шорох и шелест, как буд­то кто-то полу­под­пры­ги­вая — полу­во­ло­чась пере­ме­щал­ся по дос­кам пере­кры­тий — послед­нее Эбнер при­пи­сал кры­сам, кото­рые долж­ны были в изоби­лии водить­ся в поме­ще­нии мель­ни­цы. Зву­ки были какие-то при­глу­шен­ные и дости­га­ли его слов­но с неко­то­ро­го уда­ле­ния… но вне­зап­но к ним при­ме­шал­ся треск дере­ва и звон раз­би­ва­е­мо­го стек­ла, кото­рые, как пока­за­лось Эбне­ру, донес­лись непо­сред­ствен­но из рас­по­ла­гав­шей­ся над ним ком­на­ты. Созда­ва­лось впе­чат­ле­ние, что дом попро­сту раз­ва­ли­ва­ет­ся на части, и сам он явля­ет­ся чем-то вро­де ката­ли­за­то­ра окон­ча­тель­но­го раз­ру­ше­ния ста­ро­го, обвет­ша­ло­го стро­е­ния.

Подоб­ная мысль даже немно­го поза­ба­ви­ла его, посколь­ку полу­ча­лось, что таким обра­зом он, сам того не желая, выпол­нял послед­нюю волю сво­е­го деда. С эти­ми мыс­ля­ми он нако­нец погру­зил­ся в сон.

Утром Эбне­ра раз­бу­дил теле­фон­ный зво­нок, посколь­ку на вре­мя сво­е­го пре­бы­ва­ния в Дан­ви­че он преду­смот­ри­тель­но под­со­еди­нил аппа­рат к розет­ке. Он уже снял слу­хо­вую труб­ку висев­ше­го на стене древ­не­го пере­го­вор­но­го устрой­ства, когда до него дошло, что сиг­нал шел по обще­му для все­го посел­ка про­во­ду, а пото­му необя­за­тель­но пред­на­зна­чал­ся имен­но ему лич­но. Тем не менее обру­шив­ший­ся на него прон­зи­тель­ный жен­ский голос с такой настой­чи­во­стью раз­ры­вал окру­жа­ю­щую тиши­ну, что он так и не отнял труб­ку от уха и про­дол­жал слу­шать, непо­движ­но застыв на месте.

— …и зна­е­те, что я еще вам ска­жу, мисс Кори, — вче­ра ночью я слы­ша­ла такие зву­ки, слов­но вся зем­ля заго­во­ри­ла, а бли­же к полу­но­чи раз­дал­ся этот вопль… Вери­те ли, я и пред­ста­вить себе не мог­ла, что коро­ва спо­соб­на так орать бук­валь­но, как сви­нья, когда ее режут, толь­ко гораз­до ниже, разу­ме­ет­ся. Это ока­за­лась коро­ва Лети Сой­ер — они нашли ее сего­дня утром. От туши оста­лось не боль­ше поло­ви­ны — все осталь­ное сожра­ло это зве­рье…

— Но вы же не дума­е­те, мисс Бишоп , что они сно­ва вер­ну­лись?

— Я не знаю. И молю Бога, что­бы это­го не слу­чи­лось. Но все про­ис­хо­дит в точ­но­сти, как и тогда. — Они толь­ко одну коро­ву задра­ли? Толь­ко одну. О дру­гих, вро­де, ниче­го не слыш­но, Но ведь и тогда, мисс Кори, все начи­на­лось точ­но так же.

Эбнер тихо опу­стил труб­ку на рычаг и мрач­но усмех­нул­ся по пово­ду это­го образ­чи­ка необуз­дан­но­го суе­ве­рия дан­вич­ских жите­лей. Ранее он не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния об истин­ной глу­бине неве­же­ства и рели­ги­оз­ных пред­рас­суд­ков, обу­яв­ших жите­лей тако­го Богом забы­то­го угол­ка как Дан­вич, и подоб­ный диа­лог, как он пони­мал, был еще дале­ко не самым ярким их про­яв­ле­ни­ем.

Впро­чем, у него не было вре­ме­ни пре­да­вать­ся подоб­ным раз­мыш­ле­ни­ям, посколь­ку надо было идти в посе­лок за све­жим моло­ком, а пото­му он сту­пил под затя­ну­тое обла­ка­ми утрен­нее небо с чув­ством неко­то­ро­го облег­че­ния — при­ят­но было хотя бы нена­дол­го вырвать­ся из это­го дома.

Зави­дев при­бли­жа­ю­ще­го­ся Эбне­ра, Тоби­ас Уоте­лей, каза­лось, еще более помрач­нел и замкнул­ся в себе, при­чем в его пове­де­нии ощу­ща­лась не толь­ко непри­язнь — теперь к ней явно при­ме­ши­ва­лись при­зна­ки само­го насто­я­ще­го стра­ха. Это нема­ло уди­ви­ло Эбне­ра, и поэто­му заме­тив, что на все его вопро­сы тор­го­вец отве­чал исклю­чи­тель­но корот­ки­ми, одно­слож­ны­ми сло­ва­ми, он, желая хоть немно­го раз­вя­зать ему язык, решил заго­во­рить о том, что слу­чай­но под­слу­шал по теле­фо­ну.

— Я знаю, — корот­ко отре­а­ги­ро­вал на рас­сказ Эбне­ра Тоби­ас и впер­вые за все это вре­мя гля­нул на моло­до­го чело­ве­ка с выра­же­ни­ем непри­кры­то­го ужа­са.

Тот бук­валь­но ока­ме­нел от изум­ле­ния. В гла­зах Тоби­а­са он уви­дел жут­кую смесь дико­го стра­ха и непри­ми­ри­мой враж­деб­но­сти. Поняв чув­ства сто­яв­ше­го напро­тив него чело­ве­ка, он поспеш­но рас­пла­тил­ся за покуп­ки. Про­да­вец опу­стил гла­за, взял день­ги и негром­ко спро­сил:

— Вы виде­ли Зэбу­ло­на?

— Да, он при­ез­жал ко мне домой, — Вы с ним пого­во­ри­ли? — Пого­во­ри­ли.

Каза­лось, Тоби­ас ожи­дал от бесе­ды Эбне­ра со ста­ри­ком чего-то осо­бен­но­го, одна­ко нынеш­няя пози­ция заез­же­го гостя явно сви­де­тель­ство­ва­ла о том, что про­изо­шед­шие вслед за тем раз­го­во­ром собы­тия яви­лись для него пол­ней­шей неожи­дан­но­стью. Таким обра­зом тор­го­вец сде­лал вывод, что либо ста­рый Зэбу­лон не ска­зал моло­до­му чело­ве­ку того, что, как наде­ял­ся Тоби­ас, дол­жен был ска­зать, либо что Эбнер попро­сту про­игно­ри­ро­вал сове­ты ста­ри­ка. Теперь Эбнер уже окон­ча­тель­но ниче­го не пони­мал. После стран­ных наме­ков дяди Зэбу­ло­на и теле­фон­но­го раз­го­во­ра двух суе­вер­ных житель­ниц Дан­ви­ча подоб­ная пози­ция Тоби­а­са вверг­ла его в состо­я­ние край­не­го заме­ша­тель­ства, Хозя­ин мага­зи­на, похо­же, в еще боль­шей сте­пе­ни, чем даже ста­рый Зэбу­лон, был скло­нен пой­ти на откро­вен­ность и облечь в сло­ва свои мрач­ные мыс­ли, при­чем и тот и дру­гой вели себя так, слов­но Эбнер сам дол­жен был что-то знать и пони­мать.

Он поки­нул мага­зин в состо­я­нии край­не­го сму­ще­ния и напра­вил­ся назад к дому Уоте­лея, пре­ис­пол­нен­ный твер­дой реши­мо­сти как мож­но ско­рее завер­шить нача­тые дела и убрать­ся из это­го Богом забы­то­го, дре­му­че­го посел­ка, насе­лен­но­го погряз­ши­ми во вся­че­ских суе­ве­ри­ях жите­ля­ми. С таки­ми мыс­ля­ми он про­дол­жил изу­че­ние лич­ных вещей деда, пред­ва­ри­тель­но, прав­да, наско­ро покон­чив со сво­им скуд­ным зав­тра­ком — мало­при­ят­ный визит в мага­зин замет­но при­ту­пил его аппе­тит, кото­рый он испы­ты­вал, выхо­дя из дома.

Лишь где-то к кон­цу вто­рой поло­ви­ны дня ему уда­лось отыс­кать то, что он искал — это была боль­шая тет­радь, в кото­рую Лютер Уоте­лей мало­раз­бор­чи­вым почер­ком зано­сил неко­то­рые из сво­их впе­чат­ле­ний о жиз­ни.

IV

Наспех пере­ку­сив, Эбнер зажег лам­пу, под­сел к кухон­но­му сто­лу и открыл тет­радь Люте­ра. Пер­вые стра­ни­цы ока­за­лись почти цели­ком вырван­ны­ми, одна­ко по тем фраг­мен­там фраз, кото­рые оста­лись на сохра­нив­ших­ся у края пере­пле­та обрыв­ках бума­ги, он понял, что это были почти сплошь какие-то сче­та. Навер­ное, смек­нул он, дед решил

исполь­зо­вать ста­рую, но не до кон­ца испи­сан­ную бух­гал­тер­скую кни­гу, и пото­му уда­лил из нее уже исполь­зо­ван­ные стра­ни­цы.

Уже с пер­вых стра­ниц тек­ста на него пове­я­ло какой-то тай­ной. Даты в тек­сте отсут­ство­ва­ли и были про­став­ле­ны лишь дни неде­ли.

В эту суб­бо­ту Эрайя отве­тил на мое пись­мо. С. неск. раз виде­ли в ком­па­нии Раль­сы Мар­ша. Пра­внук Обе­да. Вме­сте ходи­ли ночью купать­ся .

Тако­вым было нача­ло, явно отно­ся­ще­е­ся к поезд­ке тети Сари в Иннс­маут, о кото­рой дед, оче­вид­но, спра­ши­вал Эрайю, Что-то побу­ди­ло Люте­ра занять­ся подоб­ным част­ным рас­сле­до­ва­ни­ем, а зная отдель­ные фраг­мен­ты собы­тий, Эбнер сде­лал вывод о том, что нача­то оно было уже после воз­вра­ще­ния Сари в Дан­вич. Но зачем?

Сле­ду­ю­щий текст был вкле­ен в тет­радь и опре­де­лен­но являл­ся частью како­го-то полу­чен­но­го Люте­ром Уоте­ле­ем пись­ма, напе­ча­тан­но­го на машин­ке.

Похо­же на то, что из всех чле­нов их семьи Раль­са Марш име­ет самую оттал­ки­ва­ю­щую внеш­ность. Гля­дя на него, мож­но поду­мать, что это самый насто­я­щий деге­не­рат. Я пом­ню твои сло­ва о том, что из всех тво­их доче­рей Сара не самая кра­си­вая, но даже если и так, все рав­но невоз­мож­но взять в толк, как она мог­ла гулять с таким чуди­щем как Раль­са. Ведь в нем, как ни в одном дру­гом члене семьи Мар­ша, замет­ны при­зна­ки того вырож­де­ния, кото­рое ста­ло наблю­дать­ся сре­ди них после стран­ной женить­бы Обе­да на той поли­не­зий­ке, при­чем у него они при­об­ре­ли осо­бен­но омер­зи­тель­ную фор­му. Кста­ти ска­зать, сами Мар­ши отри­ца­ли тот факт, что жена Обе­да была поли­не­зий­кой, хотя он дей­стви­тель­но часто пла­вал туда по сво­им тор­го­вым делам. Лич­но мне не очень-то верит­ся во все эти рос­сказ­ни насчет како­го-то неиз­вест­но­го ост­ро­ва, на кото­ром он яко­бы на неко­то­рое вре­мя задер­жал­ся, ну и все про­чее.

Насколь­ко я сей­час при­по­ми­наю — не забы­вай, что про­шло уже боль­ше двух меся­цев, а то и все три, когда она вер­ну­лась в Дан­вич, — они были посто­ян­но вме­сте. Удив­ля­юсь тому, что Эрайя не сооб­щил тебе об этом. Никто из нас здесь, разу­ме­ет­ся, не мог запре­тить Саре встре­чать­ся с Раль­сой — они ведь кузе­ны, да и при­е­ха­ла она пого­стить имен­но к Мар­там, а не к нам.

По оцен­ке Эбне­ра, авто­ром это­го пись­ма была жен­щи­на, так­же кузи­на его деда, кото­рая слов­но невзна­чай уко­ря­ла Люте­ра за то, что он отпра­вил Сару не к ним, а к пред­ста­ви­те­лям дру­гой семей­ной вет­ви. В любом слу­чае, одна­ко, полу­ча­лось, что Лютер через нее наво­дил справ­ки отно­си­тель­но Раль­сы Мар­ша.

Тре­тий фраг­мент был так­же испол­нен рукой Люте­ра -. в нем он как бы сум­ми­ро­вал сооб­щен­ное в пись­ме Эрайи.

Суб­бо­та. Эрайя утвер­жда­ет, что Глу­бо­ко­вод­ные — это нечто вро­де сек­ты или псев­до­ре­ли­ги­оз­ной груп­пы. Недо­че­ло­ве­ки, одним сло­вом.

Яко­бы живут в море и покло­ня­ют­ся како­му-то Дэго­ну. Есть еще одно боже­ство, кото­ро­го зовут Цтул­ху. У людей этих есть жаб­ры. Боль­ше напо­ми­на­ют собой даже не рыб, а ско­рее лягу­шек или жаб, но гла­за типич­но рыбьи. Утвер­жда­ет, что покой­ная жена Обе­да была одной из них. Наста­и­ва­ет, что все дети Обе­да роди­лись с таки­ми же при­зна­ка­ми. То есть что у Мар­шей тоже есть жаб­ры? Как же ина­че они могут про­плыть пол­то­ры мили до рифа Дья­во­ла, а потом вер­нуть­ся обрат­но? Сами Мар­ши едят очень мало, вооб­ще могут подол­гу обхо­дить­ся без еды и питья, при­чем в зави­си­мо­сти от их коли­че­ства очень быст­ро умень­ша­ют­ся или уве­ли­чи­ва­ют­ся в раз­ме­рах . (В этом месте Лютер поста­вил целых четы­ре пре­зри­тель­ных и гнев­ных вос­кли­ца­тель­ных зна­ка).

Зэдок Аллен кля­нет­ся, что видел, как Сара пла­ва­ла к рифу Дья­во­ла. Мар­ши взя­ли ее с собой. Все были голые. Утвер­жда­ет, что видел Мар­шей, покры­тых какой-то жест­кой, боро­дав­ча­той кожей. У неко­то­рых была чешуя, как у рыб! Божит­ся, что видел, как они лови­ли и пожи­ра­ли рыбу! Рва­ли ее на части, как какие-то зве­ри.

Сле­ду­ю­щий фраг­мент так­же пред­став­лял собой часть како­го-то пись­ма, оче­вид­но, полу­чен­но­го в ответ на посла­ние Люте­ра Уоте­лея.

Ты спра­ши­ва­ешь, кто в отве­те за все эти неле­пые рос­сказ­ни про Мар­шей. Зна­ешь, Лютер, за несколь­ко поко­ле­ний людей очень труд­но вычле­нить како­го-то одно­го или даже несколь­ко чело­век. Я согла­сен с тобой в том, что ста­рый Зэдок Аллен слиш­ком мно­го бол­та­ет, выпи­ва­ет, да и вооб­ще он люби­тель при­хваст­нуть. Но это — все­го ишь один чело­век, тогда как леген­да эта — или, как ты выра­жа­ешь­ся, бай­ка, . пере­да­ва­лась из уст в уста пред­ста­ви­те­ля­ми несколь­ких поко­ле­ний. Не менее трех кря­ду. Тебе доста­точ­но хотя бы раз взгля­нуть на потом­ков капи­та­на Обе­да, что­бы понять, отку­да все это пошло, Гово­рят, что неко­то­рые отпрыс­ки Мар­ша настоль­ко отврат­ны на вид, что на них и взгля­нуть-то страш­но. Это тоже ста­рые баб­ские сплет­ни?

Тогда слу­шай, Док­тор Роули Марш тогда и сам был слиш­ком болен, что­бы при­нять роды у одной из жен­щин Мар­шей, а пото­му им при­шлось позвать док­то­ра Джилм­эна. Так вот, этот док­тор Джилм­эн потом часто гово­рил, что то, что у нее наро­ди­лось, вооб­ще не было чело­ве­ком. Кста­ти, того ново­рож­ден­но­го с тех пор никто не видел, хотя поз­же встре­ча­лись люди, кото­рые утвер­жда­ли, что им попа­да­лись какие-то суще­ства, кото­рые пере­дви­га­лись на двух ногах, но при этом совсем не были людь­ми .

Сра­зу вслед за этим шла корот­кая, но доста­точ­но крас­но­ре­чи­вая помет­ка, состо­я­щая все­го из двух слов:

Нака­зан­ная Сара.

Ско­рее все­го, это обо­зна­ча­ло дату нача­ла зато­че­ния Сары Уоте­лей в ком­на­те над мель­ни­цей. После это­го имя доче­ри Люте­ра на неко­то­рое вре­мя исчез­ло со стра­ниц его запи­сей. Он не дати­ро­вал свои фраг­мен­ты, кото­рые запи­сы­ва­лись им под­ряд, без види­мых про­ме­жут­ков, и пото­му об их дав­но­сти мож­но было судить лишь по сте­пе­ни выцве­та­ния чер­нил.

Мно­го лягу­шек. Похо­же, они раз­мно­жа­ют­ся пря­мо на мель­ни­це. Кажет­ся, их боль­ше, чем даже на боло­тах по дру­гую сто­ро­ну Мис­ка­то­ни­ка. Спать по ночам про­сто невоз­мож­но. Козо­до­ев тоже ста­ло боль­ше, или мне это толь­ко так кажет­ся? Сего­дня вече­ром толь­ко на крыль­це дома насчи­тал трид­цать семь лягу­шек.

Ана­ло­гич­ных запи­сей было доволь­но мно­го. Эбнер про­чи­тал их все, хотя не нашел ни малей­ше­го наме­ка на то, что имен­но хотел этим ска­зать ста­рик. Каза­лось, Лютер Уоте­лей вел скру­пу­лез­ный учет чис­лен­но­сти лягу­шек и их пере­ме­ще­ния по рус­лу Мис­ка­то­ни­ка — когда они появ­ля­лись на свет, выле­за­ли из воды и тому подоб­но­го. Все это пред­став­ля­лось совер­шен­но само­сто­я­тель­ной инфор­ма­ци­ей, кото­рая не име­ла ника­ко­го отно­ше­ния к про­бле­ме Сары. Вско­ре в тек­сте насту­пил оче­ред­ной про­пуск, после чего была сде­ла­на одна— един­ствен­ная, к тому же два­жды под­черк­ну­тая запись:

Эрайя был прав!

Но в чем был прав Эрайя? — зада­вал­ся вопро­сом Эбнер. И каким обра­зом Лютер в этом убе­дил­ся? В запи­сях не содер­жа­лось ника­ких при­зна­ков того, что они про­дол­жа­ли вести меж­ду собой пере­пис­ку, или что Эрайя взду­мал было напи­сать чуда­ко­ва­то­му Люте­ру без какой-либо прось­бы со сто­ро­ны послед­не­го. Вслед за этим сле­до­вал ряд запи­сей, к кото­рым было при­кле­е­но несколь­ко газет­ных выре­зок. Все они каза­лись не свя­зан­ны­ми меж­ду собой, одна­ко на осно­ва­нии их Эбнер заклю­чил, что меж­ду эти­ми запи­ся­ми и преды­ду­щи­ми про­шло не мень­ше года. Более того, харак­тер после­до­вав­ших затем запи­сей пока­зал­ся ему наи­бо­лее обес­ку­ра­жи­ва­ю­щим, а вре­мен­ной интер­вал состав­лял, ско­рее все­го, око­ло двух лет.

В. объ­явил­ся сно­ва .

Но если Лютер и Сара были един­ствен­ны­ми, кто про­жи­вал в доме, кем же был этот зага­доч­ный Р.? А может, к ним в гости пожа­ло­вал Раль­са Марш? В этом Эбнер силь­но сомне­вал­ся, посколь­ку ничто не ука­зы­ва­ло на то, что Раль­са Марш питал какую-то при­вя­зан­ность к сво­ей даль­ней род­ствен­ни­це, да и потом, будь это так, он бы домо­гал­ся ее и рань­ше.

Сле­ду­ю­щая запись каза­лась совер­шен­но неумест­ной:

Две чере­па­хи, одна соба­ка, остан­ки сур­ка. У Бишо­па: две коро­вы обна­ру­же­ны у реки в даль­нем кон­це паст­би­ща.

Чуть ниже Лютер впи­сал сле­ду­ю­щие фра­зы:

К кон­цу меся­ца общий итог: 17 коров и 6 овец. Зло­ве­щие пере­ме­ны; раз­мер про­пор­ци­о­на­лен кол-ву пищи. Затих. Сму­ща­ют раз­го­во­ры, кото­рые ведут­ся в окру­ге.

Мог­ло ли 3. озна­чать Зэбу­лон Эбнер был скло­нен думать, что это так. Совер­шен­но оче­вид­но, что Зэбу­лон и в самом деле при­ез­жал зря, посколь­ку тол­ком ниче­го не ска­зал, а толь­ко делал какие-то смут­ные наме­ки по пово­ду ситу­а­ции, сло­жив­шей­ся в доме после того, как тетю Сари запер­ли в ком­на­те над мель­ни­цей. Таким обра­зом полу­ча­лось, что обо всем про­ис­хо­див­шем в те годы Зэбу­лон знал даже мень­ше того, что понял Эбнер, озна­ко­мив­шись с запи­ся­ми Люте­ра. Но он был в кур­се того, что дед ведет эти запи­си, а сле­до­ва­тель­но Лютер навер­ня­ка ска­зал ему, что уста­но­вил неко­то­рые фак­ты.

Все эти корот­кие помет­ки очень похо­ди­ли на некие крат­кие тези­сы для после­ду­ю­щих и более подроб­ных запи­сей; рас­шиф­ро­вать их мож­но было лишь чело­ве­ку, кото­рый имел к ним ключ, и ключ этот заклю­чал­ся в том зна­нии общей ситу­а­ции, кото­рым рас­по­ла­гал сам Лютер Уоте­лей. Одна­ко в после­ду­ю­щих запи­сях ста­ри­ка отчет­ли­во про­сле­жи­ва­лась явная поспеш­ность.

Исчез­ла Ада Уил­кер­сон. Сле­ды борь­бы. В Дан­ви­че очень неспо­кой­но. Джон Сой­ер погро­зил мне кула­ком — прав­да, с про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ны ули­цы, где я не мог его достать.

Поне­дель­ник. На сей раз Ховард Уил­ли, Нашли один баш­мак, а в нем его нога­ми

Запи­си под­хо­ди­ли к кон­цу. К сожа­ле­нию, неко­то­рые стра­ни­цы были вырва­ны — отдель­ные с явной зло­стью, рез­ко, — одна­ко оста­ва­лось совер­шен­но непо­нят­ным, зачем кому-то пона­до­би­лось столь непо­чти­тель­ным обра­зом обхо­дить­ся с запи­ся­ми деда. Ско­рее все­го, сде­лал это он сам. Воз­мож­но, поду­мал Эбнер, Лютер почув­ство­вал, что и так рас­ска­зал слиш­ком мно­го, а пото­му решил уни­что­жить любые сви­де­тель­ства, кото­рые мог­ли бы наве­сти буду­ще­го чита­те­ля на реаль­ный след все­го того, что было свя­за­но с пожиз­нен­ным зато­че­ни­ем тети Сари. Что ж, по край­ней мере в этом он вполне пре­успел.

Сле­ду­ю­щая запись вновь каса­лась таин­ствен­но­го Р.: Нако­нец-то вер­нул­ся Р.

Затем:

Зако­ло­тил гвоз­дя­ми окна ком­на­ты Сары.

И нако­нец:

Коль ско­ро он сбро­сил вес, его надо дер­жать на стро­гой дие­те, что­бы­со­хра­нять под­да­ю­щий­ся кон­тро­лю раз­мер.

В сущ­но­сти, это была самая зага­доч­ная фра­за из все­го того, что Эбнер встре­чал выше. Име­лось ли в виду, что он это и есть тот самый Р. ? Если так, зачем его нуж­но было дер­жать на стро­гой дие­те, и что Лютер Уоте­лей имел в виду под кон­тро­лем его раз­ме­ра? В том, что Эбнер про­чи­тал до сих пор, отве­та на подоб­ные вопро­сы не было

— ни в дан­ных запи­сях, точ­нее, в тех фраг­мен­тах, кото­рые от них оста­лись, ни в про­смот­рен­ных перед этим пись­мах.

Он отшвыр­нул от себя тет­радь, с тру­дом пода­вив в себе жела­ние тот­час же ее сжечь. Что и гово­рить, он был раз­дра­жен, тем более, что некое тре­вож­ное чув­ство недву­смыс­лен­но ука­зы­ва­ло ему не необ­хо­ди­мость как мож­но ско­рее про­ник­нуть в тай­ну это­го зло­ве­ще­го дома.

Вре­мя было позд­нее; за окна­ми уже стем­не­ло и вновь под­нял­ся вез­де­су­щий шум лягу­шек и козо­до­ев, кото­рый, каза­лось, окру­жал дом со всех сто­рон. На вре­мя вытес­нив из сво­е­го созна­ния мыс­ли о бес­связ­ных замет­ках, над чте­ни­ем кото­рых он про­тор­чал почти весь вечер, Эбнер попы­тал­ся вос­ста­но­вить в сво­ей памя­ти неко­то­рые суе­ве­рия, кото­рые име­ли хож­де­ние в их семье, осо­бен­но те из них, кото­рые зани­ма­ли доми­ни­ру­ю­щее место, Во мно­гих из них ква­ка­нье лягу­шек и пение козо­до­ев и сов ассо­ци­и­ро­ва­лось со смер­тью, и на осно­ве это­го в моз­гу его слов­но сама собой выри­со­ва­лась связь с зем­но­вод­ной темой — при­сут­ствие лягу­шек созда­ва­ло перед его гла­за­ми гро­теск­ную кари­ка­ту­ру на типич­ною пред­ста­ви­те­ля иннс­маут­ско­го кла­на Мар­шей, каким его изоб­ра­жа­ли в пись­мах, хра­ни­мых Люте­ром Уоте­ле­ем на про­тя­же­нии столь дол­гих лет.

Как ни стран­но, эта мысль, несмот­ря на всю ее баналь­ность, бук­валь­но заво­ро­жи­ла его. Неистов­ство лягу­ша­чье­го и жабье­го пения в окру­жав­ших дом зарос­лях пока­за­лось Эбне­ру весь­ма при­ме­ча­тель­ным. Что и гово­рить, зем­но­вод­ные в окрест­но­стях Дан­ви­ча все­гда води­лись в изоби­лии, и он не имел ни малей­ше­го пред­став­ле­ния о том, в тече­ние како­го пери­о­да вре­ме­ни до его при­ез­да они огла­ша­ли сво­им пени­ем ста­рый дом Уоте­ле­ев. При этом он сра­зу же отверг вся­кое допу­ще­ние о том, что это каким-то обра­зом свя­за­но с его при­ез­дом; ско­рее все­го, бли­зость Мис­ка­то­ни­ка, а так­же низ­мен­ный, забо­ло­чен­ный харак­тер мест­но­сти по дру­гую сто­ро­ну реки явля­лись теми при­чи­на­ми, кото­рые обу­слов­ли­ва­ли при­сут­ствие здесь такою коли­че­ства лягу­шек. Ско­ро, одна­ко, от его было­го раз­дра­же­ния не оста­лось и сле­да как, впро­чем, и от мыс­лей о лягуш­ках. Он про­сто устал. Встав из-за сто­ла, Эбнер акку­рат­но уло­жил тет­радь Люте­ра Уоте­лея в один из сво­их чемо­да­нов, наме­ре­ва­ясь увез­ти ее с собой и потом пораз­мыс­лить о про­чи­тан­ном на досу­ге. Ведь где-то же долж­на была таить­ся раз­гад­ка! Если в дан­ной мест­но­сти дей­стви­тель­но про­ис­хо­ди­ли какие-то ужас­ные собы­тия, то долж­но было сохра­нить­ся еще какое-то пись­мен­ное дока­за­тель­ство слу­чив­ше­го­ся, при­чем более убе­ди­тель­ное, неже­ли скуд­ные замет­ки Люте­ра Уоте­лея. Самих жите­лей Дан­ви­ча рас­спра­ши­вать смыс­ла не было; он знал, что перед чужа­ком вро­де него они и рта не рас­кро­ют, даже несмот­ря на суще­ство­вав­шую меж­ду ними отда­лен­ную род­ствен­ную связь.

Имен­но тогда он вспом­нил про кипы газет, кото­рые по— преж­не­му дожи­да­лись сво­ей оче­ре­ди поле­теть в костер. Несмот­ря на уста­лость, он при­нял­ся листать под­шив­ки Эйл­с­бэ­ри Трэн­скрипт , в кото­рой вре­мя от вре­ме­ни пуб­ли­ко­ва­лись сооб­ще­ния, обо­зна­чен­ные руб­ри­кой Дан­вич . При­мер­но через час доволь­но бег­ло­го про­смот­ра он обна­ру­жил три доволь­но мало­по­нят­ные ста­тьи, и хотя ни одна из них не рас­по­ла­га­лась непо­сред­ствен­но в дан­вич­ской колон­ке, все они кос­вен­ным обра­зом пере­кли­ка­лись с содер­жа­ни­ем запи­сей в тет­ра­ди Люте­ра Уоте­лея. Пер­вая была поме­ще­на под заго­лов­ком: Дикий зверь уби­ва­ет скот в пред­ме­стьях Данвича.В ней гово­ри­лось сле­ду­ю­щее.

Недав­но несколь­ко коров и овец, кото­рые оби­та­ли на фер­мах, рас­по­ла­гав­ших­ся непо­да­ле­ку от Дан­ви­ча, ста­ли жерт­ва­ми, как пред­по­ла­га­ет­ся, како­го-то дико­го живот­но­го. Остав­ши­е­ся на месте рез­ни сле­ды ука­зы­ва­ют на то, что это был какой-то круп­ный зверь, хотя сотруд­ник кафед­ры зоо­ло­гии Мис­ка­тон­ско­го уни­вер­си­те­та про­фес­сор Бет­нал не исклю­ча­ет воз­мож­но­сти того, что в хол­ми­стых окрест­но­стях Дан­ви­ча объ­яви­лась стая вол­ков. На памя­ти ста­ро­жи­лов этих мест к восто­ку от мор­ско­го побе­ре­жья нико­гда не води­лись дикие зве­ри, кото­рые мог­ли бы оста­вить столь впе­чат­ля­ю­щие сле­ды. Вла­сти окру­га ведут рас­сле­до­ва­ние .

Несмот­ря на все свои поис­ки, Эбне­ру так и не уда­лось най­ти про­дол­же­ния этой исто­рии. Вме­сто это­го он вско­ре наткнул­ся на сооб­ще­ние отно­си­тель­но Ады Уил­кер­сон.

Пяти­де­ся­ти­се­ми­лет­няя вдо­ва Ада Уил­кер­сон, кото­рая про­жи­ва­ла на бере­гу Мис­ка­то­ни­ка непо­да­ле­ку от Дан­ви­ча, воз­мож­но, ста­ла жерт­вой пре­ступ­ле­ния, совер­шен­но­го три дня назад. После того, как она не при­шла на зара­нее обго­во­рен­ную встре­чу с про­жи­вав­шей в Дан­ви­че подру­гой, та наве­да­лась к ней домой, одна­ко не обна­ру­жи­ла ни малей­ших сле­дов исчез­нув­шей жен­щи­ны. Тем не менее, дверь дома мис­сис Уил­кер­сон ока­за­лась взло­ман­ной, а вся мебель в ком­на­тах была бес­по­ря­доч­но раз­бро­са­на, как если бы там име­ла место оже­сто­чен­ная схват­ка. При этом в поме­ще­нии сто­ял силь­ный мускус­ный запах. Вплоть до сего­дняш­не­го дня о мис­сис Уил­кер­сон не посту­па­ло ника­ких све­де­ний.

В двух после­ду­ю­щих абза­цах вкрат­це сооб­ща­лось, что несмот­ря на пред­при­ня­тые поли­ци­ей меры, ника­ких сле­дов, кото­рые мог­ли бы ука­зать на место­на­хож­де­ние мис­сис Уил­кер­сон, обна­ру­же­но не было. Вновь — хотя и с явной неохо­той — была реани­ми­ро­ва­на вер­сия о круп­ном зве­ре и упо­ми­нав­шей­ся про­фес­со­ром Бет­на­лом гипо­те­ти­че­ской стае вол­ков, одна­ко на том дело и завер­ши­лось, посколь­ку след­ствие уста­но­ви­ло, что исчез­нув­шая дама не име­ла ни круп­ных сбе­ре­же­ний, ни лич­ных вра­гов, и вооб­ще ни у кого не было ника­ких при­чин уби­вать ее.

Под конец, он обна­ру­жил сооб­ще­ние о смер­ти Ховар­да Уил­ли, оза­глав­лен­ное Жут­кое пре­ступ­ле­ние в Дан­ви­че.

В ночь с два­дцать пер­во­го на два­дцать вто­рое чис­ло (месяц ука­зан не был) уро­же­нец и житель Дан­ви­ча, трид­ца­ти­се­ми­лет­ний Ховард Уил­ли был звер­ски убит, когда он воз­вра­щал­ся домой с рыбал­ки в верх­них при­то­ках Мис­ка­то­ни­ка. Напа­де­ние на мисте­ра Уил­ли было совер­ше­но при­мер­но в полу­ми­ле от усадь­бы Люте­ра Уоте­лея, когда он пере­се­кал обса­жен­ную дере­вья­ми лужай­ку. По всей види­мо­сти, жерт­ва ока­за­ла пре­ступ­ни­кам отча­ян­ное сопро­тив­ле­ние, посколь­ку зем­ля вокруг того места, где было обна­ру­же­но его тело, была силь­но измя­та, а тра­ва даже кое-где вырва­на с кор­нем. Усту­пив явно пре­вос­хо­див­шим силам напа­дав­ших, бед­ня­га был в бук­валь­ном смыс­ле сло­ва разо­рван на части, и все, что от него оста­лось, это ступ­ня одной ноги, по-преж­не­му нахо­див­ша­я­ся в баш­ма­ке, Веро­ят­нее все­го, она была ото­рва­на от осталь­ной части ноги под воз­дей­стви­ем гро­мад­ной силы. По сооб­ще­нию наше­го кор­ре­спон­ден­та, насе­ле­ние той мест­но­сти пре­бы­ва­ет в крайне подав­лен­ном состо­я­нии, но одно­вре­мен­но испы­ты­ва­ет силь­ный страх, гнев и даже ярость. Сами они име­ют на при­ме­те несколь­ко воз­мож­ных подо­зре­ва­е­мых, одна­ко при этом кате­го­ри­че­ски отри­ца­ют воз­мож­ность при­част­но­сти кого-либо из сво­их одно­сель­чан к убий­ству мисте­ра Уил­ли, а так­же к зага­доч­но­му исчез­но­ве­нию мис­сис Уил­кер­сон, имев­ше­му место две неде­ли назад и так­же пока не нашед­ше­му сво­е­го убе­ди­тель­но­го объ­яс­не­ния.

В завер­ше­ние ста­тьи при­во­ди­лись кое-какие све­де­ния о род­ствен­ни­ках Уил­ли. Осталь­ные номе­ра Трэн­скрип­та Эбнер решил пре­дать огню, посколь­ку в них не содер­жа­лось ника­кой инфор­ма­ции отно­си­тель­но собы­тий, кото­рые име­ли место в Дан­ви­че. Дело в том, что несмот­ря на неод­но­крат­ные попыт­ки пред­ста­ви­те­лей вла­стей или прес­сы пого­во­рить с кем-либо из жите­лей это­го посел­ка, все они наты­ка­лись на глухую сте­ну мол­ча­ния, посколь­ку те не жела­ли даже касать­ся этой темы или поде­лить­ся соб­ствен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми на дан­ный счет.

Тем не менее в ряде ком­мен­та­ри­ев по пово­ду ука­зан­ных собы­тий неод­но­крат­но отме­ча­лось, что на месте гибе­ли мисте­ра Уил­ли все же были обна­ру­же­ны какие-то стран­ные сле­ды, кото­рые слов­но воз­ни­ка­ли из воды и затем так­же ухо­ди­ли в воду. Ины­ми сло­ва­ми, полу­ча­лось, что если в про­изо­шед­ших в Дан­ви­че тра­ге­ди­ях дей­стви­тель­но было заме­ша­но некое дикое живот­ное, то оби­та­ло оно в вод­ной сре­де и, совер­шив свои звер­ства, в нее же воз­вра­ща­лось. Несмот­ря на позд­ний час, Эбнер отло­жил номе­ра газет с заин­те­ре­со­вав­ши­ми его пуб­ли­ка­ци­я­ми, а осталь­ные сгреб в кучу и отнес к реке, что­бы сло­жить из них костер и сжечь. Пого­да была без­вет­рен­ная, а пото­му он посчи­тал воз­мож­ным не сле­дить за огнем, тем более, что он раз­жег его на месте преж­не­го кост­ра, где от окру­жа­ю­щей тра­вы уже почти ниче­го не оста­лось. Уже собрав­шись было вер­нуть­ся в дом, он неожи­дан­но рас­слы­шал на фоне зали­ви­стых тре­лей лягу­ша­чье­го ква­ка­нья и пения козо­до­ев, достиг­ших к тому момен­ту поис­ти­не оду­ря­ю­щей гром­ко­сти, стран­ный рез­кий звук, слов­но где-то лома­ли и бук­валь­но раз­ди­ра­ли

27 дре­ве­си­ну, Он сра­зу же поду­мал об окне в запер­той ком­на­те и убыст­рил шаг.

В очень сла­бых, подра­ги­ва­ю­щих отблес­ках кост­ра Эбне­ру пока­за­лось, что окон­ный про­ем слов­но бы уве­ли­чил­ся в раз­ме­рах по срав­не­нию с теми, что были преж­де, Не мог­ло ли так полу­чить­ся, что та часть дома, в кото­рой нахо­ди­лась мель­ни­ца, ста­ла само­про­из­воль­но отде­лять­ся от основ­но­го стро­е­ния? В сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние он кра­ем гла­за заме­тил какую-то стран­ную бес­фор­мен­ную тень, кото­рая дви­га­лась непо­сред­ствен­но за коле­сом, а потом рас­слы­шал и харак­тер­ный плеск воды, обыч­но сопро­вож­да­ю­щий мощ­ные греб­ки плы­ву­ще­го в ней суще­ства.

Эбнер был скло­нен объ­яс­нить появ­ле­ние тени игрой отблес­ков све­та, падав­ше­го от горев­ше­го в отда­ле­нии кост­ра, а плеск в воде мог быть вызван кося­ком рыбы, либо какой-то оди­ноч­ной, но очень круп­ной рыби­ной. Тем не менее он решил, что будет не грех лиш­ний раз загля­нуть в ком­на­ту тети Сари. Прой­дя на кух­ню, он взял лам­пу и стал под­ни­мать­ся по лест­ни­це. Затем повер­нул ключ в зам­ке, настежь рас­пах­нул дверь и едва не, задох­нул­ся от уда­рив­шей ему в нос вол­ны густо­го мускус­но­го запа­ха. Каза­лось, в запер­той ком­на­те сме­ша­лись воеди­но запа­хи Мис­ка­то­ни­ка, окру­жав­ших его болот, вонь того сли­зи­сто­го нале­та, кото­рый оста­вал­ся на кам­нях и зато­нув­ших облом­ках дере­ва, обна­жив­ших­ся после спа­да воды в реке, и плюс к тому омер­зи­тель­ное, едкое зло­во­ние норы како­го-то дико­го зве­ря.

Несколь­ко мгно­ве­ний Эбнер сто­ял, чуть пока­чи­ва­ясь в две­рях ком­на­ты. Ему было ясно, что в ком­на­ту запах мог про­ник­нуть толь­ко через откры­тое окно. Под­няв лам­пу над голо­вой так, что­бы свет ее падал на сте­ну непо­сред­ствен­но над коле­сом, он даже со сво­е­го места заме­тил, что ни от сте­кол, ни от самой окон­ной рамы не оста­лось и сле­да. При этом он ни секун­ды не сомне­вал­ся в том, что повре­жде­ния были при­чи­не­ны не сна­ру­жи, а изнут­ри! Эбнер бро­сил­ся назад, с силой захлоп­нул дверь в ком­на­ту, запер ее на ключ и чуть ли не куба­рем ска­тил­ся с лест­ни­цы, обу­ре­ва­е­мый шква­лом смут­ных дога­док.

V

Спу­стив­шись вниз, он попы­тал­ся взять себя в руки. В сущ­но­сти, все, что он сей­час уви­дел, было все­го лишь оче­ред­ной дета­лью, новым фраг­мен­том той про­дол­жав­шей накап­ли­вать­ся, но бес­си­стем­ной инфор­ма­ции, о кото­рую он начал спо­ты­кать­ся бук­валь­но с пер­во­го дня сво­е­го пре­бы­ва­ния в ста­ром доме деда. И все же в нем с каж­дой мину­той все более креп­ла убеж­ден­ность в том, что каки­ми бы бес­связ­ны­ми ни каза­лись ему все эти собы­тия, опре­де­лен­ная логи­ка в них все же при­сут­ство­ва­ла, и надо было лишь отыс­кать меж­ду ними какой-то свя­зу­ю­щий эле­мент, цен­траль­ное зве­но, кото­рое поз­во­ли­ло бы выявить всю после­до­ва­тель­ность явле­ний и вещей и свя­зать их воеди­но.

Он дей­стви­тель­но пре­бы­вал в состо­я­нии силь­но­го вол­не­ния, ибо испы­ты­вал смут­ное, гра­ни­чив­шее с убеж­ден­но­стью подо­зре­ние отно­си­тель­но того, что все это вре­мя рас­по­ла­гал все­ми необ­хо­ди­мы­ми исход­ны­ми дан­ны­ми, и лишь его стро­гое науч­ное обра­зо­ва­ние не поз­во­ля­ло сде­лать на их осно­ве даже пер­во­на­чаль­ные выво­ды. Ведь даже соб­ствен­ное чутье без­оши­боч­но ука­зы­ва­ло ему на то, что в той ком­на­те побы­ва­ло некое зага­доч­ное, при­чем опре­де­лен­но дикое суще­ство. В самом деле, раз­ве мож­но было допу­стить, что вся эта омер­зи­тель­ная вонь про­ник­ла сна­ру­жи исклю­чи­тель­но в ком­на­ту тети Сари, но по стран­ной при­чине мино­ва­ла кух­ню или его соб­ствен­ную спаль­ню? Эбнер все­гда счи­тал, что обла­да­ет доста­точ­но раз­ви­тым раци­о­наль­ным мыш­ле­ни­ем, а пото­му сно­ва извлек из кар­ма­на послед­нее пись­мо Люте­ра Уоте­лея и вновь пере­чи­тал его. В кон­це кон­цов, ведь имен­но это и имел в виду его дед, когда писал, что внук даль­ше всех нас выбил­ся в люди и полу­чил хоро­шее обра­зо­ва­ние, кото­рое поз­во­лит взгля­нуть на все здеш­ние вещи и собы­тия непред­взя­тым взгля­дом, не под­вер­жен­ным ни одер­жи­мо­му вли­я­нию пред­рас­суд­ков неве­же­ства, ни ковар­ству пред­рас­суд­ков нау­ки .

Из состо­я­ния задум­чи­вой рас­те­рян­но­сти его вывел рез­кий теле­фон­ный зво­нок. Сунув пись­мо в кар­ман, он быст­ро подо­шел к стене и снял труб­ку. До него донес­ся голос како­го-то муж­чи­ны, почти заглу­ша­е­мый нестрой­ным хором дру­гих вопро­ша­ю­щих голо­сов — слов­но все эти люди, подоб­но Эбне­ру, разом сорва­ли со стен труб­ки сво­их аппа­ра­тов, что­бы узнать о какой-то оче­ред­ной жут­кой тра­ге­дии. Несмот­ря на то, что было совер­шен­но невоз­мож­но разо­брать, кто что гово­рит и что спра­ши­ва­ет, один из голо­сов вско­ре все же стал отчет­ли­вее осталь­ных.

— Это Люк Лэнг! — вос­клик­нул кто-то.

— Быст­ро соби­рай­те людей и беги­те ко мне! — хрип­лым голо­сом вопил в

труб­ку неве­до­мый Люк.

— Оно пря­мо у меня под две­рью, что-то выню­хи­ва­ет. Уже про­бо­ва­ло открыть­д­верь, все окна ощу­па­ло.

— Люк, да что это такое? — прон­зи­тель­но спро­си­ла какая-то жен­щи­на.

— О Боже, это какая-то совер­шен­но незем­ная тварь. Все вре­мя пры­га­ет туда-сюда, как буд­то слиш­ком тяже­ла, что­бы пере­дви­гать­ся нор­маль­но. На меду­зу похо­жа. О Боже, ско­рее же, ско­рее, пока еще не позд­но. Оно уже загрыз­ло мою соба­ку…

— Повесь труб­ку, что­бы мы мог­ли вызвать помощь, — вес­ко про­го­во­рил теперь уже муж­ской голос.

Но Люк, похо­же, уже был не в состо­я­нии что-то сооб­ра­жать.

— Оно ломит­ся в дверь!

— Люк! Люк! Отой­ди от теле­фо­на!

— А теперь сно­ва хочет через окно забрать­ся! — Голос Люка Лэн­га бук­валь­но захо­дил­ся в парок­сиз­ме ужа­са.

— Вот, уже стек­ло выса­ди­ло. Боже! Боже! Его мор­да..!

Голос Люка замер в отда­ле­нии, пре­вра­тив­шись в какой-то хрип или скре­жет. Послы­шал­ся звон раз­би­ва­е­мо­го стек­ла, треск лома­е­мо­го дере­ва, потом на кон­це про­во­да Люка воца­ри­лась тиши­на, но про­дол­жа­лась она совсем недол­го, посколь­ку почти сра­зу же сно­ва зазву­ча­ли иска­жен­ные диким воз­буж­де­ни­ем и стра­хом голо­са.

— На помощь!

— Встре­тим­ся воз­ле дома Бишо­па!

А потом кто-то не очень гром­ко, но отча­ян­но— зло­ве­ще про­из­нес: Это дело рук Эбне­ра Уоте­лея!

Потря­сен­ный, при­ко­ван­ный к месту от все более нарас­тав­ше­го осо­зна­ния про­ис­хо­дя­ще­го, Эбнер силил­ся ото­рвать от уха труб­ку аппа­ра­та и уда­лось ему это лишь с боль­шим тру­дом. Сму­щен­ный, рас­стро­ен­ный, испу­ган­ный, он сто­ял, бес­силь­но при­сло­нив­шись к стене. Все его мыс­ли сей­час кру­жи­лись вокруг одной— един­ствен­ной, отра­жав­шей непре­лож­ную исти­ну: селяне счи­та­ли, что имен­но он пови­нен в про­ис­хо­дя­щем, при­чем инту­и­ция под­ска­зы­ва­ла ему, что эта их убеж­ден­ность бази­ро­ва­лась на чем-то боль­шем, неже­ли чем на тра­ди­ци­он­ной непри­яз­ни про­вин­ци­аль­ных жите­лей к чужа­кам.

Ему не хоте­лось сей­час думать о том, что слу­чи­лось с Люком Лэн­гом — да и с осталь­ны­ми тоже. В ушах его по-преж­не­му зве­нел испу­ган­ный, иска­жен­ный аго­ни­ей голос незна­ко­мо­го ему муж­чи­ны. Нако­нец он все же нашел в себе силы отой­ти от сте­ны и едва не спо­ткнул­ся о сто­яв­ший рядом стул. Какое- то вре­мя он посто­ял воз­ле сто­ла, не зная, что теперь делать, одна­ко как толь­ко созна­ние ста­ло про­яс­нять­ся, мыс­ли его потек­ли толь­ко по одно­му рус­лу — как поско­рее бежать из это­го места. И все же он про­дол­жал раз­ры­вать­ся меж­ду позы­ва­ми к немед­лен­но­му бег­ству и при­зна­ни­ем того фак­та, что в таком слу­чае заве­ща­ние Люте­ра Уоте­лея так и оста­нет­ся невы­пол­нен­ным.

О Боже, ведь он же все здесь обыс­кал, про­смот­рел все вещи ста­ри­ка — кро­ме, пожа­луй, книг, — дого­во­рил­ся о пред­сто­я­щем сно­се мель­ни­цы, тогда как про­да­жу само­го дома мож­но будет орга­ни­зо­вать через бро­кер­ское бюро — так зачем же ему было здесь оста­вать­ся?! Он импуль­сив­но бро­сил­ся в спаль­ню, схва­тил еще неупа­ко­ван­ные вещи, рас­со­вал все по чемо­да­нам и поспе­шил к машине.

Сде­лав все это, Эбнер на секун­ду заду­мал­ся. А к чему, соб­ствен­но, такая поспеш­ность? Он ведь не сде­лал ниче­го пло­хо­го, ни в чем не про­ви­нил­ся перед эти­ми людь­ми. Мед­лен­ным шагом Эбнер вер­нул­ся в дом — там все оста­ва­лось спо­кой­ным, если не счи­тать несмол­кав­ше­го гомо­на лягу­шек и козо­до­ев. Какое-то мгно­ве­ние посто­ял в нере­ши­тель­но­сти, а затем при­сел к сто­лу, в оче­ред­ной раз извлек послед­нее пись­мо деда и сно­ва при­нял­ся вчи­ты­вать­ся в его стро­ки. На сей раз он читал его мед­лен­но и осо­бен­но вни­ма­тель­но. Что же хотел ска­зать ста­рик, когда, упо­ми­ная про безу­мие, пора­зив­шее семью Уоте­ле­ев, писал: Пошло все это имен­но от меня? Ведь само­го-то его оно отнюдь не пора­зи­ло! Баб­ка Уоте­лей скон­ча­лась задол­го до появ­ле­ния Эбне­ра на свет; его тет­ка Джу­лия умер­ла еще моло­дой девуш­кой; род­ная мать тоже вела самую что ни на есть доб­ро­по­ря­доч­ную жизнь. Оста­ва­лась толь­ко одна тетя Сари. В чем же тогда заклю­ча­лось ее безу­мие? Ведь ниче­го ино­го Лютер про­сто не мог иметь в виду. Кро­ме как на тетю Сари, боль­ше и думать было не на кого. Что же она сотво­ри­ла тако­го, за что ее на всю остав­шу­ю­ся жизнь лиши­ли сво­бо­ды? И на что пытал­ся намек­нуть дед, когда закли­нал Эбне­ра убить любое живое суще­ство, кото­рое тот может обна­ру­жить в при­мы­ка­ю­щей к мель­ни­це части дома? При этом он пря­мо напи­сал; Вне зави­си­мо­сти от того, сколь малых раз­ме­ров оно может ока­зать­ся, и невзи­рая на его фор­му… .

То есть что, поду­мал Эбнер, даже настоль­ко малень­кое; как самая без­обид­ная жаба? Паук? Муха? Моло­дой чело­век неволь­но почув­ство­вал острую доса­ду: Лютер Уоте­лей явно пред­по­чи­тал писать загад­ка­ми, что уже само по себе было оскорб­ле­ни­ем для интел­ли­гент­но­го чело­ве­ка. Или дед и в самом деле счи­тал, что Эбнер под­вер­жен так назы­ва­е­мо­му науч­но­му суе­ве­рию ? Муравьи, пау­ки, мухи, раз­лич­ные виды кло­пов, мно­го­но­жек, дол­го­но­жек — все это в изоби­лии води­лось на ста­рой мель­ни­це; разу­ме­ет­ся, не обо­шлось там и без мышей. Неуже­ли Лютер пред­по­ла­гал, что его внук при­мет­ся истреб­лять всю эту нечисть?

Вне­зап­но у него за спи­ной что-то уда­ри­ло в окно. На пол посы­па­лись оскол­ки стек­ла, а вме­сте с ними упа­ло и что-то тяже­лое. Эбнер вско­чил на ноги и рез­ко обер­нул­ся. Сна­ру­жи послы­шал­ся при­глу­шен­ный топот бегу­щих ног. На полу сре­ди оскол­ков стек­ла лежал уве­си­стый камень, к кото­ро­му обыч­ной бечев­кой была при­вя­за­на какая-то бумаж­ка. Эбнер накло­нил­ся, под­нял камень, раз­вя­зал верев­ку и раз­вер­нул запис­ку, испол­нен­ную на обер­точ­ной бума­ге, кото­рой обыч­но поль­зу­ют­ся в мага­зи­нах.

Гла­за его забе­га­ли по коря­во напи­сан­ным сло­ва. Уез­жай, пока тебя само­го не уби­ли! Это похо­ди­ло не столь­ко на угро­зу, сколь­ко на искрен­нее и даже доб­рое пре­ду­пре­жде­ние, и ско­рее все­го, поду­мал Эбнер, авто­ром это­го посла­ния являл­ся не кто иной, как Тоби­ас Уоте­лей. Он раз­дра­жен­но швыр­нул запис­ку на стол.

Мыс­ли его про­дол­жа­ли пре­бы­вать в пол­ней­шем бес­по­ряд­ке, одна­ко он все же решил, что при­чин для поспеш­но­го бег­ства пока нет. Он оста­нет­ся — не толь­ко что­бы убе­дить­ся в том, что его догад­ка в отно­ше­нии постиг­шей Люка Лэн­га уча­сти ока­за­лась вер­ной — как буд­то услы­шан­ное им по теле­фо­ну остав­ля­ло для это­го какие-то сомне­ния, — но и что­бы пред­при­нять реша­ю­щую и послед­нюю попыт­ку разо­брать­ся в той загад­ке, кото­рую оста­вил после себя его дед. Эбнер поту­шил лам­пу и про­шел к кро­ва­ти, после чего, как был, не раз­де­ва­ясь, вытя­нул­ся на покры­ва­ле.

Сон, одна­ко, не шел. Он лежал, блуж­дая по лаби­рин­ту сво­их мыс­лей, в оче­ред­ной раз силясь уло­вить хоть какой-то смысл в том воро­хе инфор­ма­ции, кото­рую успел к это­му вре­ме­ни полу­чить, и, как и преж­де, пыта­ясь отыс­кать тот глав­ный факт, кото­рый стал бы клю­чом к пони­ма­нию всех осталь­ных. Он был уве­рен в том, что тако­вой дей­стви­тель­но суще­ству­ет; более того, он был уве­рен в том, что факт этот лежит пря­мо у него перед гла­за­ми, и он толь­ко не заме­ча­ет его, или не может пра­виль­но истол­ко­вать.

Так он про­ле­жал почти пол­ча­са, когда рас­слы­шал сквозь пуль­си­ру­ю­щий хор лягу­шек и козо­до­ев, что в водах Мис­ка­то­ни­ка что-то или кто-то пле­щет­ся, при­чем звук этот явно при­бли­жал­ся, слов­но на берег нака­ты­ва­ла какая-то боль­шая вол­на. Он сел кро­ва­ти и при­слу­шал­ся. Звук тот­час же смолк, но его место сра­зу занял дру­гой — такой, от кото­ро­го у него мураш­ки пополз­ли по спине и кото­рый мог озна­чать лишь одно — кто-то пытал­ся вска­раб­кать­ся по мель­нич­но­му коле­су.

Эбнер неслыш­но соскольз­нул с кро­ва­ти и вышел из ком­на­ты. Со сто­ро­ны запер­той ком­на­ты послы­шал­ся при­глу­шен­ный, тяже­лый пада­ю­щий звук, похо­жий на шле­пок, а затем раз­да­лось какое-то стран­ное, зады­ха­ю­ще­е­ся то ли хны­ка­нье, то ли всхли­пы­ва­ние, пока­зав­ше­е­ся ему осо­бен­но ужас­ным, как если бы где-то дале­ко-дале­ко неви­ди­мый ребе­нок звал на помощь. Через секун­ду опять все стих­ло, при­чем ему пока­за­лось, что пре­кра­тил­ся и казав­ший­ся нескон­ча­е­мым гвалт лягу­шек.

Он вер­нул­ся на кух­ню и зажег лам­пу.

Окру­жен­ный жел­то­ва­тым сия­ни­ем све­тиль­ни­ка, Эбнер стал мед­лен­но под­ни­мать­ся по лест­ни­це, при­бли­жа­ясь к две­ри запер­той ком­на­ты. Шагал он тихо, ста­ра­ясь не издать ни малей­ше­го зву­ка.

Подой­дя к две­ри, сно­ва при­слу­шал­ся и пона­ча­лу вооб­ще ниче­го не услы­шал — но затем ушей его достиг какой-то шорох. В ком­на­те опре­де­лен­но кто-то нахо­дил­ся, при­чем суще­ство это дыша­ло.

Поста­рав­шись отбро­сить воз­ник­ший было страх, Эбнер реши­тель­но вста­вил ключ, повер­нул его и, широ­ко рас­пах­нув дверь, под­нял лам­пу над голо­вой.

Потря­се­ние и ужас ско­ва­ли все его тело.

Пря­мо поверх ском­кан­но­го покры­ва­ла, лежав­ше­го на дав­но поки­ну­той кро­ва­ти, сиде­ло чудо­вищ­ное, кожи­стое нечто , кото­рое не было ни чело­ве­ком, ни лягуш­кой, и жад­но пожи­ра­ло окро­вав­лен­ный кусок мяса. Кровь выте­ка­ла из омер­зи­тель­но­го жабье­го рта и пада­ла на искрив­лен­ные, пере­пон­ча­тые лапы. У это­го чудо­ви­ща были длин­ные, муску­ли­стые конеч­но­сти, вырас­тав­шие из дья­воль­ско­го тела напо­до­бие лягу­ша­чьих лап, и закан­чи­ва­лись почти насто­я­щи­ми чело­ве­че­ски­ми кистя­ми, раз­ве что с пере­пон­ка­ми меж­ду паль­ца­ми… Зло­ве­щая немая сце­на про­дол­жа­лась какую-то секун­ду, а затем неве­до­мое суще­ство, издав леде­ня­щее душу рыча­ние — ех‑й а‑й а‑й а‑й ахаа­ах-нгх’ ааа-хйу х,х ‘йух, под­ня­лось, выпря­ми­лось и бро­си­лось на Эбне­ра.

Реак­ция моло­до­го чело­ве­ка была мгно­вен­ной, как если бы в глу­бине серд­ца он дав­но ожи­дал, что может про­изой­ти нечто подоб­ное. Он раз­мах­нул­ся и что было силы швыр­нул мас­сив­ную керо­си­но­вую лам­пу пря­мо в устре­мив­шу­ю­ся на него тварь.

Пла­мя оку­та­ло суще­ство, кото­рое на долю секун­ды замер­ло на месте, но тут же при­ня­лось отча­ян­но пытать­ся сбро­сить с себя огонь. Огонь же не толь­ко лизал жут­ко­го мон­стра, но так­же пере­ки­нул­ся на покры­ва­ло у него за спи­ной, рас­про­стра­нил­ся и на пол под нога­ми суще­ства. В тот же миг тембр его голо­са рез­ко изме­нил­ся, пре­вра­тив­шись из низ­ко­го, гор­тан­но­го рыча­ния в прон­зи­тель­ный, про­тяж­ный вой:

— Мама-мама-ма-аа-ма-аа-ми-ааа!

Эбнер выско­чил из ком­на­ты, захлоп­нул дверь у себя за спи­ной и бро­сил­ся вниз. Летя по сту­пе­ням, едва не падая, он с безум­но бью­щим­ся серд­цем про­нес­ся через ком­на­ты пер­во­го эта­жа и нако­нец выбе­жал из дома. Все так же спо­ты­ка­ясь, добе­жал до маши­ны, почти ниче­го не сооб­ра­жая и не заме­чая вокруг себя, напо­ло­ви­ну ослеп­лен­ный от засти­лав­ше­го гла­за пота, повер­нул ключ зажи­га­ния и помчал­ся, не раз­би­рая доро­ги, лишь бы ока­зать­ся подаль­ше от это­го Богом про­кля­то­го места, над кото­рым уже начал вить­ся дым пожа­ра, а вгры­зав­ши­е­ся в иссох­шее дере­во построй­ки язы­ки пла­ме­ни ста­ли взме­тать­ся в тем­ное небо.

Он гнал как одер­жи­мый — через Дан­вич, через кры­тый мост, — полу­при­крыв гла­за, слов­но желая навсе­гда отсечь от себя виде­ние того, что пред­ста­ло перед его взо­ром несколь­ко минут назад. Тем­ные, мгли­стые хол­мы слов­но пыта­лись дотя­нуть­ся до него сво­и­ми неви­ди­мы­ми щупаль­ца­ми, а в спи­ну уда­рял зло­ве­щий и одно­вре­мен­но под­драз­ни­ва­ю­щий вихрь лягу­ша­чьей како­фо­нии. Но ничто не мог­ло сте­реть из его созна­ния этот дей­стви­тель­но безум­ный финал, это вне­зап­но открыв­ше­е­ся ему инфер­наль­ное зна­ние, кото­рое хищ­ным зве­рем вгрыз­лось в его разум… Ключ, кото­рый он дер­жал все это вре­мя в сво­их руках, сам не дога­ды­ва­ясь об этом; то самое зна­ние, кото­рое гнез­ди­лось где-то в зако­ул­ках его памя­ти, рав­но как и таи­лось в запис­ках, остав­лен­ных ему Люте­ром Уоте­ле­ем… Кус­ки сыро­го мяса, кото­рые, как он по сво­ей дет­ской наив­но­сти пола­гал, долж­ны были быть при­го­тов­ле­ны в ком­на­те тети Сари (ведь никто же не ста­нет есть сырое мясо!); упо­ми­на­ние зага­доч­но­го Р. , кото­рый после сво­е­го отсут­ствия вер­нул­ся сно­ва — воз­вра­тил­ся в тот един­ствен­ный дом, кото­рый он когда-либо знал в сво­ей жиз­ни…

Эти казав­ши­е­ся бес­связ­ны­ми в запис­ках деда упо­ми­на­ния исчез­нув­ших коров, овец, остан­ков дру­гих живот­ных… Зло­ве­щие и столь ясные теперь наме­ки Люте­ра насчет раз­ме­ра Р., про­пор­ци­о­наль­но­го кол-ву пищи , и того, что его надо дер­жать на стро­гой дие­те и сохра­нять под­да­ю­щий­ся кон­тро­лю раз­мер — как людей Иннс­мау­та! Разу­ме­ет­ся, после смер­ти Сары — его мате­ри — он умень­шил­ся почти до ничтож­ных раз­ме­ров, тогда как Лютер наде­ял­ся, что голод­ное зато­че­ние в запер­той ком­на­те иссу­шит его тело и тем самым окон­ча­тель­но погу­бит, убьет…

И все же у ста­ри­ка, похо­же, оста­ва­лись еще какие-то сомне­ния, и пото­му он послал вну­ку тот самый свой про­щаль­ный при­зыв убить в запер­той ком­на­те все живое , — ту самую тварь, кото­рую Эбнер, сам того не желая, осво­бо­дил, когда сло­мал раму и рас­пах­нул став­ни, а она, ока­зав­шись на сво­бо­де, бро­си­лась само­сто­я­тель­но добы­вать себе пищу и ста­ла вновь уве­ли­чи­вать­ся в раз­ме­рах, пита­ясь пона­ча­лу рыбой из Мис­ка­то­ни­ка, затем мел­ки­ми живот­ны­ми, потом домаш­ней ско­ти­ной, а под конец добра­лась и до живых людей.

Тварь, кото­рая была полу­зем­но­вод­ным — полу­че­ло­ве­ком, и все же сохра­нив­шая в себе доста­точ­но чело­ве­че­ско­го, что­бы вер­нуть­ся назад в тот самый един­ствен­ный дом, кото­рый она когда-либо зна­ла в сво­ей жиз­ни, и пытать­ся в ужа­се перед неми­ну­е­мой поги­бе­лью взы­вать к мате­ри о помо­щи. Суще­ство, рож­ден­ное в резуль­та­те пороч­но­го сме­ше­ния Сары Уоте­лей и Раль­сы Мар­ша, сотво­рен­ное его гни­ю­щей и дегра­ди­ру­ю­щей кро­вью; чудо­ви­ще, кото­ро­му суж­де­но было веч­но мая­чить на обо­чи­нах созна­ния Эбне­ра Уоте­лея — его соб­ствен­ный кузен Раль­са, назван­ный так в честь отца и обре­чен­ный жесто­кой волей ста­ро­го Люте­ра на поги­бель, вме­сто того, что­бы дав­но быть осво­бож­ден­ным и выпу­щен­ным в море, где он мог бы соеди­нить­ся с Глу­бо­ко­вод­ны­ми сре­ди люби­мых чад Дэго­на и вели­ко­го Цтул­ху!