На вер­шине горы, набух­шие скло­ны кото­рой у осно­ва­ния топор­щат­ся кос­ма­тым лесом, при­воль­но рас­ки­нув­шим узло­ва­тые дере­вья, вен­цом на ложе трав воз­ле­жит замок моих пред­ков. Из века в век още­рив­ши­е­ся зуб­цы стен дер­жат в узде суро­вую, изры­тую мор­щи­на­ми мест­ность, при­няв под свое покро­ви­тель­ство над­мен­ный замок, сопер­ни­ча­ю­щий по древ­но­сти, судя по вели­че­ствен­но­му силу­эту, с зам­ше­лы­ми сте­на­ми. Древ­ние баш­ни, про­ка­лен­ные вих­рем поко­ле­ний, в мно­го­чис­лен­ных язвах, остав­лен­ных мед­лен­но, но навер­ня­ка дей­ству­ю­щим ядом — вре­ме­нем, в эпо­ху фео­да­лиз­ма сла­ви­лись по всей Фран­ции, наво­дя ужас на одних и вос­хи­щая дру­гих. Бой­ни­цы и укры­тия виде­ли баро­нов, гра­фов и даже коро­лей, гото­вых бить­ся до послед­не­го, и нико­гда эхо от шагов заво­е­ва­те­лей не раз­да­ва­лось в про­стор­ных залах зам­ка.

Одна­ко с той геро­и­че­ской поры все пере­ме­ни­лось. Бед­ность, немно­гим отли­чав­ша­я­ся от край­ней нуж­ды, и гор­ды­ня, не поз­во­лив­шая наслед­ни­кам осквер­нить свое слав­ное имя тор­го­вы­ми афе­ра­ми, обрек­ли на гибель неко­гда дев­ствен­ное вели­ко­ле­пие вла­де­ний; так что все здесь — осев­шие сте­ны, запу­щен­ная буй­ная рас­ти­тель­ность пар­ка, пере­сох­ший ров, напол­нен­ный пылью, щер­ба­тые внут­рен­ние дво­ри­ки, накре­нив­ши­е­ся башен­ки, поко­сив­ши­е­ся полы, тра­чен­ная обшив­ка, поблек­шие гобе­ле­ны — сла­га­ло груст­ную повесть об оску­дев­шей рос­ко­ши. С года­ми одна из глав­ных башен раз­ва­ли­лась, потом насту­пи­ла оче­редь дру­гих. Четы­рех­гла­вая когда-то кре­пость ста­ла одно­гла­вой, а место могу­ще­ствен­но­го лор­да занял его обни­щав­ший пото­мок. Здесь, в одной из про­стор­ных и мрач­ных ком­нат зам­ка, я, Анту­ан, послед­ний из обре­чен­но­го граф­ско­го рода С., впер­вые уви­дел свет девя­но­сто лет назад. Эти сте­ны, как и скло­ны горы, мечен­ные тем­ны­ми мрач­ны­ми чаща­ми, лощи­на­ми и гро­та­ми, были сви­де­те­ля­ми пер­вых лет моей без­ра­дост­ной жиз­ни. Я не знал сво­их роди­те­лей. Мой отец погиб в воз­расте трид­ца­ти двух лет. Это слу­чи­лось за месяц до мое­го рож­де­ния; его убил камень, сорвав­ший­ся с полу­раз­ру­шен­но­го пара­пе­та. Моя мать умер­ла в родах, и я ока­зал­ся на попе­че­нии слу­ги, чело­ве­ка в выс­шей сте­пе­ни достой­но­го и наде­лен­но­го к тому же недю­жин­ным умом. Если мне не изме­ня­ет память, его зва­ли Пьер. Я был един­ствен­ным ребен­ком. Оди­но­че­ство, при­няв­шее меня сра­зу после рож­де­ния, толь­ко укреп­ля­лось бла­го­да­ря ста­ра­ни­ям мое­го вос­пи­та­те­ля, кото­рый вся­че­ски пре­пят­ство­вал како­му бы то ни было обще­нию с кре­стьян­ски­ми детьми, чьи семьи обос­но­ва­лись повсю­ду на рас­ки­нув­шей­ся у под­но­жия горы рав­нине. В те вре­ме­на Пьер объ­яс­нял свой запрет тем, что отпрыс­ку бла­го­род­но­го рода него­же водить друж­бу с пле­бе­я­ми. Теперь я знаю, что истин­ная при­чи­на пря­та­лась в дру­гом: он хотел убе­речь мои уши от рос­сказ­ней о роке, кото­рый из поко­ле­ния в поко­ле­ние пре­сле­до­вал мой род. Эти исто­рии, щед­ро рас­цве­чен­ные, запол­ня­ли досуг арен­да­то­ров, соби­рав­ших­ся по вече­рам перед жар­ко рас­топ­лен­ным оча­гом.

Оди­но­кий, предо­став­лен­ный само­му себе, я про­во­дил годы сво­е­го дет­ства, час за часом, изу­чая ста­рин­ные фоли­ан­ты, кои­ми изоби­ло­ва­ла сумрач­ная биб­лио­те­ка зам­ка, бес­цель­но сло­ня­ясь или одер­жи­мо вспу­ги­вая веко­вую пыль в фан­та­сти­че­ском лесу, при­кры­ва­ю­щим наго­ту горы у под­но­жия. Веро­ят­но, это вре­мя­пре­про­вож­де­ние и ста­ло при­чи­ной того, что тень мелан­хо­лии доволь­но рано осе­ни­ла мой ум. Заня­тия и иссле­до­ва­ния, наве­вав­шие вос­по­ми­на­ния о мрач­ном таин­стве дикой при­ро­ды, все­гда име­ли для меня осо­бую при­тя­га­тель­ность.

Уче­ность не была моей сте­зей: даже те кру­пи­цы зна­ния, кото­рые мне уда­ва­лось выло­вить, удру­ча­ли меня. Оче­вид­ная неохо­та мое­го пре­ста­ре­ло­го вос­пи­та­те­ля углуб­лять­ся в исто­рию моих пред­ков по отцов­ской линии обостря­ла тот ужас, кото­рый про­ни­зы­вал каж­дое упо­ми­на­ние о доме и неволь­но пере­дал­ся мне. На изле­те дет­ства я сумел сле­пить воеди­но бес­связ­ные обрыв­ки раз­го­во­ров, сле­тав­шие с непо­слуш­но­го язы­ка заго­ва­ри­ва­ю­ще­го­ся ста­ри­ка и имев­шие отно­ше­ние к неким обсто­я­тель­ствам, с года­ми пре­вра­тив­шим­ся для меня из стран­ных в мутор­но мучи­тель­ные. Рано проснув­ши­е­ся во мне дур­ные пред­чув­ствия были про­буж­де­ны обсто­я­тель­ства­ми, кото­рые сопут­ство­ва­ли смер­ти моих пред­ков — гра­фов из рода С. Сна­ча­ла я объ­яс­нял их без­вре­мен­ную кон­чи­ну есте­ствен­ны­ми при­чи­на­ми, пола­гая, что про­ис­хо­жу из семьи, в кото­рой муж­чи­ны дол­го не живут, одна­ко с воз­рас­том стал заду­мы­вать­ся о бес­связ­ных стар­че­ских речах, в кото­рых речь часто шла о про­кля­тии, из века в век отме­ряв­шем носи­те­лям граф­ско­го титу­ла срок жиз­ни дли­ною лишь в трид­цать два года. Когда мне минул два­дцать один год, пре­ста­ре­лый Пьер вру­чил мне руко­пис­ную кни­гу, пере­хо­див­шую, по его сло­вам, на про­тя­же­нии мно­гих поко­ле­ний от отца к сыну с тем, что­бы каж­дый новый вла­де­лец про­дол­жил лето­пись рода. Кни­га содер­жа­ла пора­зи­тель­ные запи­си, и их вни­ма­тель­ное изу­че­ние ничуть не рас­се­я­ло мои мрач­ные пред­чув­ствия. В то вре­мя вера во все мисти­че­ское пусти­ла глу­бо­кие кор­ни в моей душе, и я не был в состо­я­нии изгнать ее и отне­стись к неве­ро­ят­но­му повест­во­ва­нию, кото­рое я впи­ты­вал стро­ка за стро­кой, как к пре­зрен­ной выдум­ке.

Руко­пись пере­нес­ла меня в про­шлое, в три­на­дца­тый век, когда замок, где я родил­ся и вырос, был гроз­ной и непри­ступ­ной кре­по­стью. Имен­но в те вре­ме­на появил­ся в наших вла­де­ни­ях некий чело­век — весь­ма при­ме­ча­тель­ный, хотя и низ­ко­го поло­же­ния, в кото­ром ему усту­па­ли лишь кре­стьяне. Его зва­ли Мишель, впро­чем, он был более изве­стен как Мове — что зна­чит Злой, посколь­ку о нем шла страш­ная сла­ва. Он изну­рял себя в поис­ках фило­соф­ско­го кам­ня и элик­си­ра моло­до­сти и слыл апо­сто­лом чер­ной магии и алхи­мии. У Мише­ля Зло­го был сын по име­ни Карл, юно­ша, столь же све­ду­щий в оккульт­ных нау­ках, сколь и отец, кото­ро­го все зва­ли Ле Сор- сье, или Кол­дун. Чест­ные люди сто­ро­ни­лись этой пары, подо­зре­вая, что отец и сын совер­ша­ют нече­сти­вые обря­ды. Гово­ри­ли, что Мишель зажи­во сжег свою жену, при­не­ся ее в жерт­ву дья­во­лу, что имен­но он и его сын винов­ны в уча­стив­ших­ся исчез­но­ве­ни­ях кре­стьян­ских детей. Тьму, кото­рая оку­ты­ва­ла этих людей, про­ре­зал лишь один иску­пи­тель­ный луч: ужас­ный ста­рик исступ­лен­но любил сво­е­го отпрыс­ка, и тот отве­чал ему чув­ством, намно­го пре­вос­хо­див­шим обыч­ную сынов­нюю пре­дан­ность.
В ту ночь в зам­ке на горе цари­ла тре­во­га. Исчез юный Год-фрей, сын Ген­ри­ха, гра­фа С. Несколь­ко чело­век во гла­ве с обе­зу­мев­шим отцом, про­че­сы­вая мест­ность в поис­ках юно­го гра­фа, ворва­лись в хижи­ну, где жили кол­ду­ны, и заста­ли там ста­ро­го Мише­ля Зло­го, хло­по­тав­ше­го вокруг гигант­ско­го чана, в кото­ром кипе­ло какое-то варе­во. Не вла­дея собой от бешен­ства и отча­я­ния, граф бро­сил­ся на ста­ри­ка, и несчаст­ная жерт­ва испу­сти­ла дух в его смер­то­нос­ных объ­я­ти­ях. Тем вре­ме­нем слу­ги обна­ру­жи­ли моло­до­го Год­фрея в даль­них пусто­вав­ших поко­ях зам­ка, но радост­ная весть при­шла слиш­ком позд­но, что­бы оста­но­вить бес­смыс­лен­ную рас­пра­ву. Когда граф со сво­и­ми людь­ми поки­нул скром­ное жили­ще алхи­ми­ка и дви­нул­ся в обрат­ный путь, за дере­вья­ми мая­чил силу­эт Кар­ла Кол­ду­на. Гомон воз­буж­ден­ных слуг донес до него весть о слу­чив­шем­ся, и на пер­вый взгляд мог­ло пока­зать­ся, что он бес­страст­но отнес­ся к судь­бе, постиг­шей его отца. Мед­лен­но надви­га­ясь на гра­фа, Карл моно­тон­ным и отто­го осо­бен­но ужас­ным голо­сом про­из­нес про­кля­тие, с того момен­та неот­ступ­но сле­до­вав­шее по пятам за пред­ста­ви­те­ля­ми рода гра­фа С.

Да не достиг­нет ни один отпрыск рода убий­цы Воз­рас­та, пре­вос­хо­дя­ще­го твой, -
про­го­во­рил он и, отпрыг­нув в сто­ро­ну тем­но­го леса, быст­рым дви­же­ни­ем выхва­тил из скла­док сво­е­го пла­тья склян­ку с бес­цвет­ной жид­ко­стью. Плес­нув этой жид­ко­стью в лицо убий­цы, Карл скрыл­ся за чер­ниль­ны­ми кули­са­ми ночи. Граф скон­чал­ся на месте и был похо­ро­нен на сле­ду­ю­щий день. С того дня, когда он появил­ся на свет, и до его смер­ти про­шло немно­гим боль­ше трид­ца­ти двух лет. Тщет­но кре­стьяне, раз­бив­шись на груп­пы, про­че­сы­ва­ли лес и зем­ли, при­ле­га­ю­щие к горе: кол­дун, умерт­вив­ший гра­фа, исчез бес­след­но.

Вре­мя и табу, нало­жен­ное на упо­ми­на­ние о страш­ной ночи, стер­ли про­кля­тие из памя­ти семьи гра­фа. Когда Год­фрей, неволь­ный винов­ник тра­ге­дии и наслед­ник граф­ско­го титу­ла, пал от стре­лы во вре­мя охо­ты в воз­расте трид­ца­ти двух лет, никто не свя­зал его гибель с роком, пере­шед­шим к нему от отца. Но когда мно­го лет спу­стя Роберт, моло­дой граф, обла­дав­ший завид­ным здо­ро­вьем, был най­ден без­ды­хан­ным в окрест­но­стях зам­ка, кре­стьяне ста­ли поти­хонь­ку пого­ва­ри­вать, что смерть нашла их гос­по­ди­на вско­ре после того, как он встре­тил свою трид­цать вто­рую вес­ну. Людо­вик, сын Робер­та, достиг­нув роко­во­го воз­рас­та, уто­нул в кре­пост­ном рву; скорб­ный спи­сок попол­нял­ся поко­ле­ние за поко­ле­ни­ем — Ген­ри­хи, Робер­ты, Анту­а­ны, Арма­ны, жиз­не­ра­дост­ные, ни разу не согре­шив­шие, рас­ста­ва­лись с жиз­нью, едва им испол­ня­лось столь­ко лет, сколь­ко было их дале­ко­му пред­ку, когда он совер­шил убий­ство.

Окон­чив чте­ние, я понял, что ждет меня в не столь отда­лен­ном буду­щем — самое боль­шее через один­на­дцать лет, а может быть, и рань­ше. Жизнь, не имев­шая преж­де в моих гла­зах боль­шой цен­но­сти, с каж­дым днем ста­но­ви­лась мне все милей, и зага­доч­ный мир чер­ной магии все глуб­же и глуб­же затя­ги­вал меня. Я жил отшель­ни­ком и не испы­ты­вал вле­че­ния к нау­ке как тако­вой; отри­нув совре­мен­ность ради Сред­них веков, я, подоб­но стар­цу Мише­лю и юно­ше Кар­лу, тру­дил­ся, ста­ра­ясь овла­деть таин­ства­ми демо­но­ло­гии и алхи­мии. Моя иску­шен­ность воз­рас­та­ла, но я все же был далек от того, что­бы постичь стран­ное про­кля­тие, обру­шив­ше­е­ся на мой род. Порой я утра­чи­вал свой мисти­цизм и, бро­са­ясь в дру­гую край­ность, пытал­ся объ­яс­нить смерть моих пред­ков более при­зем­лен­ной при­чи­ной — баналь­ной рас­пра­вой, нача­той Кар­лом Кол­ду­ном и про­дол­жен­ной его потом­ка­ми. Убе­див­шись после дол­гих разыс­ка­ний, что род алхи­ми­ка не имел про­дол­же­ния, я вер­нул­ся к сво­им шту­ди­ям, стре­мясь най­ти закли­на­ние, кото­рое спо­соб­но было бы осво­бо­дить мою семью от непо­силь­но­го бре­ме­ни про­кля­тия. В одном реше­нии я был непо­ко­ле­бим: остать­ся холо­стым. Я пола­гал, что с моей смер­тью под­руб­лен­ное родо­вое дре­во погре­бет под собой про­кля­тие.
Я гото­вил­ся встре­тить свое трид­ца­ти­ле­тие, когда небес­ный глас при­звал Пье­ра к себе. В пол­ном оди­но­че­стве я похо­ро­нил ста­ро­го слу­гу во внут­рен­нем дво­ри­ке, где он любил про­гу­ли­вать­ся. В кон­це кон­цов мысль о том, что я — един­ствен­ное живое суще­ство, оби­та­ю­щее в кре­по­сти, пере­ста­ла зани­мать меня, ибо я сжил­ся с чув­ством поки­ну­то­сти, кото­рое при­ту­пи­ло тщет­ный бунт про­тив надви­га­ю­ще­го­ся рока, и почти сми­рил­ся с тем, что дол­жен раз­де­лить судь­бу моих пред­ков. Я про­во­дил вре­мя, иссле­дуя разо­рен­ные залы и баш­ни ста­ро­го зам­ка, куда рань­ше не пус­кал меня юно­ше­ский страх; про­ни­кал в зако­ул­ки, кото­рые, по сло­вам ста­ро­го Пье­ра, не слы­ша­ли чело­ве­че­ских шагов уже более четы­рех­сот лет. Повсю­ду я наты­кал­ся на стран­ные, вну­ша­ю­щие тре­пет пред­ме­ты. Я рас­смат­ри­вал мебель, покры­тую пылью веков, осы­па­ю­щу­ю­ся тру­хой под зуба­ми сыро­сти, дав­но воца­рив­шей­ся в ком­на­тах. Небы­ва­лая див­ная пау­ти­на опу­ты­ва­ла все пред­ме­ты; гигант­ские лету­чие мыши хло­па­ли жут­ки­ми иссох­ши­ми кры­лья­ми в без­гра­нич­ном мра­ке.

Настал момент, когда я повел самый тща­тель­ный учет каж­до­му истек­ше­му дню и каж­до­му истек­ше­му часу. Я был при­го­во­рен, и срок испол­не­ния при­го­во­ра при­бли­жал­ся с каж­дым дви­же­ни­ем маят­ни­ка часов, укра­шав­ших биб­лио­те­ку. Момент, при мыс­ли о кото­ром я на про­тя­же­нии столь­ких лет зами­рал от тос­ки, был неот­вра­тим. Про­кля­тие выры­ва­ло моих пред­ков из жиз­ни неза­дол­го до того, как они дости­га­ли воз­рас­та, в кото­ром погиб граф Ген­рих, и я еже­се­кунд­но ждал при­хо­да страш­ной гостьи — смер­ти. Я не знал, в каком обли­чий она пред­ста­нет пере­до мной, но решил, что ей не встре­тить в моем лице мало­душ­ной дро­жа­щей жерт­вы. С воз­рос­шим рве­ни­ем я про­дол­жал обша­ри­вать замок.
Собы­тие, опре­де­лив­шее мою даль­ней­шую жизнь, слу­чи­лось во вре­мя одной из выла­зок в полу­раз­ру­шен­ное кры­ло зам­ка, когда мне оста­ва­лось, по мои­ми пред­чув­стви­ям, менее неде­ли до роко­во­го часа, кото­рый дол­жен был сте­реть даже тень надеж­ды на про­дол­же­ние мое­го зем­но­го бытия и пре­вра­тить меня в ничто. Доб­рую часть утра я посвя­тил полу­раз­ру­шен­ной лест­ни­це в одной из самых древ­них и потре­пан­ных вре­ме­нем башен зам­ка. День застал меня за поис­ка­ми места, отку­да спуск вел в поме­ще­ние, слу­жив­шее в Сред­ние века, по всей види­мо­сти, тюрь­мой, а затем исполь­зо­вав­ше­е­ся для хра­не­ния поро­ха. По мере того как я про­дви­гал­ся по про­пи­тан­но­му селит­рой про­хо­ду, начи­нав­ше­му­ся у послед­ней сту­пе­ни, настил ста­но­вил­ся все менее упру­гим, и вско­ре мер­ца­ю­щий свет мое­го све­тиль­ни­ка упал на голую, сочив­шу­ю­ся водой сте­ну. Лишен­ный воз­мож­но­сти дви­гать­ся даль­ше, я хотел было уже повер­нуть назад, как мой взгляд упал на про­де­лан­ную в полу непри­мет­ную крыш­ку люка с коль­цом. Мне при­шлось пово­зить­ся, преж­де чем я сумел ее при­под­нять. Из чер­но­го про­ва­ла под­ни­мал­ся едкий дым, от кото­ро­го пла­мя све­тиль­ни­ка заме­та­лось с шипе­ни­ем, поз­во­лив мне, одна­ко, рас­смот­реть пада­ю­щую скольз­кую и глад­кую глу­би­ну камен­ных сту­пе­ней.
Опу­стив све­тиль­ник в смер­дя­щую без­дну, я подо­ждал, пока огонь набе­рет при­выч­ную силу, после чего начал спуск. Одо­лев нема­ло сту­пе­ней, я ока­зал­ся в узком камен­ном про­хо­де, про­ло­жен­ном, насколь­ко я пони­мал, глу­бо­ко под зем­лей, и дол­го шел по нему, преж­де чем ока­зал­ся перед исто­чен­ной сыро­стью мас­сив­ной дубо­вой две­рью, кото­рая ока­за­ла отча­ян­ное сопро­тив­ле­ние моим попыт­кам открыть ее. Выбив­шись из сил, я дви­нул­ся назад, к лест­ни­це, но, не успев сде­лать несколь­ких шагов, испы­тал потря­се­ние, по сво­ей глу­бине и болез­нен­но­сти не срав­ни­мое ни с одним пере­жи­ва­ни­ем, будь оно пло­дом эмо­ций или ума. В могиль­ной тишине я вдруг услы­шал, как скри­пят ржа­вые пет­ли отво­ря­ю­щей­ся за моей спи­ной тяже­лой две­ри. Мне труд­но опи­сать свои чув­ства в тот момент. Я пола­гал, что ста­рый замок дав­но опу­стел, и оче­вид­ное при­сут­ствие чело­ве­ка или духа слов­но ножом полос­ну­ло меня по серд­цу. Помед­лив, я обер­нул­ся на звук и, не веря себе, при­ник взгля­дом к пред­став­ше­му пере­до мной виде­нию.

В про­еме ста­рин­ной готи­че­ской две­ри сто­ял чело­век в длин­ном чер­ном сред­не­ве­ко­вом пла­тье и ста­рин­ном голов­ном убо­ре. Его рос­кош­ные воло­сы и дре­му­чая боро­да отли­ва­ли чер­но­той. Я нико­гда не встре­чал чело­ве­ка со столь высо­ким лбом, столь узло­ва­ты­ми, похо­жи­ми на клеш­ни, мерт­вен­но- белы­ми рука­ми и столь глу­бо­ко запав­ши­ми щека­ми, обрам­лен­ны­ми суро­вы­ми мор­щи­на­ми. Его кост­ля­вое, аске­ти­че­ское до исто­ще­ния тело стран­но и урод­ли­во кон­тра­сти­ро­ва­ло с рос­ко­шью оде­я­ния. Но более все­го меня пора­зи­ли его гла­за — две без­дон­ные чер­но­ты, соча­щи­е­ся без­рас­суд­ной нече­ло­ве­че­ской зло­бой. При­сталь­ный взгляд, направ­лен­ный на меня, был пре­ис­пол­нен такой нена­ви­сти, что кровь засты­ла в моих жилах и я слов­но при­рос к полу.

Нако­нец чело­век заго­во­рил, и его рез­кий голос, в кото­ром зву­ча­ла нескры­ва­е­мая зло­ба, тяже­лая и глу­хая, толь­ко усу­гу­бил мой ужас. Незна­ко­мец обле­кал смыс­лы в оде­я­ния, скро­ен­ные по латин­ским образ­цам, но язык, кото­рым поль­зо­ва­лись про­све­щен­ные люди в Сред­ние века, был мне не совсем чужим, так как я осво­ил его бла­го­да­ря усерд­но­му изу­че­нию тру­дов алхи­ми­ков. Он повел речь о родо­вом про­кля­тии, о том, что мне недол­го оста­лось жить; во всех подроб­но­стях опи­сал пре­ступ­ле­ние, совер­шен­ное моим пред­ком, и, не скры­вая зло­рад­ства, пере­шел к мести Кар­ла Кол­ду­на. Я узнал, что в ночь убий­ства Кар­лу уда­лось сбе­жать, но через мно­го лет, дождав­шись, когда наслед­ни­ку гра­фа испол­нит­ся столь­ко пол­ных лет, сколь­ко было его отцу в роко­вую ночь, он вер­нул­ся, что­бы выпу­стить стре­лу в его серд­це. Тай­ком про­брав­шись в замок, Карл скры­вал­ся в том самом забро­шен­ном под­зе­ме­лье, у вхо­да в кото­рое и сто­ял зло­ве­щий рас­сказ­чик. Робер­ту мину­ло трид­цать два года, и тогда Карл под­сте­рег его непо­да­ле­ку от зам­ка и, силой заста­вив про­гло­тить яд, умерт­вил его в рас­цве­те сил; так про­дол­жи­лось мще­ние, пред­ска­зан­ное в про­кля­тии. Предо­ста­вив мне подо­брать ключ к вели­чай­шей загад­ке, состо­я­щей в том, поче­му про­кля­тие не умер­ло вме­сте с Кар­лом Кол­ду­ном, кото­рый рано или позд­но дол­жен был най­ти успо­ко­е­ние в зем­ле, мой собе­сед­ник пустил­ся в про­стран­ные рас­суж­де­ния об алхи­мии и об опы­тах, коим посвя­ща­ли все свое вре­мя отец и сын, не ута­ив и того, что Карл бил­ся над полу­че­ни­ем элик­си­ра, дару­ю­ще­го тому, кто его отве­дал, веч­ную жизнь и неувя­да­е­мую моло­дость.
Вооду­шев­ле­ние, охва­тив­шее незна­ком­ца, каза­лось, вымы­ло из его взгля­да жгу­чее зло­рад­ство, так оше­ло­мив­шее меня пона­ча­лу, но вне­зап­но дья­воль­ский блеск сно­ва вспых­нул в его гла­зах, и из гор­ла вырва­лось стран­ное зме­и­ное шипе­ние, после чего он высо­ко под­нял склян­ку с оче­вид­ным наме­ре­ни­ем умерт­вить меня тем же спо­со­бом, кото­рый шесть сто­ле­тий назад выбрал Карл Кол­дун, что­бы рас­пра­вить­ся с моим пред­ком. В мгно­ве­ние ока сбро­сив с себя око­вы оце­пе­не­ния, под­сте­ги­ва­е­мый инстинк­том само­со­хра­не­ния, я запу­стил в мое­го пала­ча сла­бо мига­ю­щим све­тиль­ни­ком.

Склян­ка уда­ри­лась о камень, и в этот момент пла­тье незна­ком­ца вспых­ну­ло, окра­сив воз­дух мут­ным отсве­том пла­ме­ни. Мои нер­вы, и без того рас­стро­ен­ные, не вынес­ли пол­но­го ужа­са и бес­силь­ной зло­бы воп­ля несо­сто­яв­ше­го­ся убий­цы, и я рух­нул без созна­ния на скольз­кие кам­ни. Когда, нако­нец, я при­шел в себя, вокруг сгу­сти­лась тьма. Разум, ранен­ный всем про­ис­шед­шим, отка­зы­вал­ся осмыс­лить насто­я­щее, но любо­пыт­ство все- таки одер­жа­ло верх. “Кто это отро­дье зла? — думал я. — Как про­ник этот чело­век в замок? Отку­да эта одер­жи­мость, с кото­рой он жаж­дал ото­мстить за смерть Мише­ля Зло­го? Как мог­ло полу­чить­ся, что про­кля­тие из века в век неумо­ли­мо насти­га­ло свою оче­ред­ную жерт­ву?” Я знал, что отныне сво­бо­ден от пут мно­го­лет­не­го стра­ха: ведь я сра­зил того, кто был при­зван стать ору­ди­ем про­кля­тия; и теперь меня охва­ти­ло жгу­чее жела­ние осмыс­лить несчаст­ные собы­тия, омра­чив­шие исто­рию моей семьи и пре­вра­тив­шие мою юность в непре­рыв­ный кош­мар­ный сон. Испол­нив­шись реши­мо­сти разо­брать­ся во всем, я наша­рил в кар­мане огни­во и кре­мень и зажег све­тиль­ник. Пер­вое, что бро­си­лось мне в гла­за, было изуро­до­ван­ное почер­нев­шее тело зага­доч­но­го незна­ком­ца. Его гла­за, еще недав­но горев­шие зло­бой, заво­лок­ла смер­тель­ная пеле­на. Содрог­нув­шись от отвра­ще­ния, я про­шел в ком­на­ту за готи­че­ской две­рью. То, что откры­лось мое­му взо­ру, более все­го напо­ми­на­ло лабо­ра­то­рию алхи­ми­ка. В углу выси­лась гру­да свер­ка­ю­ще­го жел­то­го метал­ла, из кото­рой луч све­та высек сноп искр. Веро­ят­но, это было золо­то, но все пере­жи­тое поверг­ло меня в столь стран­ное состо­я­ние, что мне не хоте­лось терять вре­ме­ни на изу­че­ние метал­ла. Про­ем в даль­нем углу ком­на­ты вел в самую чащу дико­го леса. Пора­жен­ный, я понял, каким обра­зом незна­ко­мец про­ник в замок, и пустил­ся в обрат­ный путь. Я поклял­ся себе, что не ста­ну смот­реть на остан­ки мое­го вра­га, но, когда при­бли­зил­ся к телу, до меня донес­ся едва уло­ви­мый стон, слов­но жизнь еще не поки­ну­ла брен­ную обо­лоч­ку. Цепе­нея от ужа­са, я скло­нил­ся над рас­про­стер­тым на полу обуг­лен­ным и поко­ре­жен­ным телом.

Вне­зап­но пеле­на спа­ла с его глаз, и сквозь их чер­но­ту, более прон­зи­тель­ную, чем спек­ший­ся уголь лица, про­сту­пи­ло нечто, что я бес­си­лен опи­сать. Потрес­кав­ши­е­ся губы сили­лись вытолк­нуть какие-то сло­ва. Я смог раз­ли­чить лишь имя Кар­ла Кол­ду­на, мне пока­за­лось так­же, что с изуро­до­ван­ных губ сорва­лись сло­ва “веч­ность” и “про­кля­тие”. Напрас­но я силил­ся собрать воеди­но жал­кие обрыв­ки его речи. В ответ на мою рас­те­рян­ность смо­ля­ные гла­за незна­ком­ца ока­ти­ли меня такой зло­бой, что я задро­жал, забыв о бес­си­лии мое­го про­тив­ни­ка.

Под­хва­чен­ный послед­ней вол­ной уте­ка­ю­щей силы, несчаст­ный чуть при­под­нял­ся на сырых склиз­ких кам­нях. Я пом­ню, как в пред­смерт­ной тос­ке он вдруг обрел голос, и отле­та­ю­щее дыха­ние выплес­ну­ло сло­ва, кото­рые с тех пор пре­сле­ду­ют меня днем и ночью.

Глу­пец! — выкрик­нул он. — Неуже­ли ты так и не понял, в чем мой сек­рет? Жал­кий умиш­ко, не спо­соб­ный дога­дать­ся, по чьей воле на про­тя­же­нии шести веков твой род не мог изба­вить­ся от страш­но­го про­кля­тья! Раз­ве я не рас­ска­зал тебе о чудес­ном элик­си­ре, дару­ю­щем веч­ную жизнь? Тебе ли не знать, что тай­на, над кото­рой бились алхи­ми­ки, откры­та? Слу­шай же! Это я! Я! Я! Я про­жил шесть­сот лет, и все шесть­сот лет я мстил! Я мстил, ибо я — Карл Кол­дун!