Говард Филлипс Лавкрафт

В СКЛЕПЕ

(In the Vault)
Напи­са­но в 1925 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Э. Серо­вой

////

На мой взгляд, нет ниче­го более неле­по­го, чем усто­яв­ше­е­ся в самых широ­ких кру­гах пред­став­ле­ние о том, буд­то так назы­ва­е­мая “про­сто­та” чело­ве­ка авто­ма­ти­че­ски под­ра­зу­ме­ва­ет его бла­го­ра­зу­мие и доб­ро­де­тель. Пред­ставь­те себе сре­ду типич­но аме­ри­кан­ской сель­ской глу­бин­ки, где живет гру­бо­ва­тый, веч­но все пута­ю­щий дере­вен­ский гро­бов­щик, с кото­рым по его же соб­ствен­ной нера­ди­во­сти и неук­лю­же­сти при­клю­чи­лась — при­чем не где- нибудь, а в клад­би­щен­ском скле­пе весь­ма непри­ят­ная исто­рия, и бук­валь­но любой нор­маль­ный чита­тель сра­зу же поду­ма­ет о том, что его ожи­да­ет пусть несколь­ко неле­пый, отча­сти даже наду­ман­ный, но все же чер­тов­ски весе­лый и забав­ный рас­сказ. Ну так вот, я при­зы­ваю в сви­де­те­ли Гос­по­да Бога и утвер­ждаю, что та баналь­ная исто­рия, пове­дать о кото­рой поз­во­ля­ет мне недав­няя кон­чи­на Джор­джа Бер­ча, на самом деле явля­ет собой то, на фоне чего даже самые мрач­ные и суро­вые тра­ге­дии нашей жиз­ни пред­ста­ют в самом что ни на есть игри­вом и неза­тей­ли­вом виде.

В 1881 году Берч пере­нес серьез­ное нерв­ное потря­се­ние и был вынуж­ден уйти со сво­ей преж­ней рабо­ты, но при этом, одна­ко, по воз­мож­но­сти вся­че­ски избе­гал раз­го­во­ров на тему того, что же все-таки с ним при­клю­чи­лось. Ана­ло­гич­ную пози­цию зани­мал и его леча­щий врач, док­тор Дэвис, кото­рый так­же скон­чал­ся несколь­ко лет назад. Усто­яв­ша­я­ся мол­ва гла­си­ла, что при­чи­ной пере­жи­то­го Бер­чем шока и его после­ду­ю­ще­го неду­га яви­лось то обсто­я­тель­ство, что по досад­но­му недо­ра­зу­ме­нию он слу­чай­но запер себя в скле­пе клад­би­ща дерев­ни Пек­Вэл­ли, и выбрал­ся из него толь­ко девять часов спу­стя, при­чем посред­ством весь­ма при­ми­тив­но­го, гру­бо­го, и к тому же само­го что ни на есть чудо­вищ­но­го спо­со­ба. И если все эти зло­клю­че­ния про­изо­шли на самом деле, то при­сут­ство­ва­ли в них и неко­то­рые иные, более мрач­ные подроб­но­сти, о кото­рых пове­дал мне он сам, нахо­дясь в состо­я­нии силь­но­го алко­голь­но­го опья­не­ния, став­ше­го для него после тех памят­ных собы­тий едва ли не повсе­днев­ным явле­ни­ем. Воз­мож­но, он при­знал­ся мне в этом толь­ко пото­му, что я стал его леча­щим вра­чом, хотя нель­зя исклю­чать, что после смер­ти Дэви­са ему про­сто тре­бо­вал­ся чело­век, кото­ро­му мож­но было бы хотя изред­ка излить душу. Сам он был холо­стя­ком, а из род­ствен­ни­ков у него к тому вре­ме­ни уже нико­го не оста­лось.

Так вот, до 1881 года, как я уже упо­ми­нал, Берч слу­жил дере­вен­ским гро­бов­щи­ком на клад­би­ще Пек-Вэл­ли. Его отли­чи­тель­ны­ми чер­та­ми были неиз­мен­но край­няя черст­вость и без­ду­шие, при­чем по этим каче­ствам он явно пре­взо­шел мно­гих дру­гих пред­ста­ви­те­лей сво­ей про­фес­сии. То, какие вещи он, по дошед­шим до меня слу­хам, вытво­рял, в наше вре­мя мог­ли бы пока­зать­ся попро­сту неве­ро­ят­ны­ми, по край­ней мере в горо­де; да и жите­лей само­го Пек-Вэл­ли неволь­но пере­дер­ну­ло бы, узнай они, с каким бес­стыд­ством этот при­скорб­ных дел мастер сни­мал с покой­ни­ков их послед­ние доро­го­сто­я­щие убран­ства — бла­го дело, под крыш­кой гро­ба ниче­го не вид­но, — и с каким “бла­го­род­ством” он при­ни­мал и раз­ме­щал без­глас­ных чле­нов веч­но­го брат­ства в их тра­ур­ные сар­ко­фа­ги, скру­пу­лез­но­стью в оцен­ке кото­рых он неред­ко, при­чем весь­ма наг­ло, пре­не­бре­гал. Коро­че гово­ря, в сво­ей рабо­те Берч отли­чал­ся небреж­но­стью, черст­во­стью и, если так мож­но выра­зить­ся, про­фес­си­о­наль­ной неумест­но­стью.

И все же я возь­му на себя сме­лость утвер­ждать, что по при­ро­де сво­ей Берч не был злым чело­ве­ком. Это был испол­ни­тель­ный и, к тому же, отнюдь не луч­шим обра­зом отла­жен­ный меха­низм, а точ­нее — без­душ­ное, без­дум­ное, невни­ма­тель­ное и жад­ное “брев­но”, под­твер­жде­ни­ем чему явля­ет­ся хотя бы тот самый, в общем-то доволь­но неле­пый инци­дент, избе­жать кото­ро­го мож­но было бы безо вся­ко­го тру­да, обла­дай Берч тем мини­му­мом вооб­ра­же­ния, удер­жи­ва­ю­ще­го обыч­но­го граж­да­ни­на в опре­де­лен­ных рам­ках.

Я испы­ты­ваю неко­то­рую нелов­кость и не знаю, с чего начать свой рас­сказ о при­клю­чив­шей­ся с Бер­чем исто­рии, посколь­ку нико­гда не счи­тал себя уме­лым рас­сказ­чи­ком. Впро­чем, начать, види­мо, сле­ду­ет с холод­но­го декаб­ря 1880 года, когда зем­ля повсю­ду про­мерз­ла настоль­ко, что клад­би­щен­ские могиль­щи­ки наот­рез отка­за­лись вплоть до наступ­ле­ния вес­ны зани­мать­ся сво­им непо­сред­ствен­ным делом. К сча­стью, дерев­ня та была неболь­шая, и люди в ней уми­ра­ли отно­си­тель­но неча­сто, а пото­му всех усоп­ших кли­ен­тов Бер­ча вполне мож­но было вре­мен­но рас­по­ло­жить в одном доволь­но ста­рин­ном скле­пе, слов­но пред­на­зна­чен­ном имен­но для таких целей.

В столь суро­вых погод­ных усло­ви­ях наш гро­бов­щик, види­мо, окон­ча­тель­но впал в летар­ги­че­ское состо­я­ние, и в сво­ей тра­ди­ци­он­ной бес­печ­но­сти, похо­же, решил пре­взой­ти само­го себя. Нико­гда еще он не делал столь неук­лю­жих, непроч­ных, мож­но ска­зать, про­сто хлип­ких гро­бов, и не отно­сил­ся с такой явной небреж­но­стью ко все­му тому, что его окру­жа­ло, в том чис­ле и к про­ржа­вев­шей защел­ке на две­ри скле­па, кото­рую он впо­след­ствии с такой без­за­бот­но­стью рас­пах­нул и по соб­ствен­но­му же недо­гля­ду захлоп­нул за собой, ни на что не гля­дя и ни о чем не думая. Одна­ко, рано или позд­но, но вес­на все же насту­пи­ла, и усерд­но выры­тые зем­ле­ко­па­ми моги­лы были гото­вы при­нять в себя девять жертв без­жа­лост­ной ста­ру­хи с косой, кото­рые покор­но дожи­да­лись сво­е­го часа, лежа во вре­мен­ной гроб­ни­це. Что до Бер­ча, то он, все­ми фиб­ра­ми души пре­зи­рая и нена­ви­дя про­це­ду­ру пред­сто­я­щей пере­воз­ки и погре­бе­ния покой­ни­ков, так­же одним хму­рым апрель­ским утром был вынуж­ден при­сту­пить к выпол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей. Впро­чем, рабо­ту свою он пре­кра­тил еще до полу­дня яко­бы по при­чине силь­но­го дождя, кото­рый, как он заявил, раз­дра­жал его лошадь, и пото­му успел пре­дать зем­ле лишь одно­го-един­ствен­но­го покой­ни­ка. Это был девя­но­сто­лет­ний Дари­ус Пек, моги­ла кото­ро­го, есте­ствен­но, нахо­ди­лась чуть ли не в двух шагах от скле­па. Про себя Берч решил, что на сле­ду­ю­щий день при­мет­ся с утра за малень­ко­го ста­рич­ка — Мэттью Фен­не­ра, моги­ла кото­ро­го так­же рас­по­ла­га­лась отно­си­тель­но непо­да­ле­ку. Впро­чем, и этим его пла­нам не суж­де­но было сбыть­ся целых три дня — вплоть до окон­ча­ния вели­кой страст­ной пят­ни­цы, то есть аж до пят­на­дца­то­го чис­ла. Не будучи суе­вер­ным чело­ве­ком, он в общем-то доволь­но без­раз­лич­но отно­сил­ся ко все­воз­мож­ным цер­ков­ным датам и наот­рез отка­зал­ся зани­мать­ся в тот день сколь-нибудь серьез­ны­ми дела­ми. Одна­ко сле­ду­ет при­знать, что собы­тия имен­но того памят­но­го вече­ра самым серьез­ным обра­зом изме­ни­ли и само­го Джор­джа Бер­ча, и всю его после­ду­ю­щую жизнь. Отло­жив таким обра­зом на вре­мя все забо­ты о похо­ро­нах, Берч, что­бы под­го­то­вить к тра­ур­ной про­це­ду­ре тело Мэттью Фен­не­ра, поехал в откры­том фур­гоне по направ­ле­нию к скле­пу. То, что он был при этом не вполне трезв, Берч и сам впо­след­ствии при­знал, хотя в то вре­мя его еще нель­зя было назвать горь­ким пья­ни­цей, коим он стал впо­след­ствии, да и то един­ствен­но с целью вытра­вить из души неко­то­рые жут­кие вос­по­ми­на­ния.

В общем, он был все­го лишь немно­го наве­се­ле, но при этом осо­бен­но бес­пе­чен, и пото­му без­удерж­но пого­нял лошадь, кото­рая бес­пре­стан­но огла­ша­ла окрест­но­сти сво­им ржа­ни­ем, била копы­та­ми, кру­ти­ла голо­вой, и вооб­ще вела себя так же, как и в тот день, когда ее яко­бы силь­но раз­дра­жал апрель­ский дождь. Пого­да на сей раз выда­лась отмен­ная, хотя и дул силь­ный ветер, и пото­му Берч искренне обра­до­вал­ся, когда нако­нец добрал­ся до сво­е­го убе­жи­ща, открыв замок желез­ной две­ри и вой­дя в соору­жен­ный в тол­ще хол­ма склеп.

Любой дру­гой чело­век, воз­мож­но, отнюдь не воз­ра­до­вал­ся бы, ока­зав­шись в сыром, зло­вон­ном поме­ще­нии, застав­лен­ном восе­мью без­за­бот­но раз­ме­щен­ны­ми гро­ба­ми, но Берч в те дни про­яв­лял ко все­му чуть ли не демон­стра­тив­ное без­раз­ли­чие, и вол­но­ва­ло его лишь то, как бы не напу­тать в глав­ном, и отвез­ти нуж­ный гроб к нуж­ной моги­ле. Он отнюдь не забыл те упре­ки, кото­рые были выска­за­ны в его адрес, когда род­ствен­ни­ки Хан­ны Бик­с­би, поже­лав­шие пере­вез­ти ее тело в тот город, куда они сами пере­се­ля­лись, в самый послед­ний момент обна­ру­жи­ли рядом с ее мра­мор­ной пли­той гроб с телом судьи Кэп­вел­ла.

В скле­пе было доволь­но тем­но, но Берч обла­дал отмен­ным зре­ни­ем, а пото­му не при­хва­тил по ошиб­ке гроб с телом Эйса­фа Сой­е­ра, хотя он дей­стви­тель­но очень похо­дил на тот, кото­рый был ему нужен. Пер­во­на­чаль­но он сде­лал этот гроб для Мэттью Фен­не­ра, но затем забра­ко­вал его как слиш­ком коря­вый и непроч­ный, посколь­ку в те дни душу его пере­пол­ня­ли сен­ти­мен­таль­ные вос­по­ми­на­ния о том, сколь добр и щедр был по отно­ше­нию к нему ста­ри­на Мэтт, когда сам Берч пять лет назад испы­тал горечь банк­рот­ства. Таким обра­зом, он предо­ста­вил для Фен­не­ра свой луч­ший обра­зец, одна­ко стрем­ле­ние быть эко­ном­ным не поз­во­ли­ло ему выбро­сить забра­ко­ван­ное изде­лие, и пото­му он решил исполь­зо­вать его для Эйса­фа Сой­е­ра, скон­чав­ше­го­ся от жесто­кой лихо­рад­ки. Сой­ер нико­гда не поль­зо­вал­ся осо­бой любо­вью окру­жа­ю­щих, и вся окру­га была пере­пол­не­на бес­ко­неч­ны­ми исто­ри­я­ми о его почти бес­че­ло­веч­ной мсти­тель­но­сти и лип­кой зло­па­мят­но­сти по пово­ду тех или иных люд­ских про­ступ­ков и сла­бо­стей — как реаль­ных, так и вымыш­лен­ных. В отно­ше­нии ста­ро­го Эйса­фа Берч не испы­ты­вал ни малей­ших угры­зе­ний сове­сти, выде­ляя для него небреж­но ско­ло­чен­ный из под­гнив­ших досок ящик, кото­рый он сей­час оттолк­нул от себя подаль­ше в поис­ках гро­ба с телом Фен­не­ра.

Имен­но в тот момент, когда он нако­нец отыс­кал то, что ему было нуж­но, дверь от рез­ко­го поры­ва вет­ра захлоп­ну­лась, оста­вив Бер­ча сто­я­щим в сумер­ках, еще более густых, чем преж­де. В узкую фра­му­гу над две­рью внутрь про­ни­ка­ла лишь малая толи­ка све­та, а рас­по­ла­гав­ше­е­ся рядом с ней отвер­стие вен­ти­ля­ци­он­ной тру­бы не про­пус­ка­ло его вовсе, а пото­му Бер­чу не оста­ва­лось ниче­го ино­го, кро­ме как самым кощун­ствен­ным обра­зом, ощу­пью и спо­ты­ка­ясь, про­би­рать­ся сре­ди длин­ных ящи­ков в направ­ле­нии две­ри.

Нако­нец добрав­шись до нее, он, пре­бы­вая в пред­по­хо­рон­ном сумра­ке, при­нял­ся дер­гать за про­ржа­вев­шую руч­ку, тол­кать желез­ную створ­ку, то и дело изум­ля­ясь, поче­му это мас­сив­ная панель ста­ла вдруг такой непо­дат­ли­вой. Про­шло еще немно­го вре­ме­ни, напол­нен­но­го столь же бес­плод­ны­ми уси­ли­я­ми, когда до него ста­ла посте­пен­но дохо­дить груст­ная прав­да — имен­но тогда он впер­вые гром­ко закри­чал, как буд­то остав­ша­я­ся сна­ру­жи лошадь мог­ла помочь ему чем-то более весо­мым, неже­ли одним лишь гром­ким и доволь­но язви­тель­ным ржа­ни­ем. Берч дав­но не осмат­ри­вал защел­ку зам­ка, она заржа­ве­ла и теперь ее закли­ни­ло, отче­го без­за­бот­ный гро­бов­щик ока­зал­ся запер­тым в скле­пе, став жерт­вой сво­ей же соб­ствен­ной бес­печ­но­сти.

Про­изо­шло все это при­мер­но в поло­вине чет­вер­то­го. Будучи по нату­ре флег­ма­ти­ком и доволь­но прак­тич­ным чело­ве­ком, Берч не стал попу­сту тра­тить вре­мя и силы на крик, а все так же на ощупь напра­вил­ся в угол скле­па, где, как он пом­нил, лежа­ли кое-какие инстру­мен­ты. Лич­но мне пред­став­ля­ет­ся весь­ма сомни­тель­ным, что он уже в те мгно­ве­ния про­ник­ся зло­ве­щей и даже жут­ко­ва­той сущ­но­стью сво­е­го поло­же­ния, одна­ко сле­до­ва­ло при­знать, что сам по себе факт столь неле­по­го зато­че­ния на зна­чи­тель­ном уда­ле­нии от еже­днев­ных марш­ру­тов одно­сель­чан нема­ло раз­до­са­до­вал Бер­ча. Полу­ча­лось, что рабо­чий день его был без­на­деж­но испор­чен, и если сюда волею судь­бы не зане­сет како­го-нибудь бро­дя­гу, то он вполне мог застрять в этом месте на всю ночь, а то и боль­ше.

Вско­ре он дей­стви­тель­но наткнул­ся на инстру­мен­ты, и, выбрав из них моло­ток и ста­мес­ку, сно­ва при­нял­ся лави­ро­вать меж гро­бов по направ­ле­нию к две­ри. К тому вре­ме­ни воз­дух в скле­пе успел стать еще более зло­вон­ным, одна­ко Берч, не обра­щая ника­ко­го вни­ма­ния на столь незна­чи­тель­ную для него мелочь, при­нял­ся возить­ся — в основ­ном так­же на ощупь — с тяже­лым и про­ржа­вев­шим метал­лом задвиж­ки. Мно­гое бы он тогда отдал за фонарь или хотя бы за огры­зок све­чи, одна­ко, лишен­ный их, был вынуж­ден рабо­тать как мог, почти всле­пую. При­дя к выво­ду, что защел­ка кате­го­ри­че­ски отка­зы­ва­ет­ся под­да­вать­ся даже под напо­ром инстру­мен­тов, Берч решил поис­кать какой-то дру­гой путь к спа­се­нию. Склеп был вырыт в склоне хол­ма, а пото­му тянув­ша­я­ся свер­ху узкая вен­ти­ля­ци­он­ная тру­ба про­хо­ди­ла мини­мум через мет­ро­вую, а то и более того тол­щу зем­ли, что дела­ло вся­кие раз­ду­мья над дан­ным вари­ан­том пол­но­стью бес­по­лез­ны­ми. Над две­рью, прав­да, оста­ва­лась высо­кая, похо­жая на щель фра­му­га, про­де­лан­ная в кир­пич­ном фаса­де скле­па, кото­рая все­ля­ла опре­де­лен­ные надеж­ды на свое рас­ши­ре­ние, одна­ко лишь в резуль­та­те упор­но­го тру­да. Он дол­го гла­зел на эту фра­му­гу, пока в его моз­гах уси­лен­но про­ра­ба­ты­ва­лись вари­ан­ты того, как бы до нее добрать­ся.

Ниче­го похо­же­го на лест­ни­цу в скле­пе, есте­ствен­но, не было, а про­руб­лен­ные вдоль стен и в зад­ней части поме­ще­ния ниши для уста­нов­ки гро­бов, на кото­рые Берч под­час не без тру­да взби­рал­ся, ни коим обра­зом не мог­ли бы помочь ему дотя­нуть­ся до фра­му­ги над две­рью. Лишь гро­бы оста­ва­лись един­ствен­ным, хотя и весь­ма свое­об­раз­ным мате­ри­а­лом для кон­стру­и­ро­ва­ния импро­ви­зи­ро­ван­ных сту­пе­ней, и, при­дя к это­му выво­ду, он стал при­ки­ды­вать, как ему наи­луч­шим обра­зом их раз­ме­стить. Вско­ре Берч смек­нул, что для дости­же­ния постав­лен­ной цели ему хва­тит и трех гро­бов, хотя для пущей уве­рен­но­сти и удоб­ства луч­ше оста­но­вить­ся на четы­рех. Ящи­ки были доволь­но ров­ные и их мож­но было поло­жить друг на дру­га, а пото­му он стал про­счи­ты­вать вари­ан­ты, каким обра­зом из вось­ми гро­бов сло­жить некую плат­фор­му, кото­рая взды­ма­лась бы ввысь почти на два мет­ра. Погру­жен­ный в эти раз­ду­мья, он уже начал сожа­леть о том, что в свое вре­мя не сра­бо­тал “сту­пе­ни” сво­ей буду­щей лест­ни­цы попроч­нее и пона­деж­нее, хотя я и не берусь судить, посе­ти­ла ли его так­же кра­моль­ная мысль о целе­со­об­раз­но­сти осво­бож­де­ния дере­вян­ных кон­тей­не­ров от их содер­жи­мо­го.

В кон­це кон­цов он решил три гро­ба раз­ме­стить парал­лель­но стене они послу­жат базой все­го соору­же­ния, затем поло­жить на них вен­цом еще четы­ре гро­ба — два на два, — а свер­ху уста­но­вить послед­ний, вось­мой, кото­рый будет слу­жить ему опо­рой для ног. По его при­кид­ке, подоб­ная кон­струк­ция долж­на была ока­зать­ся наи­бо­лее удоб­ной, обес­пе­чи­ва­ю­щей подъ­ем на нуж­ную высо­ту. Прав­да, чуть поду­мав, он все же решил в каче­стве базы сво­ей плат­фор­мы исполь­зо­вать толь­ко два гро­ба, с тем, что­бы при необ­хо­ди­мо­сти исполь­зо­вать тре­тий на самом вер­ху — как знать, вдруг для осу­ществ­ле­ния заду­ман­но­го пла­на осво­бож­де­ния ему пона­до­бит­ся боль­ший про­стор для пере­ме­ще­ния на вер­хо­ту­ре.

Итак, наш плен­ник, почти в пол­ной тем­но­те, при­сту­пил к осу­ществ­ле­нию сво­е­го хит­ро­ум­но­го пла­на, без осо­бых цере­мо­ний пере­ме­щая и взды­мая ни на что не реа­ги­ру­ю­щие остан­ки чело­ве­че­ской пло­ти на нуж­ную ему высо­ту, слов­но созда­вая свою Вави­лон­скую баш­ню в мини­а­тю­ре. Под воз­дей­стви­ем неиз­беж­ных подви­жек и уда­ров неко­то­рые гро­бы вско­ре нача­ли трес­кать­ся, а пото­му он решил при­бе­речь доста­точ­но креп­ко ско­ло­чен­ный гроб с телом малень­ко­го Мэттью Фен­не­ра для само­го верх­не­го яру­са, посколь­ку ему хоте­лось иметь под нога­ми как мож­но более проч­ную опо­ру. Берч при­нял­ся отыс­ки­вать нуж­ный ему ящик, ори­ен­ти­ру­ясь почти исклю­чи­тель­но по соб­ствен­но­му ося­за­нию, и пото­му наткнул­ся на него почти слу­чай­но, посколь­ку тот, пови­ну­ясь при­хо­ти чьей-то таин­ствен­ной воли, чуть ли не сам соскольз­нул ему в руки, тогда как гро­бов­щик поче­му-то был уве­рен, что уста­но­вил его в тре­тьем яру­се.

Нако­нец, когда баш­ня была соору­же­на, он нена­дол­го поз­во­лил отдох­нуть натру­жен­ным рукам и при­сел на кра­е­шек ниж­ней сту­пе­ни сво­ей мрач­ной кон­струк­ции. Про­шло еще несколь­ко минут и Берч, осто­рож­но взо­брав­шись с инстру­мен­та­ми на вер­ши­ну пира­ми­ды, встал точ­но напро­тив узень­кой амбра­зу­ры фра­му­ги. Края про­ема были сло­же­ны из кир­пи­ча, и пото­му он прак­ти­че­ски не сомне­вал­ся в том, что ему без осо­бо­го тру­да удаст­ся, при помо­щи молот­ка и ста­мес­ки, так рас­ши­рить лаз, что­бы про­тис­нуть в него свое креп­кое тело.

Как толь­ко послы­ша­лись пер­вые уда­ры молот­ка, лошадь изда­ла тихое и радост­ное ржа­ние, при­чем тональ­ность ее голо­са мож­но было интер­пре­ти­ро­вать дво­я­ко — и как нена­вяз­чи­вое под­бад­ри­ва­ние, и как едва заву­а­ли­ро­ван­ную насмеш­ку. Как бы то ни было, звук этот ока­зал­ся в дан­ных усло­ви­ях весь­ма умест­ным и даже логич­ным, ибо неожи­дан­но упор­ное сопро­тив­ле­ние совсем сла­бень­кой на пер­вый взгляд кир­пич­ной клад­ки ока­за­лось сво­е­го рода сар­до­ни­че­ским ком­мен­та­ри­ем по пово­ду тщет­но­сти потуг про­сто­го смерт­но­го, но одно­вре­мен­но слу­жи­ло и при­зы­вом к дости­же­нию цели, ради кото­рой тре­бо­ва­лось при­ло­жить мак­си­мум уси­лий. Сна­ру­жи еще боль­ше сгу­сти­лись сумер­ки, а Берч все про­дол­жал тру­дить­ся, как гово­рит­ся, в поте лица. Теперь он рабо­тал исклю­чи­тель­но на ощупь, посколь­ку нале­тев­шие отку­да ни возь­мись обла­ка пол­но­стью закры­ли луну, и хотя про­гресс по-преж­не­му был весь­ма неве­лик, он чув­ство­вал себя при­обод­рен­ным уже хотя бы тем, что несмот­ря на все неудоб­ства про­дол­жа­ет неуклон­но ска­лы­вать края верх­ней и ниж­ней кро­мок зазо­ра. Он был уве­рен, что к полу­но­чи обя­за­тель­но выбе­рет­ся нару­жу, при­чем — и это было вполне харак­тер­но для наше­го героя — подоб­ные мыс­ли отнюдь не были омра­че­ны каки­ми-либо сооб­ра­же­ни­я­ми непри­ят­но­го, мрач­но­го и, тем паче, жут­ко­го свой­ства. Не сму­ща­е­мый гне­ту­щим воз­дей­стви­ем таких фак­то­ров, как позд­нее вре­мя и спе­ци­фи­че­ское место дей­ствия, не гово­ря уже о более, чем необыч­ном харак­те­ре нахо­див­ше­го­ся под нога­ми мате­ри­а­ла, он фило­соф­ски дол­бил кир­пич­ную клад­ку, изред­ка отпус­кая корот­кое руга­тель­ство, когда в лицо ему отска­ки­вал какой-нибудь мел­кий кусо­чек, и весе­ло похо­ха­ты­вая, когда тот попа­дал в начи­нав­шую все более нерв­ни­чать лошадь, при этом мир­но щипав­шую тра­ву под бли­жай­шим кипа­ри­сом.

Со вре­ме­нем про­ем рас­ши­рил­ся настоль­ко, что он даже в несколь­ких местах при­ме­рил­ся к нему сво­им телом, отча­ян­но ерзая нога­ми, отче­го гро­бы угро­жа­ю­ще зака­ча­лись и заскри­пе­ли. Как он обна­ру­жил, осо­бой надоб­но­сти в допол­ни­тель­ном нара­щи­ва­нии всей кон­струк­ции не было, посколь­ку отвер­стие нахо­ди­лось как раз на нуж­ном ему уровне, так что дело теперь оста­ва­лось толь­ко за тем, что­бы еще боль­ше рас­ши­рить лаз.

Было, пожа­луй, не мень­ше две­на­дца­ти часов ночи, когда Берч решил все же попы­тать­ся про­лезть нару­жу. Уста­лый и неимо­вер­но вспо­тев­ший даже несмот­ря на мно­го­чис­лен­ные пере­дыш­ки, он спу­стил­ся на пол и при­сел на ниж­ний ярус, что­бы собрать­ся с сила­ми перед реша­ю­щим рыв­ком, точ­нее про­пол­за­ни­ем, за кото­рым долж­но было после­до­вать неми­ну­е­мое паде­ние на зем­лю, но уже с наруж­ной сто­ро­ны скле­па. Ого­ло­дав­шая лошадь бес­пре­стан­но и даже как-то жут­ко­ва­то ржа­ла, и в душе он уже смут­но желал, что­бы его един­ствен­ная спут­ни­ца в этом ноч­ном при­клю­че­нии поско­рее умолк­ла. Как ни стран­но, даже в пред­две­рии дол­го­ждан­но­го спа­се­ния на него вдруг нахлы­ну­ла мут­ная тос­ка, и он уже чуть ли не со стра­хом пред­вку­шал послед­нее уси­лие, посколь­ку реаль­но осо­зна­вал вну­ши­тель­ные габа­ри­ты сво­ей чуть рых­ло­ва­той, коре­на­стой фигу­ры, харак­тер­ной для муж­чи­ны, всту­пив­ше­го в началь­ную ста­дию сред­не­го воз­рас­та. В оче­ред­ной раз взо­брав­шись на по-преж­не­му поскри­пы­ва­ю­щие гро­бы, он с мучи­тель­ной тос­кой почув­ство­вал соб­ствен­ный вес, осо­бен­но тогда, когда, вска­раб­кав­шись на самый верх­ний ярус, услы­шал харак­тер­ный уси­ли­ва­ю­щий­ся треск, недву­смыс­лен­но озна­чав­ший тоталь­ное рас­щеп­ле­ние дре­ве­си­ны. Бер­чу пока­за­лось, что он допу­стил стра­те­ги­че­скую ошиб­ку, не поло­жив под ноги свой самый проч­ный гроб, ибо не успел он еще пол­но­стью взгро­моз­дить­ся на него, как под­гнив­шая крыш­ка про­ло­ми­лась и он про­ва­лил­ся на доб­рых пол­мет­ра, встав нога­ми на то, о чем даже такой чело­век, как он, не решал­ся и поду­мать. Крайне напу­ган­ная раз­дав­шим­ся трес­ком, а может, и той вонью, кото­рая вслед за этим потя­ну­лась из скле­па нару­жу, лошадь изда­ла прон­зи­тель­ный крик, кото­рый едва ли мож­но было назвать обыч­ным ржа­ни­ем, и оша­ле­ло рва­ну­лась впе­ред, во мрак ночи, оглу­ши­тель­но гро­мы­хая тащив­шим­ся поза­ди нее фур­го­ном.

Ока­зав­шись в столь неудоб­ном и даже мерз­ком поло­же­нии, Берч, ко все­му про­че­му, обна­ру­жил, что теперь сто­ит слиш­ком низ­ко, что­бы попы­тать­ся в оче­ред­ной раз про­тис­нуть­ся в про­де­лан­ный про­лом. И все же он решил пред­при­нять послед­нюю отча­ян­ную попыт­ку. Вце­пив­шись рука­ми в края про­ло­ма, он попы­тал­ся под­тя­нуть­ся, но обна­ру­жил, что нечто, слов­но мерт­вой хват­кой вце­пив­шись в лодыж­ки обе­их ног, тащит все его тело куда- то вниз.

В сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние он впер­вые за все вре­мя испы­тал уже самое насто­я­щее чув­ство стра­ха, посколь­ку, как бы ни бры­кал­ся и ни дер­гал нога­ми, он не мог осво­бо­дить­ся от неве­до­мой ему хват­ки, взяв­шей его ноги в без­жа­лост­ный плен. Ужас­ная боль, слов­но от уда­ра топо­ра, стрель­ну­ла вверх по икрам, а в моз­гу закру­жил­ся водо­во­рот стра­ха, к кото­ро­му с неуга­си­мой силой реа­лиз­ма при­ме­ши­ва­лись пред­став­ле­ния о зазуб­рен­ных кра­ях рас­ко­лов­ше­го­ся дере­ва, ост­рых гвоз­дях и про­чих неиз­беж­ных атри­бу­тах раз­ло­ман­но­го дере­вян­но­го ящи­ка. Воз­мож­но, он даже закри­чал, но по-преж­не­му про­дол­жал отча­ян­но, уже почти маши­наль­но изви­вать­ся и про­тис­ки­вать­ся даль­ше, хотя его созна­ние уже напо­ло­ви­ну оку­ну­лось в без­дну забы­тья.

Каким-то обра­зом инстинкт все же помог ему про­драть­ся сквозь отвер­стие про­ло­ма, вслед за чем после­до­вал глу­хой удар его тела о сырую зем­лю. Идти он, как выяс­ни­лось, не мог, а вновь пока­зав­ша­я­ся луна ста­ла сви­де­тель­ни­цей ужа­са­ю­ще­го зре­ли­ща: Берч воло­чил свои кро­во­то­ча­щие ноги к клад­би­щен­ской сто­рож­ке, в безум­ной поспеш­но­сти цеп­ля­ясь паль­ца­ми за чер­ную зем­лю, хотя на самом деле тело его пере­дви­га­лось с той выма­ты­ва­ю­щей душу, сво­дя­щей с ума мед­ли­тель­но­стью, от кото­рой стра­да­ет чело­век, видя­щий кош­мар­ный сон. На самом же деле его, по-види­мо­му, никто и не соби­рал­ся пре­сле­до­вать, ибо он по-преж­не­му был один и все еще жив, когда хозя­ин сто­рож­ки по фами­лии Арминг­тон нако­нец отклик­нул­ся на его сла­бое цара­па­ние в дверь.

Арминг­тон помог ему добрать­ся до сво­бод­ной кой­ки и послал сво­е­го малень­ко­го сына Эдви­на за док­то­ром Дэви­сом. Ране­ный пре­бы­вал в пол­ном созна­нии, но не мог ска­зать ниче­го сколь-нибудь вра­зу­ми­тель­но­го или, тем более, зна­чи­мо­го, а лишь бор­мо­тал что-то вро­де: “О, мои ноги!”, “Отпу­сти!”, или “…заперт в скле­пе».

Вско­ре при­был док­тор со сво­им чемо­дан­чи­ком, начал зада­вать паци­ен­ту вся­кие корот­кие вопро­сы, а затем снял с него верх­ную одеж­ду, обувь и нос­ки. Обна­ру­жен­ные им раны — а обе лодыж­ки Бер­ча и в самом деле были страш­но изо­дра­ны чуть повы­ше ахил­ле­со­ва сухо­жи­лия крайне оза­да­чи­ли, а затем и не на шут­ку встре­во­жи­ли вра­ча. Его вопро­сы нес­ли в себе нечто боль­шее, неже­ли про­сто вдум­чи­вый инте­рес лека­ря к состо­я­нию боль­но­го, а руки замет­но подра­ги­ва­ли, пока он обра­ба­ты­вал и пере­бин­то­вы­вал изуро­до­ван­ные ноги, при­чем со сто­ро­ны мог­ло пока­зать­ся, что ему хоте­лось как мож­но ско­рее убрать с глаз долой эти страш­ные раны.

Для в общем-то бес­страст­но­го док­то­ра Дэви­са были доволь­но неха­рак­тер­ны те зло­ве­щие и пол­ные бла­го­го­вей­но­го стра­ха вопро­сы, посред­ством кото­рых он явно пытал­ся вытя­нуть из осла­бев­ше­го гро­бов­щи­ка все подроб­но­сти его ужас­но­го при­клю­че­ния. По какой-то непо­нят­ной при­чине он про­яв­лял стран­ную оза­бо­чен­ность, выяс­няя, дей­стви­тель­но ли Берч был уве­рен — абсо­лют­но уве­рен — в том, кому имен­но при­над­ле­жал тот гроб, что лежал свер­ху; каким обра­зом он вооб­ще отыс­кал его; как ему уда­лось убе­дить­ся в почти пол­ной тем­но­те, что это гроб с телом Фен­не­ра, и как он отли­чил его от сто­яв­ше­го ниже точ­но тако­го же гро­ба с телом злоб­но­го Эйса­фа Сой­е­ра. А затем выска­зал и вовсе неожи­дан­ное сомне­ние в том, что столь проч­но ско­ло­чен­ный гроб Фен­не­ра так лег­ко про­ло­мил­ся. Дав­но рабо­тая в этой деревне, Дэвис, разу­ме­ет­ся, при­сут­ство­вал на обо­их похо­ро­нах, рав­но как и поль­зо­вал Фен­не­ра и Сой­е­ра во вре­мя их болез­ни, и ему пока­за­лось стран­ным, что Бер­чу уда­лось уло­жить в гроб тело доволь­но дол­го­вя­зо­го Сой­е­ра так же ров­но и пря­мо как и мини­а­тюр­но­го Фен­не­ра.

Про­быв в сто­рож­ке не менее двух часов, док­тор Дэвис нако­нец ушел, пред­ва­ри­тель­но нака­зав Бер­чу объ­яс­нять всем и каж­до­му, что раны его были при­чи­не­ны исклю­чи­тель­но ост­ры­ми кра­я­ми дере­ва и кон­ца­ми гвоз­дей. Да и потом, доба­вил он тогда, раз­ве люди спо­соб­ны пове­рить во что-либо иное? Впро­чем, для Бер­ча не соста­ви­ло ника­ко­го тру­да гово­рить имен­но то, что ему было пред­пи­са­но, и не под­пус­кать к осмот­ру сво­е­го тела нико­го, кро­ме док­то­ра Дэви­са. Вплоть до сво­е­го смерт­но­го часа Берч стро­го сле­до­вал нака­зу док­то­ра, и лишь мне одно­му, как его ново­му леча­ще­му вра­чу, рас­ска­зал дета­ли всей этой исто­рии; едва взгля­нув на шра­мы — явно ста­рые, заруб­це­вав­ши­е­ся и побе­лев­шие — я так­же поду­мал, что он посту­пил совер­шен­но пра­виль­но, послу­шав­шись сове­та док­то­ра.

После того инци­ден­та Берч на всю жизнь остал­ся хро­мым, посколь­ку ахил­ле­со­вы сухо­жи­лия и в самом деле были серьез­но повре­жде­ны, одна­ко мне кажет­ся, что истин­ная при­чи­на столь неожи­дан­ной покор­но­сти кры­лась в его соб­ствен­ной душе. Сле­до­ва­ло при­знать, что его мыс­ли­тель­ные про­цес­сы, неко­гда такие флег­ма­тич­ные и вполне логич­ные, так­же пре­тер­пе­ли жесто­кие изме­не­ния, и мне было горь­ко заме­чать его под­черк­ну­то воз­буж­ден­ную реак­цию на каж­дое упо­ми­на­ние таких слов как “пят­ни­ца”, “склеп”, “гроб”, рав­но как и ряда дру­гих, не имев­ших столь явной свя­зи с пере­жи­ты­ми собы­ти­я­ми. Пере­пу­гав­ша­я­ся в ту ночь лошадь Бер­ча вско­ре вер­ну­лась в свое стой­ло, одна­ко его соб­ствен­ный потря­сен­ный рас­су­док так и не смог отыс­кать пути к род­но­му при­ста­ни­щу. Разу­ме­ет­ся, он сме­нил род дея­тель­но­сти, одна­ко отныне слов­но какой-то рок завис над его поник­шей лич­но­стью. Воз­мож­но, это был все­го лишь страх, а может, к нему при­ме­ши­ва­лось нечто вро­де рас­ка­я­ния за пре­гре­ше­ния и ошиб­ки про­шлых лет. Что же до его вне­зап­но про­ре­зав­ше­го­ся при­стра­стия к спирт­но­му, то оно ско­рее лишь уси­ли­ва­ло воз­дей­ствие тех пагуб­ных вос­по­ми­на­ний, от кото­рых он столь искренне стре­мил­ся изба­вить­ся.

Едва поки­нув в ту ночь Бер­ча, док­тор Дэвис взял фонарь и пошел в тот самый склеп. Лун­ный свет доста­точ­но ярко осве­щал изуро­до­ван­ный кир­пич его клад­ки и испор­чен­ный фасад, а засов лег­ко сдви­нул­ся под самым незна­чи­тель­ным дви­же­ни­ем руки. Зака­лен­ный про­шлым опы­том пре­бы­ва­ния в ана­то­ми­че­ском теат­ре, док­тор вошел и огля­дел­ся, чув­ствуя, одна­ко, что вско­ре задох­нет­ся от той нестер­пи­мой вони, кото­рую выде­ля­ли лежав­шие кру­гом тела. Про­из­во­дя свой осмотр, он в один из момен­тов чуть было не издал неволь­ный крик край­не­го изум­ле­ния от сво­е­го откры­тия, одна­ко несколь­ко минут спу­стя все же не удер­жал­ся и выда­вил из себя сдав­лен­ный и какой-то хрип­лый звук, кото­рый был страш­нее любо­го воп­ля. Сра­зу вслед за этим он бро­сил­ся в сто­рож­ку и, сам же нару­шив все дан­ные ему паци­ен­ту нака­зы, при­нял­ся тря­сти и будить Бер­ча, после чего обру­шил­ся на него лави­ной раз­го­ря­чен­но­го, вопро­ша­ю­ще­го шепо­та, кото­рый пока­зал­ся очу­мев­ше­му после сна паци­ен­ту шипе­ни­ем нега­ше­ной изве­сти, на кото­рую выплес­ну­ли вед­ро воды.

Берч, это был гроб Эйса­фа, как я и пред­по­ла­гал! Я же отлич­но пом­ню его челю­сти — спе­ре­ди на верх­ней челю­сти недо­ста­ва­ло несколь­ких зубов. О Боже, не видать бы мне боль­ше нико­гда ниче­го подоб­но­го! Тело силь­но раз­ло­жи­лось, но если мне еще когда-либо дове­дет­ся уви­деть выра­же­ние такой злоб­ной, такой ярост­ной мсти­тель­но­сти на чьем-либо лице — точ­нее, быв­шем лице!.. Вы же зна­е­те, какая жаж­да мести все­гда обу­ре­ва­ла его, помни­те, как он пре­сле­до­вал ста­ро­го Рэй­мон­да даже через трид­цать лет после того, как они зате­я­ли меж­ду собой ту тяж­бу по пово­ду гра­ниц их участ­ков, и с какой яро­стью пнул того жал­ко­го щен­ка, кото­рый взду­мал тяп­нуть его в про­шлом авгу­сте… Да ведь это был сущий дья­вол, Берч, и мне кажет­ся, что его вер­ность прин­ци­пу “око за око” спо­соб­на пере­жить любое вре­мя и одо­леть даже саму смерть! Боже мой, до чего же страш­на его ярость — какое сча­стье, что он не напра­вил ее про­тив меня!

Зачем вы это сде­ла­ли, Берч? Он дей­стви­тель­но был него­дя­ем, и я не осуж­даю вас за то, что вы под­го­то­ви­ли ему бра­ко­ван­ный гроб, но ведь вы все­гда ухит­ря­лись зай­ти в сво­их про­дел­ках слиш­ком дале­ко! Ну, пони­маю еще, сэко­но­мить на чем-то, а то и про­сто пожад­ни­чать, но вы же не мог­ли не пом­нить, сколь тще­душ­ным был наш малень­кий ста­рый Фен­нер.

До кон­ца жиз­ни в моем созна­нии не сотрет­ся то зре­ли­ще, кото­рое я уви­дел. Хоро­шо же вы, похо­же, тогда уда­ри­ли — ведь гроб Эйса­фа сто­ял в самом низу! Голо­ва тру­па раз­би­та, а все вокруг пере­вер­ну­то, иско­вер­ка­но… Мно­го я чего пере­ви­дал на све­те, но это даже для меня слиш­ком. Око за око! Ска­зать по прав­де, Берч, вы полу­чи­ли по заслу­гам! Один лишь вид его рас­плю­щен­но­го чере­па едва не вывер­нул мой желу­док наизнан­ку, но осталь­ное и того хуже — ведь вас уго­раз­ди­ло почти напрочь отру­бить его лодыж­ки, что­бы Сой­ер поме­стил­ся в гро­бу, кото­рый вы забра­ко­ва­ли для Мэт­та Фен­не­ра!