Белый корабль / Перевод Тhrary

Я, Бэзиль Элтон, смот­ри­тель мая­ка на север­ном мысе, где слу­жил и мой отец, и отец мое­го отца. Маяк, серо­го цве­та, под­ни­мал­ся над затоп­лен­ны­ми, покры­ты­ми сли­зью уте­са­ми, высту­пав­ши­ми из моря, когда при­лив низок, но скры­вав­ши­ми­ся водой, когда при­лив высок. Века­ми под мая­ком про­плы­ва­ют вели­че­ствен­ные бар­ки со всех семи морей. Во вре­ме­на мое­го деда их было мно­го, при моем отце их ста­ло замет­но мень­ше, а теперь их столь мало, что я вре­ме­на­ми ощу­щаю себя настоль­ко оди­но­ким, насколь­ко, веро­ят­но, мог чув­ство­вать себя оди­но­ким послед­ний чело­век на пла­не­те.

С дале­ких бере­гов плы­ли те, ста­рин­ные суда — вели­че­ствен­ные и бело­па­рус­ные; с дале­ких восточ­ных побе­ре­жий, где сол­неч­ный свет тепл, и над наряд­ны­ми хра­ма­ми и стран­ны­ми сада­ми вьет­ся слад­кий аро­мат, плы­ли они. Опыт­ные мор­ские капи­та­ны загля­ды­ва­ли к мое­му деду и рас­ска­зы­ва­ли о дико­вин­ках и дале­ких стра­нах, а он, в свою оче­редь, рас­ска­зы­вал мое­му отцу, и длин­ны­ми осен­ни­ми вече­ра­ми, когда с восто­ка выл ветер, отец рас­ска­зы­вал о них мне. Тогда я был юн, и серд­це мое пере­пол­ня­лось вос­тор­гом, а поз­же я сам сумел кое-что об этом про­честь и еще о мно­гом дру­гом узнать от людей и из книг.

Но мно­го чудес­ней, зна­ний людей и книг — зна­ния оке­а­на. Синий, зеле­ный, серый, белый или чер­ный; ров­ный, едва подер­ну­тый рябью, или вздыб­ли­ва­ю­щий­ся гора­ми, — оке­ан не мол­чал. Дня­ми я вслу­ши­вал­ся и всмат­ри­вал­ся в его воды и узнал его хоро­шо. Спер­ва, он рас­ска­зы­вал неза­мыс­ло­ва­тые, коро­тень­кие исто­рии о мир­ных пля­жах и ближ­них пор­тах, но по про­ше­ствии лет наша друж­ба окреп­ла, и он уже рас­ска­зы­вал о дру­гом — о собы­ти­ях стран­ных и о местах уда­лен­ных в про­стран­стве и вре­ме­ни. Вре­ме­на­ми, в сумер­ках, сте­на плот­ных испа­ре­ний на гори­зон­те рас­сту­па­лась, и я мог бро­сить взгляд в даль­ние стра­ны, и вре­ме­на­ми ночью глу­бо­кие мор­ские воды ста­но­вят­ся про­зрач­ны­ми и свер­ка­ю­щи­ми, так что я мог мель­ком уви­деть глу­би­ны. И эти стре­ми­тель­ные, вне­зап­ные виде­ния пока­зы­ва­ли часто, то, что было, или то, что толь­ко мог­ло быть, или то, что про­ис­хо­ди­ло сей­час, ведь оке­ан, древ­нее гор, и отя­го­щен вос­по­ми­на­ни­я­ми и гре­за­ми Вре­ме­ни.

Из южных стран при пол­ной луне, сия­ю­щей высо­ко в небе­сах, при­плы­вал Белый Корабль. Из южных стран плав­но и бес­шум­но сколь­зил он по мор­ской гла­ди. И в бурю, и в штиль, был ли ветер попут­ным или дул в лицо, из каких бы даль­них далей ни при­плы­вал бы он, все­гда сколь­зил он по мор­ской гла­ди плав­но и бес­шум­но, и вес­ла его, длин­ны­ми ряда­ми рит­мич­но рас­се­ка­ли вол­ны.

Как-то, я заме­тил на палу­бе муж­чи­ну, боро­да­то­го и заку­тан­но­го в плащ, и он, кажет­ся, пома­нил меня, что­бы вме­сте отпра­вить­ся на кораб­ле к дале­ким неиз­ве­дан­ным бере­гам. После я мно­го раз видел его под пол­ной луной, и он боль­ше нико­гда не звал меня с собой.

Необы­чай­но ярка была луна, в ночь ту, когда я отве­тил на зов и про­шел­ся к Бело­му Кораб­лю над водой по мосту из лун­ных лучей. Муж­чи­на, что тогда сде­лал мне знак, теперь при­вет­ство­вал меня на неж­ном язы­ке, что я, каза­лось, знал хоро­шо, и вре­мя неза­мет­но тяну­лось запол­нен­ное тихи­ми пес­ня­ми греб­цов, пока мы сколь­зи­ли прочь на зага­доч­ный Юг, позо­ло­чен­ный све­че­ни­ем той пол­ной, спе­лой луны.

И когда день начал­ся зарей, ясной и луче­зар­ной, я уви­дел зеле­ное побе­ре­жье дале­кой стра­ны, ясное и пре­крас­ное, и неве­до­мое. Над морем свер­ка­ли вели­че­ствен­ные тер­ра­сы зеле­ни, усе­ян­ные дере­вья­ми, и выстав­ля­ю­щие напо­каз, то здесь, то там свер­ка­ю­щие белые кров­ли и колон­на­ды стран­ных хра­мов. По мере того как мы под­плы­ва­ли бли­же к зеле­но­му побе­ре­жью, боро­да­тый муж­чи­на рас­ска­зы­вал мне о той стране, стране Тза, где оби­та­ют наши меч­ты и пре­крас­ные мыс­ли, что появ­ля­лись у людей, но затем забы­лись. И когда я посмот­рел на тер­ра­сы вновь, — я понял, что ска­зан­ное им — исти­на, что в пре­де­лах види­мо­сти пре­до мною про­сти­ра­лись мно­гое, что я ранее видел сквозь туман у гори­зон­та и в све­тя­щих­ся глу­би­нах оке­а­на. Здесь были стро­е­ния пре­крас­нее, чем я когда- либо смел, пред­ста­вить, виде­ния моло­дых поэтов, умер­ших в нуж­де, преж­де чем мир смог познать их виде­ния и сны. Но мы не выса­ди­лись на поло­гие луга Тза, ведь кто посту­пит так, не смо­жет нико­гда вер­нуть­ся к род­ным бере­гам.

И пока Белый Корабль бес­шум­но шество­вал прочь от покры­тых хра­ма­ми тер­рас Тза, мы заме­ти­ли дале­ко, у гори­зон­та шпи­ли вели­че­ствен­но­го, ста­рин­но­го горо­да, и боро­да­тый чело­век сооб­щил мне, — “Это Тала­ри­он, город тыся­чи чудес, в кото­ром оби­та­ют все те чуде­са, что люди тщет­но пыта­лись постичь”. И когда мы при­бли­зи­лись, я уви­дел, что город зна­чи­тель­но боль­ше любо­го из горо­дов виден­но­го мной наяву или же во сне. Шпи­ли хра­мов про­рас­та­ли сквозь небо, так что никто не мог уви­деть их вер­шин; а в самом отда­лен­ном угол­ке гори­зон­та про­сти­ра­лись зло­ве­щие, угрю­мые сте­ны, над кото­ры­ми мож­но было раз­гля­деть лишь несколь­ко крыш, пуга­ю­щих и зло­ве­щих, укра­шен­ных рос­кош­ны­ми и маня­щи­ми взгляд скульп­ту­ра­ми. Я жаж­дал вой­ти в этот пле­ня­ю­щий, но, тем не менее, отвра­ти­тель­ный город, и умо­лял боро­да­то­го муж­чи­ну, выса­дить меня на пирс у огром­ных покры­ты­ми резь­бой ворот Ака­ри­ель, но он мяг­ко откло­нил мою прось­бу, заме­тив — “В Тала­ри­он, город Тыся­чи Чудес, мно­гие вошли, но не вышел никто. Там ходят лишь демо­ны и безум­цы, что пере­ста­ли быть людь­ми, и ули­цы белы от не погре­бен­ных костей, тех, что счи­та­ли Лати, пра­вя­щую ныне горо­дом, при­ви­де­ни­ем.” Так что Белый Корабль поплыл прочь от стен Тала­ри­о­на, и мно­го дней сле­до­вал за летя­щей к югу пти­цей, чей пере­ли­ва­ю­щий­ся хохо­лок состя­зал­ся чисто­той с лазу­рью неба.

Поз­же мы подо­шли к побе­ре­жью, раду­ю­ще­му глаз игрой мно­же­ства оттен­ков, а в глу­бине суши на солн­це рас­ки­ну­лись пре­лест­ные луга и дере­вья искри­лись под полу­ден­ным солн­цем. Из жилищ, рас­по­ло­жив­ших­ся за полем зре­ния доно­си­лись взры­вы весе­лья и так пре­лест­ны, каза­лись лири­че­ские гар­мо­ни­ки, рас­сы­пан­ные в обрыв­ках негром­ко­го сме­ха, что я с рве­ни­ем убеж­дал греб­цов мчать­ся впе­ред, что­бы достичь места дей­ствия. И боро­да­тый чело­век не про­ро­нил не еди­но­го сло­ва, а лишь наблю­дал за мной, пока мы при­бли­жа­лись к окайм­лен­но­му сине­вой побе­ре­жью. Вне­зап­но с цве­ту­щих лугов и покры­тых лист­вой рощ подул ветер и при­нес запах, от кото­ро­го я задро­жал. Ветер ста­но­вил­ся все силь­нее, и воз­дух напол­нил­ся склеп­ным запа­хом горо­дов посе­щен­ны­ми чумой и раз­ры­тых клад­бищ. И когда мы в безу­мии бро­си­лись прочь от того про­кля­то­го побе­ре­жья боро­да­тый чело­век, нако­нец, про­из­нес — “Это Ксу­ра, стра­на непо­се­щен­ных насла­жде­ний”.

Так вновь белый корабль после­до­вал за рай­ской пти­цей летя­щей над теп­лы­ми, бла­го­слов­лен­ны­ми моря­ми, про­ду­ва­е­мы­ми береж­ны­ми аро­мат­ны­ми ветер­ка­ми. День тянул­ся за днем, ночь за ночью, а мы все шли под пару­са­ми, и под пол­ной луной мы слы­ша­ли неж­ную песнь греб­цов, слад­кую как в ту дале­кую ночь, когда отча­ли­ва­ли от род­ных бере­гов. И в лун­ном све­те мы при­плы­ли в гавань Сона-Нил, что охра­ня­ет­ся двой­ным хру­сталь­ным мысом, под­няв­ше­го­ся со дна мор­ско­го. Мы при­бы­ли в стра­ну Фан­та­зия, и пошли к зеле­но­му побе­ре­жью под золо­тым мостом лун­но­го све­та.
В стране Сона-Нил нет ни вре­ме­ни, ни про­стран­ства, ни стра­да­ний, ни смер­ти, — там жил я не исчис­лен­ные эпо­хи. Зелень свер­ка­ла на рас­те­ни­ях и паст­би­щах, цве­ты были ярки­ми и хруп­ки­ми, ручьи — про­зрач­ны­ми и жур­ча­щи­ми, фон­та­ны — чисты­ми и холод­ны­ми, вели­ча­вы и пыш­ны хра­мы, зам­ки и горо­да Сона-Нил. У этой стра­ны не было гра­ниц, и за каж­дой пре­крас­ной алле­ей тяну­лись еще более пре­крас­ные аллеи. По сель­ской мест­но­сти и сре­ди вели­ко­ле­пия горо­дов ходи­ли счаст­ли­вые люди, каж­дый из кото­рых был ода­рен неис­ка­жен­ной гра­ци­ей и чистей­шим весе­льем. Во вре­мя эпох, что я оби­тал здесь, я бро­дил бла­жен­но по садам, где при­вле­ка­тель­ные сво­ей древ­но­стью паго­ды украд­кой выгля­ды­ва­ли из заро­с­лей кустар­ни­ка, и где белые дорож­ки уто­па­ли в неж­ней­ших цве­тах. Я взби­рал­ся на отло­гие хол­мы, с чьих вер­шин я видел чару­ю­щие пано­ра­мы, со шпи­ля­ми город­ков ютя­щи­ми­ся в зеле­ных доли­нах, с золо­ты­ми купо­ла­ми гигант­ских горо­дов свер­ка­ю­щи­ми на бес­ко­неч­но уда­лен­ном гори­зон­те. И я уви­дел в лун­ном све­те искря­ще­е­ся море, с кри­сталь­ны­ми уте­са­ми, и без­мя­теж­ную гавань, в кото­рой бро­сил якорь Белый Корабль.

Одной из ночей, в те выпав­шие из памя­ти года, у пол­ной луны, уви­дел я отра­жен­ные очер­та­нья рай­ской пти­цы и почув­ство­вал сла­бое шеве­ле­ние бес­по­кой­ства. Тогда я пере­го­во­рил с боро­да­тым муж­чи­ной, и рас­ска­зал ему о моем силь­ней­шем жела­нии отбыть в дале­кую Кату­рию, кото­рую не видел еще ни один из людей, но все были убеж­де­ны, что рас­по­ла­га­ет­ся она за базаль­то­вы­ми стол­ба­ми на запа­де. То зем­ля надеж­ды, и в ней обре­та­ют все те пре­вос­ход­ные иде­а­лы, что все мы зна­ли, или, по мень­шей мере, так пола­га­ли люди. Но боро­да­тый чело­век ска­зал мне, — “Бере­гись тех опас­ных морей за кото­ры­ми, как гово­рят, лежит Кату­рия. В Сона-Нил нет ни боли, ни смер­ти, но кто смо­жет ска­зать, что лежит за базаль­то­вы­ми стол­ба­ми на запа­де?”. Тем не менее, сле­ду­ю­щее пол­но­лу­ние я погру­зил­ся в Белый Корабль, и вме­сте с сопро­тив­ля­ю­щим­ся боро­да­тым чело­ве­ком поки­нул счаст­ли­вую гавань ради непо­се­щен­ных морей.
И небес­ная пти­ца, как и ранее, сопро­вож­да­ла нас к базаль­то­вым стол­бам на запа­де, но греб­цы под пол­ной луной более не пели неж­ных песен. В сво­ем моз­гу я часто рисо­вал неиз­вест­ную стра­ну Кату­рию с ее вели­ко­леп­ны­ми роща­ми и двор­ца­ми, и жаж­дал знать какие новые чуде­са ожи­да­ют меня. “Кату­рия”, — про себя шеп­тал я, — “ты оби­та­ли­ще богов, и стра­на неис­чис­ли­мых горо­дов из золо­та. Твои чащи — алоэ и сан­дал, бла­го­уха­ю­щие рощи Камо­ри­на, и сре­ди древ весе­лые пти­цы зали­ва­ют­ся слад­ки­ми пес­ня­ми. На зеле­ных, покры­тых цве­та­ми горах Кату­рии, сто­ят хра­мы из розо­во­го мра­мо­ра, покры­тые бога­той резь­бой и вели­ко­леп­ны­ми фрес­ка­ми, с сереб­ря­ны­ми фон­та­на­ми во внут­рен­них дво­ри­ках с ледя­ной водой, где мур­лы­ка­ет музы­ка бла­го­уха­ю­щей воды рож­ден­ной в пеще­рах реки Нааг. И горо­да Кату­рии опо­я­са­ны сте­на­ми из золо­та, и тро­туа­ры их вымо­ще­ны золо­том. В садах горо­дов рас­тут дико­вин­ные орхи­деи и бла­го­уха­ют озе­ра в ложах из корал­ла и янта­ря. По ночам ули­цы и сады осве­ща­ют­ся весе­лы­ми фона­ри­ка­ми из трех­цвет­ных пан­ци­рей чере­пах, и там же отра­жа­лась неж­ная мело­дия пев­ца и лют­ни­ста. И горо­да Кату­рии покры­ты двор­ца­ми, воз­ве­ден­ны­ми у бла­го­уха­ю­ще­го кана­ла несу­ще­го воду свя­щен­но­го Наа­га. Дома из мра­мо­ра и пор­фи­ра, кры­ши из бле­стя­ще­го золо­та, свер­ка­ю­щие в лучах солн­ца, уси­ли­ва­ют вели­ко­ле­пие горо­дов, кото­рым любу­ют­ся бла­жен­ные боги с дале­ких пиков. Пре­крас­нее про­чих дво­рец вели­ко­го монар­ха Дорие­ба, о кото­ром неко­то­рые утвер­жда­ли, что он полу­бог, про­чие же счи­та­ли его богом. Высок дво­рец Дорие­ба, укра­шен башен­ка­ми из мра­мо­ра, в его про­стор­ных залах соби­ра­ют­ся тол­пы, и на сте­нах висят тро­феи собран­ные за века. И кров­ля чисто­го золо­та дер­жит­ся на строй­ных стол­бах из руби­на и лазу­ри, покры­ты­ми рез­ны­ми фигу­ра­ми богов и геро­ев, что смот­ре­лись на той высо­те подоб­но живым Олим­пий­цам. А пол во двор­це был из стек­ла, и под ним тек­ли искус­но осве­щен­ные воды Наа­га, пере­ли­ва­ю­щи­е­ся весе­лы­ми рас­цвет­ка­ми рыбе­шек не зна­ю­щих гра­ниц горя­чо люби­мой Кату­рии.“

Так я рас­ска­зы­вал о Кату­рии, но боро­да­тый чело­век предо­сте­ре­гал меня и при­зы­вал вер­нуть­ся к счаст­ли­вым бере­гам Сона-Нил, ведь в отли­чие от них, еще никто не видел Кату­рию. И на трид­цать пер­вый день сле­до­ва­ния за пти­цей, мы заме­ти­ли базаль­то­вые стол­бы на запа­де. Стол­бы были уку­та­ны тума­ном, столь плот­ным, что не нашлось чело­ве­ка видев­ше­го, что про­ис­хо­дит за ним, или хотя бы уви­деть, где окан­чи­ва­ет­ся туман, кото­рый, несо­мнен­но, как утвер­жда­ли неко­то­рые тянул­ся до самых небес. И боро­да­тый чело­век вновь закли­нал меня повер­нуть вспять, но я вооб­ра­зил, что в тумане за базаль­то­вы­ми стол­ба­ми зву­чат голо­са пев­ца и лют­ни, сла­ще слад­чай­ших песен Сона­Нил, и гор­дый собой, тем, что при­был изда­ли под пол­ной луной, я отверг предо­сте­ре­же­ния. Так Белый Корабль плыл на звук лют­ни сквозь туман меж­ду базаль­то­вых стол­бов запа­да. И когда музы­ка пре­кра­ти­лась, а туман рас­се­ял­ся, мы уви­де­ли не стра­ну Кату­рию, а измен­чи­вое, бес­по­кой­ное море, по кото­ро­му наша бес­по­мощ­ная бар­ка нес­лась к некой неиз­вест­ной цели. Вско­ре наши уши услы­ша­ли дале­кий гром пада­ю­щей воды, и наши гла­за заме­ти­ли впе­ре­ди, на дале­ком гори­зон­те колос­саль­ную ворон­ку чудо­вищ­но огром­но­го водо­па­да, в кото­рую оке­а­ны мира пада­ли в без­дон­ное небы­тие. Имен­но тогда боро­да­тый чело­век ска­зал мне, со сле­за­ми на щеках, — “Мы отверг­ли пре­крас­ную стра­ну Сона-Нил, кото­рую мы нико­гда вновь не уви­дим. Боги силь­нее людей, и они побе­ди­ли”. И я закрыл гла­за, ожи­дая кру­ше­ния кораб­ля, кото­рое я знал, при­бли­жа­ет­ся, закрыл века­ми небес­ную пти­цу, что рея­ла сво­и­ми драз­ня­щи­ми голу­бы­ми кры­лья­ми над стре­ми­тель­ной без­дной.

За гро­хо­том при­шла тьма, и я услы­шал вопли людей и созда­ний, что не были людь­ми. С восто­ка под­нял­ся ура­ган­ный ветер, про­мо­ра­жи­ва­ю­щий меня до костей, а я застыл на пли­те из гру­бо­го кам­ня, что под­ня­лась под мои­ми нога­ми. Затем я услы­шал гро­хот вновь и, открыв гла­за, обна­ру­жил себя на плат­фор­ме мая­ка, отку­да я отча­лил мно­гие эпо­хи назад. Вни­зу, во тьме неяс­но выри­со­вы­ва­лись огром­ные раз­мы­тые очер­та­ния кораб­ля раз­бив­ше­го­ся на без­жа­лост­ных ска­лах, и мель­ком взгля­нув над вод­ной пусты­ней, уви­дел, что свет мая­ка погас впер­вые с той поры как мой дед при­сту­пил к рабо­те.

И позд­но ночью, когда я бро­дил по башне, то заме­тил на стене кален­дарь, что все еще оста­вал­ся точ­но таким, каким я поки­нул его в дале­кие вре­ме­на, уплы­вая прочь. На рас­све­те я спу­стил­ся с баш­ни и искал остат­ки кораб­ле­кру­ше­ния на ска­лах, но нашел, лишь мерт­вую пти­цу, чье опе­ре­нье было лазу­рью неба, и един­ствен­ный раз­би­тый в щепы брус, белее мор­ской пены или гор­но­го сне­га.

А после оке­ан боль­ше не рас­кры­вал мне сво­их сек­ре­тов, и хотя с той поры мно­го раз све­ти­ла высо­ко в небе­сах пол­ная луна, Белый Корабль с юга не при­плы­вал нико­гда более.