Говард Филлипс Лавкрафт

ХРАМ

(The Temple)
Напи­са­но в 1920 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод В. Доро­го­куп­ли

////

Два­дца­то­го авгу­ста 1917 года я, Карл Ген­рих граф фон Альт­берг Эрен­штайн, капи­тан-лей­те­нант воен­но-мор­ско­го фло­та Гер­ман­ской импе­рии, коман­дир суб­ма­ри­ны V‑29, поме­щаю эти запи­си в запе­ча­тан­ную бутыль с тем, что­бы дове­рить их водам Атлан­ти­ки в точ­ке, мне допод­лин­но неиз­вест­ной, но рас­по­ло­жен­ной при­бли­зи­тель­но на 20‑м гра­ду­се север­ной широ­ты и 35‑м гра­ду­се запад­ной дол­го­ты, где лежит на оке­ан­ском дне мой поте­ряв­ший управ­ле­ние корабль. Я делаю это с целью дове­сти до обще­го све­де­ния ряд весь­ма неор­ди­нар­ных фак­тов, кото­рые едва ли когда-нибудь смо­гут быть предъ­яв­ле­ны мною лич­но, учи­ты­вая без­на­деж­ность мое­го насто­я­ще­го поло­же­ния, — здесь я имею в виду не толь­ко саму ката­стро­фу V‑29, столь же зага­доч­ную, сколь и непо­пра­ви­мую, но и — что еще хуже — все более оче­вид­ные при­зна­ки ослаб­ле­ния моей желез­ной гер­ман­ской воли и силы духа. Восем­на­дца­то­го июня, после полу­дня, как я тогда же и пере­дал по радио на V‑61, нахо­див­шу­ю­ся непо­да­ле­ку от нас и дер­жав­шую курс на базу в Киле, мы тор­пе­ди­ро­ва­ли бри­тан­ское гру­зо­вое суд­но “Вик­то­рия”, шед­шее из Нью-Йор­ка в Ливер­пуль. Это про­изо­шло на 45 гра­ду­сах 16 мину­тах север­ной широ­ты и 28 гра­ду­сах 34 мину­тах запад­ной дол­го­ты. Мы поз­во­ли­ли эки­па­жу пере­брать­ся в спа­са­тель­ные шлюп­ки и засня­ли гибель кораб­ля на кино­плен­ку для после­ду­ю­щей демон­стра­ции этих кад­ров в Импер­ском Адми­рал­тей­стве. Суд­но тону­ло, мож­но ска­зать, живо­пис­но, зары­ва­ясь носом в вол­ны и все выше зади­рая кор­му, пока, нако­нец, его кор­пус не встал совсем вер­ти­каль­но и спу­стя несколь­ко мгно­ве­ний окон­ча­тель­но исчез под водой. Наша кино­ка­ме­ра не упу­сти­ла ни малей­шей дета­ли; оста­ет­ся лишь сожа­леть, что такой пре­вос­ход­ный доку­мен­таль­ный мате­ри­ал нико­гда уже не попа­дет в Бер­лин. Завер­шив съем­ку, мы рас­стре­ля­ли из пуле­ме­тов спа­са­тель­ные шлюп­ки, и я ско­ман­до­вал погру­же­ние.

Когда перед захо­дом солн­ца мы сно­ва всплы­ли на поверх­ность, пер­вое, что попа­лось нам на гла­за, было тело мат­ро­са, мерт­вой хват­кой вце­пив­ше­го­ся в ограж­де­ние палу­бы нашей лод­ки. Несчаст­ный моло­дой чело­век (судя по внеш­но­сти, это был грек или ита­лья­нец, тем­но­во­ло­сый, с пра­виль­ны­ми, на ред­кость кра­си­вы­ми чер­та­ми лица) несо­мнен­но при­над­ле­жал к эки­па­жу “Вик­то­рии”. Он, похо­же, пытал­ся най­ти спа­се­ние на бор­ту того само­го кораб­ля, кото­рый волею судь­бы стал винов­ни­ком гибе­ли его соб­ствен­но­го суд­на — еще одна жерт­ва неспра­вед­ли­вой и агрес­сив­ной вой­ны, раз­вя­зан­ной под­лы­ми соба­ка­ми-англи­ча­на­ми про­тив наше­го слав­но­го оте­че­ства. Обыс­кав труп, мои люди обна­ру­жи ли в кар­мане его курт­ки весь­ма необыч­ный пред­мет — искус­но выре­зан­ную из сло­но­вой кости голо­ву юно­ши с покры­вав­шим ее лав­ро­вым вен­ком. Лей­те­нант Кленц, мой помощ­ник и заме­сти­тель, изъ­ял эту скульп­ту­ру у мат­ро­сов и, пола­гая, что име­ет дело с про­из­ве­де­ни­ем огром­ной исто­ри­че­ской и худо­же­ствен­ной цен­но­сти, сохра­нил ее у себя. Для нас обо­их оста­лось загад­кой, каким обра­зом подоб­ная вещь мог­ла попасть в руки к про­сто­му мат­ро­су.

После обыс­ка мерт­вец был выбро­шен за борт; при этом про­изо­шли два собы­тия, вызвав­шие силь­ное вол­не­ние сре­ди чле­нов эки­па­жа Гла­за тру­па спер­ва были закры­ты, но, когда его с боль­шим тру­дом ото­рва­ли от поруч­ня и пота­щи­ли к краю палу­бы, они вне­зап­но широ­ко рас­кры­лись; мно­гие потом все­рьез утвер­жда­ли, буд­то бы взгляд этот был осмыс­лен­ным. По их сло­вам, мерт­вец вни­ма­тель­но и несколь­ко даже насмеш­ли­во наблю­дал за скло­нив­ши­ми­ся над ним в тот момент Шмид­том и Цим­ме­ром. Боц­ман Мюл­лер, чело­век хотя и доста­точ­но пожи­лой, но отнюдь не умуд­рен­ный жиз­нью — а что вы хоти­те от этой суе­вер­ной эль­зас­ской сви­ньи! — был настоль­ко впе­чат­лен стран­ным пове­де­ни­ем тру­па, что про­дол­жал сле­дить за ним, когда тот был уже в воде; он клят­вен­но уве­рял, что видел сво­и­ми гла­за­ми, как мерт­вец, погру­зив­шись на неболь­шую глу­би­ну, рас­пра­вил скрю­чен­ные преж­де конеч­но­сти и, при­няв клас­си­че­скую позу плов­ца, начал стре­ми­тель­но уда­лять­ся от лод­ки в южном направ­ле­нии. Мы с Клен­цем поло­жи­ли конец всем этим про­яв­ле­ни­ям дре­му­че­го кре­стьян­ско­го неве­же­ства, сде­лав самый суро­вый выго­вор сво­им людям, Мюл­ле­ру в первую оче­редь.

На сле­ду­ю­щей день обста­нов­ка на кораб­ле была неспо­кой­ной вслед­ствие вне­зап­но­го недо­мо­га­ния, слу­чив­ше­го­ся сра­зу у несколь­ких чле­нов эки­па­жа. При­чи­ной тому, веро­ят­но, было нерв­ное пере­утом­ле­ние, обыч­ное для дол­гих мор­ских похо­дов, и пло­хой сон. Они каза­лись рас­се­ян­ны­ми и каки­ми-то оту­пев­ши­ми; убе­див­шись, что это не симу­ля­ция, я вре­мен­но осво­бо­дил всех боль­ных от несе­ния вах­ты. Море поряд­ком штор­ми­ло, и мы опу­сти­лись на глу­би­ну, где кач­ка была не столь ощу­ти­мой и где мы мог­ли пере­ждать непо­го­ду без осо­бых про­блем, если, конеч­но, не счи­тать про­бле­мой невесть отку­да взяв­ше­е­ся под­вод­ное тече­ние, не обо­зна­чен­ное ни на одной из наших оке­а­но­гра­фи­че­ских карт. Сте­на­ния боль­ных меж­ду тем ста­но­ви­лись откро­вен­но раз­дра­жа­ю­щи­ми; видя, одна­ко, что это не ска­зы­ва­ет­ся на бое­вом духе коман­ды в целом, мы реши­ли до вре­ме­ни воз­дер­жать­ся от ради­каль­ных шагов. Наши бли­жай­шие пла­ны преду­смат­ри­ва­ли про­дол­же­ние крей­сер­ских опе­ра­ций в этих водах, в каче­стве глав­ной цели был выбран лай­нер “Дакия”, упо­ми­нав­ший­ся в недав­них сооб­ще­ни­ях гер­ман­ских аген­тов из Нью- Йор­ка.

Когда в кон­це дня лод­ка под­ня­лась на поверх­ность, вол­не­ние моря уже почти улег­лось. На север­ном гори­зон­те дыми­ли тру­бы бое­во­го кораб­ля, не пред­став­ляв­ше­го, впро­чем, серьез­ной угро­зы для нашей все­гда гото­вой к погру­же­нию суб­ма­ри­ны. Гораз­до боль­ше нас встре­во­жи­ли бре­до­вые речи боц­ма­на Мюл­ле­ра, кото­рый с наступ­ле­ни­ем тем­но­ты сде­лал­ся совсем невме­ня­е­мым. Про­тив­но было слу­шать его дет­ский лепет о мерт­ве­цах, пла­ва­ю­щих в откры­том море и яко­бы загля­ды­ва­ю­щих в иллю­ми­на­то­ры под­лод­ки; в этих вздув­ших­ся, тро­ну­тых раз­ло­же­ни­ем тру­пах он узна­вал людей, чью смерть ему при­хо­ди­лось ранее наблю­дать в ходе наших побе­до­нос­ных бое­вых опе­ра­ций. По его утвер­жде­нию, пред­во­ди­те­лем мерт­ве­цов был моло­дой чело­век, труп кото­ро­го мы при извест­ных уже обсто­я­тель­ствах обна­ру­жи­ли на палу­бе суб­ма­ри­ны. Дабы впредь изба­вить себя от выслу­ши­ва­ния подоб­ных гнус­но­стей, мы при­ка­за­ли зако­вать Мюл­ле­ра в кан­да­лы и хоро­шень­ко вра­зу­мить его плетьми. Эта вос­пи­та­тель­ная про­це­ду­ра вряд ли при­шлась по душе рядо­во­му соста­ву коман­ды, но дис­ци­пли­на преж­де все­го. Мы с лей­те­нан­том Клен­цем откло­ни­ли так­же обра­ще­ние деле­га­ции мат­ро­сов во гла­ве с Цим­ме­ром, про­сив­ших нас выбро­сить в море зага­доч­ное скульп­тур­ное изоб­ра­же­ние.

Два­дца­то­го июня забо­лев­шие нака­нуне мат­ро­сы Боум и Шмидт пере­шли из состо­я­ния про­стра­ции в состо­я­ние буй­но­го поме­ша­тель­ства. Я все­рьез пожа­лел о том, что под­вод­ный флот Гер­ма­нии не ком­плек­ту­ет­ся допол­ни­тель­но офи­це­ра­ми-пси­хи­ат­ра­ми, — как-никак, речь идет о немец­ких жиз­нях, каж­дая из кото­рых дра­го­цен­на; одна­ко посто­ян­ные вопли и при­чи­та­ния этой пароч­ки насчет како­го-то навис­ше­го над все­ми нами ужас­но­го про­кля­тья нача­ли пагуб­но отра­жать­ся на дис­ци­плине осталь­ных, что выну­ди­ло нас при­бег­нуть к мерам исклю­чи­тель­но­го харак­теpa. Эки­паж вос­при­нял про­ис­шед­шее в угрю­мом мол­ча­нии, в то же вре­мя на боц­ма­на Мюл­ле­ра это подей­ство­ва­ло уми­ро­тво­ря­ю­ще; в даль­ней­шем он уже не достав­лял нам хло­пот. Будучи осво­бож­ден от оков вече­ром того же дня, он без лиш­них слов при­сту­пил к испол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей.

На про­тя­же­нии всей сле­ду­ю­щей неде­ли мы были очень взвин­че­ны, каж­дую мину­ту ожи­дая появ­ле­ния “Дакии”. Напря­жен­ное состо­я­ние усу­губ­ля­лось исчез­но­ве­ни­ем Мюл­ле­ра и Цим­ме­ра, без сомне­ния, покон­чив­ших с собой на поч­ве пре­сле­до­вав­ших их навяз­чи­вых стра­хов; этот факт, впро­чем, нель­зя счи­тать дока­зан­ным, посколь­ку никто не видел, как само­убий­цы бро­са­лись за борт. Я, в сущ­но­сти, был рад отде­лать­ся от Мюл­ле­ра, кото­рый даже сво­им мол­ча­ни­ем дей­ство­вал на эки­паж угне­та­ю­ще. Люди теперь ста­ли более замкну­ты, чув­ство­ва­лось, что они втайне чего-то боят­ся. Мно­гие были нездо­ро­вы, но никто боль­ше не устра­и­вал исте­рик. Общая атмо­сфе­ра повли­я­ла и на лей­те­нан­та Клен­ца, кото­ро­го нача­ли раз­дра­жать самые пустя­ко­вые вещи — такие, напри­мер, как игры дель­фи­нов, целы­ми ста­я­ми соби­рав­ших­ся вокруг V‑29, или все воз­рас­та­ю­щая интен­сив­ность южно­го тече­ния, не пока­зан­но­го на наших кар­тах.

В конеч­ном сче­те ста­ло ясно, что “Дакию” мы упу­сти­ли. Подоб­ные неуда­чи не явля­ют­ся чем-то из ряда вон выхо­дя­щим, и мы испы­ты­ва­ли ско­рее облег­че­ние, неже­ли доса­ду, ибо теперь на оче­ре­ди сто­я­ло воз­вра­ще­ние в Виль­гельм­с­ха­фен. В пол­день два­дцать вось­мо­го июня мы повер­ну­ли на севе­ро-восток и после несколь­ких весь­ма курьез­ных сты­чек с необыч­но боль­ши­ми скоп­ле­ни­я­ми дель­фи­нов дали маши­нам пол­ный ход, Взрыв в дви­га­тель­ном отсе­ке в два часа ночи явил­ся для нас пол­ной неожи­дан­но­стью. Без вся­кой види­мой при­чи­ны — ибо я при всем жела­нии не могу сослать­ся на какие-либо непо­лад­ки в маши­нах или на небреж­ность пер­со­на­ла — суд­но вдруг из кон­ца в конец содрог­ну­лось от уда­ра страш­ной силы. Лей­те­нант Кленц поспе­шил в машин­ный отсек, где обна­ру­жил про­би­тый топ­лив­ный бак и раз­во­ро­чен­ную взры­вом глав­ную уста­нов­ку, а так­же тела погиб­ших меха­ни­ков Раабе и Шнай­де­ра. Наше поло­же­ние, таким обра­зом, рез­ко ухуд­ши­лось, лод­ка была обез­дви­же­на и лише­на управ­ле­ния; прав­да, оста­лись непо­вре­жден­ны­ми хими­че­ские реге­не­ра­то­ры воз­ду­ха и устрой­ства, обес­пе­чи­ва­ю­щие всплы­тие и погру­же­ние суд­на и рабо­ту шлю­зо­вых камер, но и здесь все зави­се­ло лишь отто­го, надол­го ли хва­тит запа­сов сжа­то­го воз­ду­ха и энер­гии акку­му­ля­тор­ных бата­рей. Попыт­ка вос­поль­зо­вать­ся спа­са­тель­ны­ми лод­ка­ми неми­ну­е­мо при­ве­ла бы к пле­не­нию нас непри­я­те­лем, испы­ты­ва­ю­щим необъ­яс­ни­мую зло­бу и нена­висть по отно­ше­нию к нашей вели­кой гер­ман­ской нации; что же каса­ет­ся радио, то нам со вре­ме­ни потоп­ле­ния “Вик­то­рии” ни разу не уда­ва­лось вый­ти на связь с дру­ги­ми суб­ма­ри­на­ми импер­ско­го фло­та.

С момен­та ава­рии и вплоть до вто­ро­го июля мы дрей­фо­ва­ли на юг, не встре­чая по пути ника­ких судов. Дель­фи­ны по-преж­не­му окру­жа­ли V‑29 плот­ным коль­цом — обсто­я­тель­ство, достой­ное удив­ле­ния, если учесть рас­сто­я­ние, прой­ден­ное нами за это вре­мя. Утром вто­ро­го июля вда­ли пока­зал­ся бое­вой корабль под аме­ри­кан­ским фла­гом, что воз­бу­ди­ло в коман­де силь­ней­шее жела­ние капи­ту­ли­ро­вать. В резуль­та­те лей­те­нан­ту Клен­цу при­шлось при­стре­лить одно­го из мат­ро­сов по име­ни Трау­бе, кото­рый с осо­бой настой­чи­во­стью при­зы­вал к совер­ше­нию это­го про­тив­но­го немец­кой при­ро­де поступ­ка. Все про­чие кри­ку­ны сра­зу при­тих­ли, и мы успе­ли уйти под воду неза­ме­чен­ны­ми.

На сле­ду­ю­щий день с юга появи­лась огром­ная стая мор­ских птиц. Пого­да ста­ла быст­ро ухуд­шать­ся, все ука­зы­ва­ло на при­бли­же­ние бури. Задра­ив люки, мы ожи­да­ли даль­ней­ше­го раз­ви­тия собы­тий, пока необ­хо­ди­мость погру­же­ния не ста­ла оче­вид­ной — в про­тив­ном слу­чае наше неуправ­ля­е­мое суд­но рис­ко­ва­ло быть опро­ки­ну­тым чрез­вы­чай­но высо­ки­ми и кру­ты­ми вол­на­ми. До сих пор мы ста­ра­лись эко­но­мить элек­три­че­ство и сжа­тый воз­дух, дав­ле­ние кото­ро­го уже ощу­ти­мо упа­ло; но сей­час у нас не было выбо­ра, Мы погру­зи­лись на срав­ни­тель­но неболь­шую глу­би­ну и, едва толь­ко шторм начал сти­хать, реши­ли сно­ва всплыть на поверх­ность. Тут нас ожи­да­ло новое потря­се­ние; пол­но­стью отка­за­ли все устрой­ства, обес­пе­чи­ва­ю­щие вер­ти­каль­ный ход суб­ма­ри­ны. Очу­тив­шись в свое­об­раз­ном под­вод­ном пле­ну, люди очень ско­ро при­шли в состо­я­ние, близ­кое к пани­ке, неко­то­рые вновь нача­ли наме­кать на хра­нив­шу­ю­ся у лей­те­нан­та Клен­ца антич­ную скульп­ту­ру как на источ­ник всех наших бед. Одна­ко вид авто­ма­ти­че­ско­го писто­ле­та их несколь­ко успо­ко­ил. Бед­ные пар­ни — мы все вре­мя ста­ра­лись их чем-нибудь занять, застав­ляя чинить вышед­шее из строя обо­ру­до­ва­ние, хотя и сами пре­крас­но созна­ва­ли абсо­лют­ную бес­по­лез­ность этих уси­лий.

Обыч­но мы с Клен­цем спа­ли по оче­ре­ди; как раз во вре­мя мое­го сна, око­ло пяти часов утра чет­вер­то­го июля, и про­изо­шел откры­тый мятеж, Шесте­ро остав­ших­ся в живых ублюд­ков, пола­гая отныне свою гибель неиз­беж­ной, вне­зап­но при­шли в дикую ярость, при­чи­ной кото­рой послу­жи­ло вос­по­ми­на­ние о нашем отка­зе за два дня до того сдать­ся в плен воен­но­му кораб­лю янки. С живот­ным ревом мета­лись они по суд­ну, кру­ша мебель, при­бо­ры и инстру­мен­ты и поми­ная на раз­ные лады все ту же зло­счаст­ную скульп­ту­ру и ее мерт­во­го хозя­и­на, так потряс­ше­го их сво­им мно­го­зна­чи­тель­ным взгля­дом и неха­рак­тер­ной для тру­па подвиж­но­стью. Лей­те­нант Кленц ока­зал­ся не на высо­те поло­же­ния, пре­бы­вая в рас­те­рян­но­сти и без­дей­ствии, чего, впро­чем, и сле­до­ва­ло ожи­дать от сла­бо­воль­но­го и жено­по­доб­но­го уро­жен­ца Рейн­ской про­вин­ции. Я при­стре­лил всех шесте­рых, как того тре­бо­ва­ла обста­нов­ка, и после еще раз лич­но удо­сто­ве­рил­ся в смер­ти каж­до­го.

Мы уда­ли­ли тру­пы через шлю­зо­вые каме­ры и оста­лись на V‑29 вдво­ем. Кленц очень нерв­ни­чал и почти все вре­мя был пьян. Мы реши­ли дер­жать­ся как мож­но доль­ше, бла­го в нашем рас­по­ря­же­нии были зна­чи­тель­ные запа­сы про­ви­ан­та, а хими­че­ские уста­нов­ки исправ­но выра­ба­ты­ва­ли кис­ло­род — к сча­стью, ни одна из них не постра­да­ла от рук этих гряз­ных ско­тов. Одна­ко все наши ком­па­сы, глу­би­но­ме­ры и про­чие хруп­кие при­бо­ры были раз­би­ты, так что в даль­ней­шем мы мог­ли опре­де­лять свое место­на­хож­де­ние лишь при­бли­зи­тель­но, поль­зу­ясь для это­го наруч­ны­ми часа­ми и кален­да­рем и вычис­ляя ско­рость дрей­фа путем наблю­де­ний за раз­лич­ны­ми мор­ски­ми орга­низ­ма­ми через бор­то­вые иллю­ми­на­то­ры или из бое­вой руб­ки. Заря­да акку­му­ля­тор­ных бата­рей вполне хва­та­ло для внут­рен­не­го осве­ще­ния кораб­ля, кро­ме того, мы пери­о­ди­че­ски вклю­ча­ли наруж­ный про­жек­тор, но, в какую бы сто­ро­ну мы его ни направ­ля­ли, вез­де были вид­ны одни и те же дель­фи­ны, плыв­шие парал­лель­ным с нами кур­сом. Эти дель­фи­ны заин­те­ре­со­ва­ли меня с чисто науч­ной точ­ки зре­ния; как извест­но, обыч­ный Delphinus delphis явля­ет­ся мле­ко­пи­та­ю­щим из семей­ства кито­вых и, подоб­но всем дру­гим мле­ко­пи­та­ю­щим, не может жить без воз­ду­ха, одна­ко я спе­ци­аль­но два часа под­ряд сле­дил за одним из этих плов­цов, и за все это вре­мя он ни разу не под­ни­мал­ся к поверх­но­сти оке­а­на.

По про­ше­ствии несколь­ких дней мы с Клен­цем при­шли к выво­ду, что, про­дол­жая дрей­фо­вать в южном направ­ле­нии, суб­ма­ри­на поне­мно­гу опус­ка­ет­ся на глу­би­ну. Мы отме­ча­ли изме­не­ния в окру­жа­ю­щей нас под­вод­ной фло­ре и фауне и про­чли на эту тему нема­ло книг из моей поход­ной биб­лио­те­ки. Дол­жен при­знать, что науч­ная ком­пе­тент­ность мое­го това­ри­ща по несча­стью остав­ля­ла желать мно­го луч­ше­го. В его сти­ле мыш­ле­ния не было ниче­го прус­ско­го, он при вся­ком удоб­ном слу­чае давал волю сво­е­му нездо­ро­во­му вооб­ра­же­нию или же пус­кал­ся в про­стран­ные рас­суж­де­ния, не пред­став­ляв­шие ника­ко­го прак­ти­че­ско­го инте­ре­са. При­бли­же­ние смер­ти пуга­ло его чрез­вы­чай­но — неред­ко я заста­вал его за молит­вой, в кото­рой он поми­нал всех муж­чин, жен­щин и детей, в раз­ное вре­мя отправ­лен­ных нами на дно; забы­вая при этом, что любые дей­ствия, совер­шен­ные ради бла­га Гер­ма­нии, явля­ют­ся спра­вед­ли­вы­ми и достой­ны­ми вся­че­ско­го одоб­ре­ния. Посте­пен­но теряя чув­ство реаль­но­сти, он мог часа­ми смот­реть на скульп­тур­ный образ антич­но­го юно­ши и рас­ска­зы­вать фан­та­сти­че­ские исто­рии о кораб­лях и людях, бес­след­но исчез­нув­ших в море. Ино­гда, в поряд­ке пси­хо­ло­ги­че­ско­го экс­пе­ри­мен­та, я сам уво­дил его на эту зыб­кую поч­ву, дабы раз­влечь­ся его бес­ко­неч­ны­ми поэ­ти­че­ски­ми цита­та­ми и воль­ны­ми пере­ло­же­ни­я­ми ста­рых мор­ских легенд. Мне было искренне его жаль, я вооб­ще не умею оста­вать­ся рав­но­душ­ным, когда вижу стра­да­ния нем­ца; но что поде­ла­ешь — он был не тем чело­ве­ком, вме­сте с кото­рым лег­ко встре­чать смерть. За себя лич­но я был спо­ко­ен и с гор­до­стью думал о том, как род­ное оте­че­ство будет чтить мою память и как моим сыно­вьям будут ста­вить в при­мер их доб­лест­но­го отца.

Девя­то­го авгу­ста мы обна­ру­жи­ли в непо­сред­ствен­ной бли­зо­сти от лод­ки оке­ан­ское дно и осве­ти­ли его луча­ми про­жек­то­ра. Мест­ность под нами пред­став­ля­ла собой хол­ми­стую рав­ни­ну, боль­шей частью покры­тую ков­ром из мор­ских трав и коло­ни­я­ми мел­ких мол­люс­ков. То здесь, то там из тем­но­ты высту­па­ли очер­та­ния оди­но­ко тор­чав­ших мор­ских скал, зарос­ших водо­рос­ля­ми и густо облеп­лен­ных ракуш­ка­ми, но, несмот­ря на это, чем-то неуло­ви­мо схо­жих меж­ду собой. По утвер­жде­нию Клен­ца, это были остан­ки погиб­ших кораб­лей. Гораз­до боль­ше его оза­да­чи­ла камен­ная глы­ба, под­ни­мав­ша­я­ся вер­ти­каль­но над мор­ским дном на высо­ту при­мер­но четы­рех футов и имев­шая два фута в диа­мет­ре; ее боко­вые сте­ны, очень ров­ные и глад­кие, в верх­ней части рез­ко схо­ди­лись, обра­зуя тре­уголь­ную, пра­виль­ной фор­мы вер­ши­ну. Я объ­яс­нил про­ис­хож­де­ние это­го фено­ме­на обна­же­ни­ем кри­стал­ли­че­ских гор­ных пород, Клен­цу же поме­ре­щи­лись на поверх­но­сти глы­бы какие-то стран­ные пись­ме­на. Спу­стя неко­то­рое вре­мя его нача­ла бить нерв­ная дрожь, и он отвер­нул­ся от иллю­ми­на­то­ра с выра­же­ни­ем силь­ней­ше­го испу­га на лице. При­чи­ну столь постыд­но­го мало­ду­шия я нахо­жу лишь в его общем угне­тен­ном состо­я­нии, вызван­ном бес­пре­дель­но­стью, мрач­но­стью и таин­ствен­но­стью открыв­шей­ся перед нами мор­ской без­дны. Такое испы­та­ние ока­за­лось сверх его сил; я же, как оно и подо­ба­ет гер­ман­ско­му офи­це­ру, сохра­нил ясность мыс­ли и пол­ное хлад­но­кро­вие, успев меж­ду делом отме­тить два инте­рес­ных обсто­я­тель­ства: во-пер­вых, V‑29 пре­крас­но выдер­жи­ва­ла глу­бо­ко­вод­ное дав­ле­ние, на кото­рое ее кон­струк­ция изна­чаль­но рас­счи­та­на не была; во- вто­рых, нас по-преж­не­му сопро­вож­да­ли дель­фи­ны, тогда как боль­шин­ство уче­ных-нату­ра­ли­стов кате­го­ри­че­ски отри­ца­ют воз­мож­ность суще­ство­ва­ния выс­ших форм жиз­ни на этих глу­би­нах. Хотя теперь я был уве­рен в том, что в сво­их пер­вых оцен­ках пре­уве­ли­чил быст­ро­ту погру­же­ния суб­ма­ри­ны, но, в любом слу­чае, достиг­ну­тая нами глу­би­на была доста­точ­но вели­ка для того, что­бы сде­лать упо­мя­ну­тые выше фак­ты заслу­жи­ва­ю­щи­ми вни­ма­ния. Опре­де­лив ско­рость наше­го дрей­фа по ори­ен­ти­рам на оке­ан­ском дне, я убе­дил­ся в пра­виль­но­сти моих преж­них рас­че­тов, про­из­ве­ден­ных еще в поверх­ност­ных сло­ях воды.

Меж­ду тем настал момент, когда несчаст­ный Кленц сошел с ума уже бес­по­во­рот­но. Это слу­чи­лось в три часа пят­на­дцать минут попо­лу­дни две­на­дца­то­го авгу­ста. Перед тем он нахо­дил­ся в бое­вой руб­ке, наруж­ный про­жек­тор был вклю­чен — и вдруг я уви­дел, как он вры­ва­ет­ся в каю­ту, где я сидел за кни­гой, и сра­зу дога­дал­ся обо всем по его лицу. Вот что он мне ска­зал (при­во­жу его речь дослов­но): “Он зовет нас к себе! Он зовет нас к себе! Я слы­шу его! Нам надо идти!” Про­из­но­ся это, он схва­тил со сто­ла скульп­ту­ру, засу­нул ее в кар­ман и потя­нул меня за руку к тра­пу, веду­ще­му на палу­бу суб­ма­ри­ны. Толь­ко теперь я понял, что он хочет открыть люк и выбрать­ся вме­сте со мною нару­жу. Сама эта идея, гро­зив­шая вер­ной гибе­лью нам обо­им, была настоль­ко неле­пой и страш­ной, что я, при­знать­ся, спер­ва даже рас­те­рял­ся. Оста­но­вив­шись, я попро­бовхч его уре­зо­нить, но он уже был неуправ­ля­ем. “Идем же, ско­рее, — твер­дил он свое, — ждать боль­ше нече­го; луч­ше рас­ка­ять­ся и полу­чить про­ще­ние, чем упор­ство­вать, выно­ся себе окон­ча­тель­ный при­го­вор”. Тогда я попы­тал­ся изме­нить так­ти­ку, перей­дя от уго­во­ров к пря­мым оскорб­ле­ни­ям. Я назвал его манья­ком, жал­ким безум­ным ничто­же­ством — все было тщет­но. Он кри­чал мне в ответ: “Если я дей­стви­тель­но безу­мен, то это сча­стье! Да будут боги мило­серд­ны к тем, кто может сохра­нить рас­су­док вплоть до гря­ду­ще­го ужас­но­го кон­ца! Еще не позд­но сой­ти с ума, так поспе­шим, пока Он зовет, в послед­ний миг даруя нам про­ще­ние!“

После этой вспыш­ки крас­но­ре­чия созна­ние его как буд­то слег­ка про­яс­ни­лось, и он уже гораз­до более спо­кой­ным голо­сом попро­сил меня поз­во­лить ему уйти одно­му, раз уж я не наме­рен соста­вить ему ком­па­нию. На сей раз я не коле­бал­ся с при­ня­ти­ем реше­ния. Да, конеч­но, это был немец, мой сооте­че­ствен­ник, но в то же вре­мя он был не прус­сак, а все­го лишь рей­н­лан­дец, к тому же пле­бей­ско­го про­ис­хож­де­ния; и потом — это был потен­ци­аль­но опас­ный безу­мец. Усту­пив его само­убий­ствен­ной прось­бе, я тем самым изба­вил­ся бы от спут­ни­ка, чье при­сут­ствие на суб­ма­рине отныне таи­ло в себе угро­зу и моей соб­ствен­ной жиз­ни. Я попро­сил его не уно­сить с собой скульп­ту­ру отве­том на это был жут­кий исте­ри­че­ский смех, зву­ча­ние кото­ро­го я не берусь опи­сать сло­ва­ми. Когда же я осве­до­мил­ся, не жела­ет ли он оста­вить какую-нибудь памят­ную вещи­цу или локон волос, кото­рые я мог бы пере­дать его семье в Гер­ма­нии, если вдруг удаст­ся спа­стись, то вновь услы­шал все тот же отвра­ти­тель­ный хохот. Даль­ней­шее про­мед­ле­ние не име­ло смыс­ла, он забрал­ся в шлю­зо­вую каме­ру, и я, выдер­жав необ­хо­ди­мую пау­зу, при­вел в дей­ствие меха­низм, отпра­вив­ший бед­ня­гу к пра­от­цам. Удо­сто­ве­рив­шись, что тело поки­ну­ло пре­де­лы под­лод­ки, я вклю­чил про­жек­тор, наде­ясь уви­деть его в послед­ний раз — меня инте­ре­со­ва­ло, будет ли труп сплю­щен в лепеш­ку глу­бо­ко­вод­ным дав­ле­ни­ем или же оста­нет­ся невре­ди­мым, как те уди­ви­тель­ные дель­фи­ны. Мне, одна­ко, не уда­лось обна­ру­жить ника­ких сле­дов мое­го быв­ше­го сорат­ни­ка, ибо дель­фи­ны, сгру­див­шись плот­ной мас­сой перед бое­вой руб­кой, начи­сто пере­кры­ли обзор.

Очень ско­ро я пожа­лел, что перед ухо­дом Клен­ца не выта­щил тай­ком у него из кар­ма­на эту скульп­ту­ру, посколь­ку вос­по­ми­на­ние о ней не дава­ло мне с той поры покоя. Я посто­ян­но видел перед собой эти юные пре­крас­ные чер­ты лица в обрам­ле­нии спле­та­ю­щих­ся листьев, испы­ты­вая при этом вол­не­ние, необыч­ное для моей отнюдь не арти­сти­че­ской нату­ры. Меня впер­вые по- насто­я­ще­му огор­чи­ло отсут­ствие собе­сед­ни­ка. Кленц, хотя и дале­ко не ров­ня мне по уров­ню интел­лек­та, все же был луч­ше, чем никто. Я пло­хо спал этой ночью и, воро­ча­ясь на сво­ей кой­ке, про­дол­жал думать о неумо­ли­мо при­бли­жа­ю­щей­ся раз­вяз­ке. Я, разу­ме­ет­ся пони­мал, что мои шан­сы на спа­се­ние ничтож­ны. На сле­ду­ю­щий день я, как обыч­но, под­нял­ся в руб­ку для изу­че­ния обста­нов­ки за бор­том суб­ма­ри­ны. В север­ном направ­ле­нии под­вод­ный ланд­шафт мало чем отли­чал­ся от того, что мы наблю­да­ли в тече­ние послед­них четы­рех суток. Прав­да, ско­рость дрей­фа V‑29 теперь зна­чи­тель­но умень­ши­лась. Раз­вер­нув про­жек­тор в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, я заме­тил, что дно впе­ре­ди начи­на­ет идти под уклон; в поле зре­ния все чаще ста­ли попа­дать оди­на­ко­вые по фор­ме моно­ли­ты, рас­по­ло­жен­ные не в хао­ти­че­ском бес­по­ряд­ке, а слов­но пови­ну­ясь какой-то опре­де­лен­ной схе­ме. Оке­ан­ское дно ухо­ди­ло вниз гораз­до кру­че, чем погру­жа­лась под­лод­ка, и вско­ре, дабы хоть что-нибудь раз­гля­деть, мне при­шлось напра­вить луч све­та почти вер­ти­каль­но вниз. В резуль­та­те слиш­ком рез­ко­го изме­не­ния угла накло­на про­изо­шел обрыв элек­три­че­ско­го при­во­да; лик­ви­да­ция этой неис­прав­но­сти отня­ла у меня несколь­ко минут. Нако­нец все было вос­ста­нов­ле­но, и при све­те про­жек­то­ра мое­му взо­ру откры­лась лежа­щая меж двух гор­ных отро­гов под­вод­ная доли­на.

Не будучи нико­им обра­зом скло­нен к бур­ным про­яв­ле­ни­ям чувств, я все же в пер­вый момент не смог сдер­жать удив­лен­но­го воз­гла­са. Я вынуж­ден сознать­ся в этом, хотя чело­ве­ку, вос­пи­тан­но­му в луч­ших тра­ди­ци­ях вели­кой прус­ской куль­ту­ры, не при­ста­ло удив­лять­ся подоб­ным вещам — мне доста­точ­но было обра­тить­ся к сво­им позна­ни­ям в гео­ло­гии и исто­рии, что­бы вспом­нить о гигант­ских тек­то­ни­че­ских сме­ще­ни­ях, про­ис­хо­див­ших в раз­ное вре­мя как в оке­ан­ских, так и кон­ти­нен­таль­ных обла­стях зем­ной коры. А уви­дел я сле­ду­ю­щее: дале­ко вни­зу парал­лель­но друг дру­гу тяну­лись, исче­зая во мра­ке, ряды полу­раз­ру­шен­ных зда­ний вели­ко­леп­ной, хотя и весь­ма необыч­ной по сво­е­му сти­лю архи­тек­ту­ры, постро­ен­ных боль­шей частью из мра­мо­ра если судить по тому мяг­ко­му и блед­но­му мер­ца­нию, с каким их сте­ны отра­жа­ли лучи све­та. Раз­ва­ли­ны мерт­во­го горо­да зани­ма­ли собой все про­стран­ство узкой вытя­ну­той доли­ны, по сто­ро­нам кото­рой на усту­пах кру­тых гор­ных скло­нов рас­по­ла­га­лись мно­го­чис­лен­ные особ­ня­ком сто­я­щие хра­мы, двор­цы и вил­лы. Кры­ши домов были обру­ше­ны, колон­ны пова­ле­ны и рас­ко­ло­ты, но сле­ды былой кра­со­ты и вели­чия про­гля­ды­ва­ли повсю­ду в нагро­мож­де­ни­ях древ­них руин.

Встре­ча с мифи­че­ской Атлан­ти­дой — ибо я до тех пор пола­гал се суще­ство­ва­ние мифом — вне­зап­но про­бу­ди­ла во мне азарт иссле­до­ва­те­ля. По дну доли­ны, как я дога­дал­ся, в древ­ние вре­ме­на про­те­ка­ла река мне уда­лось раз­гля­деть остат­ки гра­нит­ных и мра­мор­ных мостов, дамб, тер­рас и набе­реж­ных, неко­гда, веро­ят­но, уто­пав­ших в рос­кош­ной зеле­ни аллей и скве­ров. Охва­чен­ный энту­зи­аз­мом, я едва не опу­стил­ся до иди­от­ской сен­ти­мен­таль­но­сти, ранее столь раз­дра­жав­шей меня само­го в рас­суж­де­ни­ях бед­но­го Клен­ца. Толь­ко сей­час я впер­вые заме­тил отсут­ствие южно­го тече­ния — V‑29 мед­лен­но пла­ни­ро­ва­ла над зато­нув­шим горо­дом, подоб­но тому, как сни­жа­ет­ся аэро­план перед посад­кой в обыч­ных горо­дах там, навер­ху. Я так­же с опоз­да­ни­ем обна­ру­жил исчез­но­ве­ние сопро­вож­дав­шей меня стаи дель­фи­нов.

Спу­стя при­мер­но два часа лод­ка лег­ла на камен­ные пли­ты пло­ща­ди, при­мы­кав­шей к ска­ли­сто­му скло­ну горы. По одну сто­ро­ну от меня рас­ки­нул­ся город, отло­го спус­кав­ший­ся к рус­лу реки; по дру­гую сто­ро­ну я в неожи­дан­ной бли­зо­сти от себя уви­дел бога­тый, отлич­но сохра­нив­ший­ся фасад гро­мад­но­го зда­ния, оче­вид­но, хра­ма, выдолб­лен­но­го внут­ри цель­ной ска­лы. Каких тру­дов мог­ло сто­ить созда­ние столь тита­ни­че­ско­го соору­же­ния — на сей счет оста­ет­ся лишь стро­ить догад­ки; тем более что, судя по мно­же­ству окон, за мону­мен­таль­ным фаса­дом долж­ны скры­вать­ся доволь­но обшир­ные внут­рен­ние поме­ще­ния. Парад­ная лест­ни­ца в сред­ней части фаса­да под­ни­ма­лась к огром­ным, рас­пах­ну­тым настежь две­рям, окру­жен­ным по пери­мет­ру рельеф­ны­ми фигу­ра­ми, напо­ми­нав­ши­ми пер­со­на­жей вак­хи­че­ско­го кар­на­ва­ла. Осо­бен­но силь­ное впе­чат­ле­ние про­из­ве­ли на меня мощ­ные колон­ны и фриз, укра­шен­ный скульп­ту­ра­ми пора­зи­тель­ной кра­со­ты и изя­ще­ства: здесь были изоб­ра­же­ны идил­ли­че­ские кар­ти­ны пас­то­раль­ной жиз­ни, а так­же про­цес­сии жре­цов и жриц со стран­но­го вида пред­ме­та­ми куль­та, совер­ша­ю­щих обряд покло­не­ния неко­е­му луче­зар­но­му боже­ству. Мастер­ство худо­же­ствен­но­го испол­не­ния было про­сто фено­ме­наль­ным; искус­ство это­го наро­да каза­лось в чем-то близ­ким по духу к древ­не­гре­че­ско­му, и в то же вре­мя оно рез­ко отли­ча­лось от него. Что-то под­ска­зы­ва­ло мне, что я имею дело с очень отда­лен­ным во вре­ме­ни пред­ше­ствен­ни­ком эллин­ской куль­ту­ры, неже­ли с непо­сред­ствен­ным ее вдох­но­ви­те­лем. У меня уже не вызы­вал сомне­ний тот факт, что все это гран­ди­оз­ное про­из­ве­де­ние архи­тек­ту­ры вплоть до мель­чай­ших дета­лей было высе­че­но из еди­но­го скаль­но­го моно­ли­та, кото­рый являл­ся частью нави­сав­ше­го над доли­ной гор­но­го хреб­та. Раз­ме­ры внут­рен­них поме­ще­ний хра­ма для меня оста­ва­лись загад­кой; воз­мож­но, осно­ву их состав­ля­ла огром­ная есте­ствен­ная пеще­ра или даже систе­ма пещер, про­ни­ка­ю­щих дале­ко вглубь горы. Ни вре­мя, ни вода никак не отра­зи­лись на пер­во­на­чаль­ном вели­ко­ле­пии древ­не­го хра­ма — а это, конеч­но, мог быть толь­ко храм, — и ныне, тыся­чи лет спу­стя, нетро­ну­тый и неосквер­нен­ный, он поко­ил­ся в окру­же­нии веч­но­го мра­ка и без­мол­вия оке­ан­ской без­дны.

Не пом­ню, сколь­ко часов про­вел я в созер­ца­нии зато­нув­ше­го горо­да с его дома­ми, арка­ми, ста­ту­я­ми и моста­ми, с его колос­саль­ным хра­мом, пре­крас­ным и пуга­ю­ще таин­ствен­ным одно­вре­мен­но. Даже в пред­две­рии смер­ти моя любо­зна­тель­ность бра­ла верх над все­ми осталь­ны­ми чув­ства­ми — про­жек­тор выхва­ты­вал из тем­но­ты все новые и новые уди­ви­тель­ные подроб­но­сти. Но он был бес­си­лен про­ник­нуть в зия­ю­щий про­вал цен­траль­но­го вхо­да в храм; в кон­це кон­цов я вспом­нил о необ­хо­ди­мо­сти эко­но­мить энер­гию и отклю­чил про­жек­тор, свет кото­ро­го и так уже был замет­но сла­бее, чем несколь­ко недель назад, в пер­вые дни наше­го вынуж­ден­но­го дрей­фа. Пер­спек­ти­ва в ско­ром вре­ме­ни остать­ся без све­та лишь обост­ри­ла во мне жаж­ду немед­лен­ной дея­тель­но­сти. Имен­но я, пред­ста­ви­тель вели­кой Гер­ма­нии, дол­жен пер­вым прой­ти по сле­дам этой канув­шей в веч­ность циви­ли­за­ции!

Я достал и осмот­рел глу­бо­ко­вод­ный водо­лаз­ный костюм, изго­тов­лен­ный из гиб­ко сочле­нен­ных метал­ли­че­ских пла­стин, про­ве­рил рабо­ту пор­та­тив­но­го фона­ря и реге­не­ра­то­ра воз­ду­ха. Опре­де­лен­ное затруд­не­ние пред­став­лял выход из шлю­зо­вой каме­ры в оди­ноч­ку, без чьей-либо помо­щи, но я был уве­рен, что сумею решить эту про­бле­му, исполь­зуя свои тех­ни­че­ские зна­ния и опыт.

Шест­на­дца­то­го авгу­ста я поки­нул борт V‑29 и, увя­зая нога­ми в тол­стом слое ила, покры­вав­шем ули­цы раз­ру­шен­но­го горо­да, дви­нул­ся вниз по направ­ле­нию к реч­но­му рус­лу. Мне нигде не уда­лось обна­ру­жить ске­ле­тов или иных чело­ве­че­ских остан­ков, но зато я сде­лал нема­ло иных, бес­цен­ных с точ­ки зре­ния архео­ло­гии нахо­док, преж­де все­го скульп­тур и ста­рин­ных монет. Сей­час я не имею воз­мож­но­сти рас­про­стра­нять­ся на эту тему во всех подроб­но­стях, ска­жу лишь, что испы­тал бла­го­го­вей­ный тре­пет при зна­ком­стве с куль­ту­рой, нахо­див­шей­ся в пол­ном рас­цве­те вели­чия и сла­вы в те вре­ме­на, когда по доли­нам Евро­пы бро­ди­ли пещер­ные жите­ли, а могу­чий Нил нес свои воды мимо диких, пер­во­здан­ных бере­гов. Быть может, те, кто най­дет эту руко­пись (если она вооб­ще будет когда-нибудь най­де­на), суме­ют бли­же подой­ти к раз­гад­ке тай­ны, о кото­рой я здесь гово­рю лишь смут­ны­ми наме­ка­ми. Тем вре­ме­нем энер­гия моих элек­три­че­ских бата­рей уже подо­шла к кон­цу, и я был вынуж­ден пото­ро­пить­ся с воз­вра­ще­ни­ем, решив посвя­тить весь сле­ду­ю­щий день осмот­ру хра­ма в глу­бине ска­лы. Сем­на­дца­то­го чис­ла, когда я окон­ча­тель­но укре­пил­ся в сво­их наме­ре­ни­ях про­ник­нуть внутрь хра­ма, меня вне­зап­но постиг­ло тяж­кое разо­ча­ро­ва­ние: как ока­за­лось, все эле­мен­ты, необ­хо­ди­мые для под­за­ряд­ки пор­та­тив­но­го фона­ря, были уни­что­же­ны еще во вре­мя июль­ско­го бун­та этих пар­ши­вых сви­ней. Ярость моя была бес­пре­дель­ной, одна­ко гер­ман­ский здра­вый смысл не поз­во­лил мне отпра­вить­ся без соот­вет­ству­ю­ще­го сна­ря­же­ния в непро­гляд­ную тьму пеще­ры, вполне могу­щей ока­зать­ся лого­вом како­го-нибудь неви­дан­но­го мор­ско­го чудо­ви­ща или запу­тан­ным лаби­рин­том ходов, из кото­рых я нико­гда не смог бы вый­ти нару­жу. Все, что я был в состо­я­нии сде­лать — это напра­вить на фасад зда­ния изряд­но уж потуск­нев­ший луч про­жек­то­ра V‑29 и при его све­те взой­ти по сту­пе­ням наверх, что­бы вбли­зи рас­смот­реть укра­ше­ния хра­ма. Сноп све­та падал на дверь под вос­хо­дя­щим углом, и когда я загля­нул внутрь в надеж­де хоть что-нибудь раз­гля­деть во мра­ке, то не уви­дел даже смут­ных очер­та­ний сте­ны или сво­да в той сто­роне, куда устрем­лял­ся луч. Сде­лав шаг или два впе­ред, пред­ва­ри­тель­но ощу­пы­вая пал­кой пол, я не осме­лил­ся идти даль­ше. Более того впер­вые в жиз­ни я ощу­тил прон­зи­тель­ный леде­ня­щий ужас. Теперь я начал луч­ше пони­мать душев­ное состо­я­ние несчаст­но­го Клен­ца; в то вре­мя как храм при­тя­ги­вал меня все силь­нее, внут­ри меня воз­рас­тал сле­пой страх перед неиз­вест­но­стью, ожи­дав­шей меня за этим поро­гом. Вер­нув­шись на борт суб­ма­ри­ны, я выклю­чил свет и при­нял­ся раз­мыш­лять, сидя в пол­ной тем­но­те. Элек­три­че­ство сле­до­ва­ло эко­но­мить на слу­чай край­ней необ­хо­ди­мо­сти. Суб­бо­ту восем­на­дца­то­го чис­ла я так и про­вел в тем­но­те, мучи­мый самы­ми раз­ны­ми мыс­ля­ми и вос­по­ми­на­ни­я­ми; это было очень нелег­ким испы­та­ни­ем даже для моей истин­но гер­ман­ской выдерж­ки. Кленц, на свое сча­стье, успел сой­ти с ума и погиб­нуть, преж­де чем мы достиг­ли этих зата­ив­ших­ся в глу­бине оке­а­на зло­ве­щих облом­ков дале­ко­го про­шло­го — и он тогда еще при­зы­вал меня после­до­вать его при­ме­ру. Неуже­ли и вправ­ду судь­ба сохра­ни­ла мне разум лишь для того, что­бы при­ве­сти меня, бес­по­мощ­но­го и без­за­щит­но­го, к кон­цу более ужас­но­му, чем в состо­я­нии вооб­ра­зить чело­век? Нет, оче­вид­но, все дело было в нерв­ном пере­на­пря­же­нии; впе­чат­ли­тель­ность — удел ничто­жеств, и я обя­зан уси­ли­ем воли пре­одо­леть эту вре­мен­ную сла­бость.
Я так и не смог заснуть в ту ночь и, уже не думая об эко­но­мии, сно­ва вклю­чил свет. Было страш­но досад­но, что элек­три­че­ству суж­де­но кон­чить­ся рань­ше, чем запа­сам воз­ду­ха и про­до­воль­ствия. Вспом­нив еще об одном — наи­бо­лее про­стом из всех воз­мож­ных — исхо­де, я хоро­шень­ко почи­стил свой авто­ма­ти­че­ский писто­лет. Бли­же к утру я, долж­но быть, уснул при вклю­чен­ном све­те, так как, проснув­шись вче­ра после полу­дня, обна­ру­жил бата­реи совер­шен­но без­жиз­нен­ны­ми. Я зажег одну за дру­гой несколь­ко спи­чек и в отча­я­нии посе­то­вал на ту непреду­смот­ри­тель­ность, с какой мы дав­ным-дав­но израс­хо­до­ва­ли все имев­ши­е­ся у нас све­чи.

Когда погас­ла послед­няя спич­ка, кото­рую я решил­ся истра­тить, я дол­го сидел в тем­но­те и пол­ном без­мол­вии. В кото­рый раз уже думая о неиз­беж­но­сти смер­ти, я про­смат­ри­вал в памя­ти всю чере­ду недав­них собы­тий и вне­зап­но наткнул­ся на как буд­то дре­мав­шее до поры мимо­лет­ное впе­чат­ле­ние, кото­рое заста­ви­ло бы содрог­нуть­ся любо­го более сла­бо­го и суе­вер­но­го чело­ве­ка Голо­ва луче­зар­но­го боже­ства на фаса­де хра­ма была тем же самым скульп­тур­ным порт­ре­том антич­но­го юно­ши, при­не­сен­ным из моря мерт­вым мат­ро­сом и впо­след­ствии воз­вра­щен­ным обрат­но в море погиб­шим при этом Клен­цем.

Я был слег­ка оза­да­чен таким сов­па­де­ни­ем, но ни в коей мере не устра­шен. Толь­ко недо­раз­ви­тым умам свой­ствен­на поспеш­ность, с какой они объ­яс­ня­ют любую необыч­ную и слож­ную для пони­ма­ния вещь дей­стви­ем яко­бы сверхъ­есте­ствен­ных сил. Сов­па­де­ние, без­услов­но, было доволь­но стран­ным, но я, как чело­век здра­во­мыс­ля­щий, не соби­рал­ся увя­зы­вать фак­ты, не пред­по­ла­га­ю­щие меж­ду собой ника­кой логи­че­ской свя­зи, или искать зако­но­мер­ную после­до­ва­тель­ность в тра­ги­че­ских собы­ти­ях, про­изо­шед­ших с нами со дня гибе­ли “Вик­то­рии” вплоть до насто­я­ще­го вре­ме­ни. Ощу­щая потреб­ность в допол­ни­тель­ном отды­хе, я при­нял успо­ко­и­тель­ное лекар­ство и погру­зил­ся в сон. Мое нер­воз­ное состо­я­ние отра­зи­лось и на сно­ви­де­ни­ях, ибо я все вре­мя слы­шал кри­ки тону­щих в море людей и видел мерт­вые лица, при­льнув­шие к иллю­ми­на­то­рам лод­ки. Сре­ди этих отвра­ти­тель­ных мерт­вых масок я вдруг уви­дел живое, насмеш­ли­во гля­дев­шее на меня лицо моло­до­го мат­ро­са, обла­да­те­ля той самой про­кля­той ста­ту­эт­ки.

Опи­сы­вая сего­дняш­ний день с момен­та сво­е­го про­буж­де­ния, я дол­жен быть осо­бен­но вни­ма­тель­ным, посколь­ку нер­вы мои рас­ша­та­ны и реаль­ные фак­ты в моем созна­нии начи­на­ют путать­ся с гал­лю­ци­на­ци­я­ми. Мой слу­чай дол­жен пред­став­лять исклю­чи­тель­ный инте­рес для пси­хо­ло­гов, и я сожа­лею, что недо­сту­пен сей­час для науч­но­го наблю­де­ния со сто­ро­ны ком­пе­тент­ных гер­ман­ских спе­ци­а­ли­стов.

Пер­вое, что я почув­ство­вал, едва открыв гла­за, было непре­одо­ли­мое жела­ние сию же мину­ту встать и идти в храм; жела­ние это рос­ло и уси­ли­ва­лось, и лишь какой-то под­со­зна­тель­ный рефлекс само­со­хра­не­ния удер­жал меня от это­го безум­но­го шага. Вско­ре после того мне почу­дил­ся свет, сла­бо стру­я­щий­ся в окру­жав­шей меня кро­меш­ной тьме; я как буд­то заме­тил смут­ные фос­фо­ри­че­ские бли­ки в воде за иллю­ми­на­то­ром, выхо­дя­щим в сто­ро­ну хра­ма. Это воз­бу­ди­ло мое любо­пыт­ство, посколь­ку мне ниче­го не было извест­но о глу­бо­ко­вод­ных орга­низ­мах, спо­соб­ных быть источ­ни­ком столь силь­но­го све­че­ния. Но преж­де чем я успел что-либо пред­при­нять, сле­ду­ю­щее, уже тре­тье под­ряд, необъ­яс­ни­мое явле­ние заста­ви­ло меня вооб­ще усо­мнить­ся в объ­ек­тив­но­сти сво­их ощу­ще­ний. На сей раз это была слу­хо­вая гал­лю­ци­на­ция — рит­ми­че­ский мело­дич­ный звук, похо­жий на не очень строй­ное и в то же вре­мя чару­ю­ще пре­крас­ное хоро­вое пес­но­пе­ние или рели­ги­оз­ный гимн, каким-то обра­зом доно­сив­ший­ся извне сквозь зву­ко­не­про­ни­ца­е­мый кор­пус лод­ки. Уга­дав в этом пер­вый опас­ный при­знак пси­хи­че­ско­го рас­строй­ства, я зажег еще несколь­ко спи­чек и при­нял боль­шую дозу рас­тво­ра бро­ми­сто­го натрия, кото­рая несколь­ко сня­ла напря­же­ние — по край­ней мере, она помог­ла рас­се­ять аку­сти­че­скую иллю­зию. Но фос­фо­ри­че­ское све­че­ние не исче­за­ло, и я с тру­дом пода­вил в себе неле­пое жела­ние при­бли­зить­ся к иллю­ми­на­то­ру в надеж­де раз­га­дать его при­ро­ду. А свет меж тем казал­ся пора­зи­тель­но реаль­ным; я вско­ре начал раз­ли­чать вокруг себя зна­ко­мые пред­ме­ты и сре­ди них пустой ста­кан из-под бро­ми­сто­го натрия, кото­рый уж точ­но никак не мог быть дав­ним, отло­жив­шим­ся в памя­ти визу­аль­ным впе­чат­ле­ни­ем, посколь­ку видел­ся мне сей­час не на сво­ем при­выч­ном месте, а там, где я слу­чай­но поста­вил его несколь­ко минут назад. Это послед­нее обсто­я­тель­ство меня поряд­ком оза­да­чи­ло, я пере­сек ком­на­ту и дотро­нул­ся рукой до ста­ка­на. Он дей­стви­тель­но нахо­дил­ся здесь, я видел и ося­зал его одно­вре­мен­но. Теперь я знал, что либо свет этот и впрямь был насто­я­щим, либо же он являл­ся частью столь глу­бо­кой и все­объ­ем­лю­щей гал­лю­ци­на­ции, что вся­кая попыт­ка устра­нить ее была зара­нее обре­че­на на про­вал. Поэто­му я, пре­кра­тив бес­по­лез­ную борь­бу с самим собой, немед­лен­но отпра­вил­ся наверх в бое­вую руб­ку, что­бы взгля­нуть отту­да на источ­ник таин­ствен­но­го све­та. Раз­ве не мог­ла им ока­зать­ся еще одна гер­ман­ская суб­ма­ри­на, давав­шая мне неожи­дан­ный шанс на спа­се­ние?

Чита­те­лю ни в коем слу­чае не сто­ит при­ни­мать все изло­жен­ное мною ниже за объ­ек­тив­ную исти­ну. Посколь­ку эти собы­тия не укла­ды­ва­ют­ся в рам­ки есте­ствен­но­го поряд­ка вещей, они неиз­беж­но явля­ют­ся про­дук­том мое­го рас­стро­ен­но­го вооб­ра­же­ния. Итак, под­няв­шись в руб­ку, я обна­ру­жил под­вод­ное про­стран­ство в целом гораз­до менее осве­щен­ным, чем ожи­дал его уви­деть. Вокруг не было ника­ких фос­фо­рес­ци­ру­ю­щих рас­те­ний или живот­ных, и спус­кав­ший­ся к рус­лу реки город был оку­тан непро­ни­ца­е­мым мра­ком. Что же каса­ет­ся зре­ли­ща, пред­став­ше­го пере­до мной по дру­гую сто­ро­ну руб­ки, то оно не пока­за­лось мне ни осо­бо эффект­ным или абсурд­ным, ни тем более наво­дя­щим страх, одна­ко оно пога­си­ло послед­нюю искру надеж­ды, тлев­шую еще в глу­бине мое­го созна­ния. Ибо рас­пах­ну­тая дверь и окна выруб­лен­но­го в ска­ле под­вод­но­го хра­ма излу­ча­ли яркий, слег­ка колеб­лю­щий­ся свет, напо­ми­нав­ший отблес­ки огром­но­го жерт­вен­но­го кост­ра, горев­ше­го где-то дале­ко внут­ри зда­ния.

Мои после­ду­ю­щие впе­чат­ле­ния сум­бур­ны и фраг­мен­тар­ны. По мере того как я все при­сталь­нее вгля­ды­вал­ся в эту про­ти­во­есте­ствен­ную кар­ти­ну, меня нача­ли посе­щать раз­ные виде­ния — в глу­бине хра­ма мне пред­став­ля­лись какие-то пред­ме­ты и фигу­ры; неко­то­рые из них пере­ме­ща­лись, иные были непо­движ­ны. Тогда же я вновь услы­шал те самые отда­лен­ные зву­ки хора, кото­рые впер­вые достиг­ли мое­го слу­ха сра­зу же после про­буж­де­ния. Посте­пен­но нарас­тав­шие во мне бес­по­кой­ство и страх скон­цен­три­ро­ва­лись вокруг моло­до­го при­шель­ца из моря и его рез­ной ста­ту­эт­ки, во всех дета­лях повто­ряв­шей изоб­ра­же­ния на фри­зе и колон­нах хра­ма. Вспом­нив бед­но­го Клен­ца, я поду­мал о том, где может сей­час поко­ить­ся его тело вме­сте с этой ста­ту­эт­кой, уне­сен­ной им обрат­но в оке­ан. Перед ухо­дом он пытал­ся меня о чем-то пре­ду­пре­дить, но я не при­слу­шал­ся к его сло­вам, — ведь это был все­го лишь сла­бо­ха­рак­тер­ный и мяг­ко­те­лый рей­н­лан­дец, поме­шав­ший­ся от невзгод и опас­но­стей, кото­рые любой уро­же­нец Прус­сии спо­со­бен пере­но­сить без малей­ше­го напря­же­ния.

Мне оста­ет­ся доба­вить совсем немно­гое. Навяз­чи­вая идея — вой­ти внутрь хра­ма — пре­вра­ти­лась теперь в кате­го­ри­че­ский, тре­бу­ю­щий бес­пре­ко­слов­но­го под­чи­не­ния при­каз. Отныне моя гер­ман­ская воля не управ­ля­ет уже мои­ми поступ­ка­ми, но я пока могу выка­зы­вать само­сто­я­тель­ность во вто­ро­сте­пен­ных вопро­сах. Эта же раз­но­вид­ность умствен­ной болез­ни ранее погу­би­ла Клен­ца, заста­вив его устре­мить­ся в мор­скую пучи­ну даже без эле­мен­тар­но­го защит­но­го сна­ря­же­ния; одна­ко я, чело­век прус­ско­го скла­да ума и харак­те­ра, наме­рен до кон­ца исполь­зо­вать все те немно­гие воз­мож­но­сти, кото­ры­ми пока рас­по­ла­гаю. Когда я понял, что мне так или ина­че при­дет­ся идти в храм, я пер­вым делом тща­тель­но осмот­рел и под­го­то­вил к выхо­ду свой водо­лаз­ный костюм, шлем и реге­не­ра­тор воз­ду­ха, после чего взял­ся за состав­ле­ние этих поспеш­ных запи­сей в надеж­де, что они когда-нибудь ста­нут досто­я­ни­ем глас­но­сти. Поки­дая — теперь уже навсе­гда — свою суб­ма­ри­ну, я отправ­лю к поверх­но­сти оке­а­на запе­ча­тан­ную бутыль с этой руко­пи­сью.

Я не испы­ты­ваю стра­ха, меня так­же мало тре­во­жат про­ро­че­ства сума­сшед­ше­го Клен­ца, Все виден­ное мной не име­ет ниче­го обще­го с реаль­ной дей­стви­тель­но­стью; в конеч­ном ито­ге след­стви­ем мое­го безу­мия явит­ся самая обык­но­вен­ная смерть от уду­шья, когда иссяк­нет запас кис­ло­ро­да. Горя­щий внут­ри хра­ма свет — это не более чем обман зре­ния, так что мне пред­сто­ит по-немец­ки спо­кой­но и муже­ствен­но встре­тить смерть в без­мол­вии и непро­гляд­ной тьме оке­ан­ских вод. Демо­ни­че­ский хохот, кото­рый я слы­шу, допи­сы­вая эти стро­ки, на деле явля­ет­ся лишь порож­де­ни­ем мое­го уга­са­ю­ще­го рас­суд­ка. Теперь мне оста­лось лишь обла­чить­ся в водо­лаз­ный костюм, открыть люк и бес­страш­но вой­ти в эту свое­об­раз­ную древ­нюю усы­паль­ни­цу, мол­ча­ли­во хра­ня­щую тай­ны неиз­ме­ри­мых глу­бин и дале­ких забы­тых сто­ле­тий.

Примечания:

Опуб­ли­ко­ва­но в сен­тяб­ре 1925 года в Weird Tales, Vol. 6, No. 3, p. 329–36, 429–31. На рус­ском язы­ке впер­вые опуб­ли­ко­ва­но в сбор­ни­ке “Безум­ная луна” в 1990 году.
Вилъ­гельм­с­ха­фен — гер­ман­ская воен­но-мор­ская база на побе­ре­жье Север­но­го моря.