Говард Филлипс Лавкрафт

ГИПНОС

(Hypnos)
Напи­са­но в 1922 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод А. Мороз, Г. Кот

////

«По пово­ду сна, пагуб­но­го при­клю­че­ния, в кото­рое мы отправ­ля­ем­ся вече­ром, мож­но ска­зать, что еже­днев­но люди засы­па­ют со сме­ло­стью, кото­рая была бы непо­нят­на, если бы мы не зна­ли о том, что она есть резуль­тат пре­не­бре­жен­ной нами опас­но­сти».

Ш. Бод­лер

Ах, если бы Все­лен­ную насе­ля­ли боги, пол­ные жало­сти, с кото­рой они дол­гие часы наблю­да­ли бы за мной, когда ни моя воля, ни нар­ко­тик не могут удер­жать меня на краю про­па­сти сна!

Навер­ное, я сума­сшед­ший, пото­му что решил с отча­я­ни­ем погру­зить­ся в тай­ны, смысл кото­рых до сих пор не рас­крыт чело­ве­че­ством. Сума­сшед­ший так­же и мой друг – сума­сшед­ший или бла­жен­ный? – мой един­ствен­ный друг, увлек­ший меня на эти поис­ки и пре­успев­ший в них, что­бы покон­чить, нако­нец, со стра­хом, кото­рый одна­жды мог бы стать моим.

Я пом­ню, что мы позна­ко­ми­лись на желез­но­до­рож­ном вок­за­ле. Окру­жен­ный зева­ка­ми он лежал на зем­ле без созна­ния, изги­ба­ясь в кон­вуль­си­ях. Его хруп­кое, оде­тое в чер­ный костюм тело стран­но заде­ре­ве­не­ло. На вид ему было лет сорок. Глу­бо­кие мор­щи­ны отчет­ли­во очер­ти­ли его впа­лые щеки. Но мор­щи­ны эти были уди­ви­тель­но кра­си­вой, оваль­ной фор­мы. Несколь­ко сереб­ря­ных нитей бле­сте­ли в его пыш­ной вью­щей­ся шеве­лю­ре, а его густая корот­кая боро­да в моло­дые годы была, навер­но, чер­нее воро­но­во­го кры­ла. Лоб был белым, слов­но мра­мор Пен­те­лия, и таким вели­ко­леп­ным, что, каза­лось, при­над­ле­жал гос­по­ду.

В моем созна­нии скуль­пто­ра сра­зу воз­ник­ла мысль, что этот чело­век никто иной, как антич­ный фавн, вне­зап­но появив­ший­ся из рас­ко­пок раз­ру­шен­но­го хра­ма и забро­шен­ный, уж не знаю кем, в наш груст­ный мир для испы­та­ния холо­дом и опу­сто­ша­ю­щим дей­стви­ем вре­ме­ни. Когда он открыл свои огром­ные чер­ные гла­за, то в прон­зи­тель­ном взгля­де незна­ко­мо­го чело­ве­ка я про­чи­тал, что отныне это мой един­ствен­ный друг – до сих пор у меня не было ни одно­го, – так как я понял, что его гла­за созер­ца­ли вели­чие и ужас того цар­ства, кото­рое лежит по дру­гую сто­ро­ну дей­стви­тель­но­сти. Того цар­ства, береж­но хра­ни­мо­го в моем вооб­ра­же­нии, кото­рое я тщет­но искал. Одним взма­хом руки я оттес­нил тол­пу зевак, и объ­явил ему, что он дол­жен пой­ти ко мне и стать моим настав­ни­кам и про­вод­ни­ком в нескон­ча­е­мых поис­ках зага­доч­но­го. Он согла­сил­ся про­стым кив­ком голо­вы. Позд­нее в его голо­се мне рас­кры­лась вол­шеб­ная музы­ка виол и хру­сталь­ных шаров. Мы бесе­до­ва­ли дни и ночи напро­лет, и я лепил его бюст или точил из сло­но­вой костя мини­а­тю­ры с его порт­ре­том, что­бы высечь на них и этим обес­смер­тить его выска­зы­ва­ния.

Невоз­мож­но рас­ска­зать о наших увле­че­ни­ях, ведь они не име­ли ниче­го обще­го с тем миром, что при­ду­мал чело­ве­че­ский разум.

Мы вита­ли в бес­ко­неч­ной Все­лен­ной, тем­ная зага­доч­ная и ужа­са­ю­щая сущ­ность кото­рой нахо­ди­лась по дру­гую сто­ро­ну мате­рии, вре­ме­ни и про­стран­ства и опа­сать­ся суще­ство­ва­ния кото­рой мож­но было лишь в опре­де­лен­ном состо­я­нии сна. Эти сны за поро­гом сна, не име­ю­щие ниче­го обще­го со смер­тью, к чело­ве­ку с пыл­ким вооб­ра­же­ни­ем при­хо­дят лишь один или два раза в жиз­ни. С про­буж­де­ни­ем все, про­ник­шее к нам из это­го необъ­ят­но­го кос­мо­са, исче­за­ет подоб­но тому, как рас­тво­ря­ет­ся в воз­ду­хе мыль­ный пузырь: выпу­щен­ный в про­стран­ство он теря­ет связь с источ­ни­ком сво­е­го воз­ник­но­ве­ния.

Уче­ные мужи до сих пор пол­ны сомне­ний, в боль­шин­стве сво­ем они не зна­ют, что есть сон на самом деле. Несколь­ко уче­ных попы­та­лись най­ти объ­яс­не­ние это­му. Боги рас­сме­я­лись. Чело­век с восточ­ны­ми гла­за­ми заявил, что вре­мя и про­стран­ство отно­си­тель­ны. В свою оче­редь рас­сме­я­лись люди. Но тот чело­век все же поро­дил сомне­ние. Я решил пой­ти даль­ше. Мой друг так­же. Частич­но он достиг успе­ха. Затем мы оба с помо­щью экзо­ти­че­ско­го нар­ко­ти­ка погру­зи­лись в страш­ный запрет­ный сон в моей сту­дии на вер­шине баш­ни в граф­стве Кент.

Сре­ди стра­да­ний, тер­за­ю­щих меня сей­час, наи­бо­лее нестер­пи­мым явля­ет­ся моя неспо­соб­ность выска­зать­ся. Невоз­мож­но рас­ска­зать о том, что я уви­дел и понял в ходе моих запрет­ных иссле­до­ва­ний, пото­му что ни в одном язы­ке нет сим­во­лов, спо­соб­ных доне­сти их сущ­ность. И дей­стви­тель­но, с нача­ла и до кон­ца наши откры­тия про­ис­хо­ди­ли исклю­чи­тель­но на уровне ощу­ще­ний. Ощу­ще­ний, не имев­ших ося­за­тель­ной свя­зи с тем, что может заре­ги­стри­ро­вать нерв­ная систе­ма чело­ве­ка. Без­услов­но, это были чув­ства, отра­жа­ю­щие пора­зи­тель­ные кос­ми­че­ские эле­мен­ты, суть кото­рых неот­чет­ли­ва и неопре­де­лен­на.

В луч­шем слу­чае чело­ве­че­ская речь мог­ла пере­дать общий харак­тер наших иссле­до­ва­ний, того, что мы назы­ва­ли погру­же­ни­ем или пла­ни­ру­ю­щим поле­том. Ведь в каж­дый из пери­о­дов наше­го иссле­до­ва­ния какая-то часть разу­ма вне­зап­но поки­да­ла дей­стви­тель­ность, что­бы стре­ми­тель­но вле­теть в тем­ную, ужа­са­ю­щую про­пасть, раз­ры­вая на сво­ем пути бес­фор­мен­ные обла­ка и лип­кий пар.

Во вре­мя этих неося­за­е­мых мрач­ных поле­тов мы были то вме­сте, то порознь. Когда отправ­ля­лись одно­вре­мен­но, мой друг все­гда опе­ре­жал меня. Я опа­сал­ся за него, несмот­ря на аморф­ность суб­стан­ции, в кото­рой мы нахо­ди­лись. Одна и та же кар­ти­на непре­рыв­но сто­я­ла у меня перед гла­за­ми: плы­ву­щее в золо­ти­стом све­те его лицо с по-юно­ше­ски пол­ны­ми щека­ми, бле­стя­щим взгля­дом, высо­ким лбом, тем­ны­ми воло­са­ми и едва про­би­ва­ю­щей­ся бород­кой.

Мы не вели запи­сей во вре­мя наших поле­тов, так как само вре­мя ста­ло для нас про­сто иллю­зи­ей. Я знал лишь, что с нами мог­ло про­ис­хо­дить толь­ко хоро­шее, и, вос­хи­щен­ные, мы обна­ру­жи­ли, что годы не остав­ля­ют боль­ше сле­дов на наших лицах.

Речи наши ста­ли непо­чти­тель­ны­ми и чер­тов­ски често­лю­би­вы­ми. Ни гос­подь, ни сам сата­на не стре­ми­лись одер­жать тех побед, о кото­рых мы меч­та­ли. Меня охва­ты­ва­ет дрожь, когда я рас­ска­зы­ваю об этом, не наде­ясь быть пра­виль­но поня­тым. И все же, по прав­де гово­ря, одна­жды мой друг дове­рил бума­ге мыс­ли, кото­рые не мог про­из­не­сти вслух. Это заста­ви­ло меня тут же сжечь бого­хуль­ный листок, и теперь я со стра­хом смот­рю через широ­ко рас­кры­тое окно на звезд­ное небо. Я пред­по­ла­гаю – это лишь мое пред­по­ло­же­ние, – что он заду­мал под­чи­нить сво­е­му вли­я­нию тече­ние всей Все­лен­ной и даже более того: он хотел, что­бы Зем­ля и звез­ды меня­лись места­ми по его при­ка­зу и что­бы ему одно­му при­над­ле­жа­ло пра­во решать судь­бу вся­ко­го живо­го суще­ства. Я утвер­ждаю – и могу в этом поклясть­ся, – что не раз­де­лял его устрем­ле­ний. И хотя мой друг мог ска­зать или напи­сать про­тив­ное, это мож­но счи­тать ложью, ведь я не из тех людей, что ста­вят на кар­ту всё то, что обес­пе­чи­ва­ет пол­ный успех заду­ман­но­му. При­шла ночь, и нале­тев­шие из дале­ко­го про­стран­ства вет­ры закру­жи­ли нас в без­бреж­ной пусто­те за гра­нью мыш­ле­ния и пони­ма­ния. Наво­дя­щее ужас ощу­ще­ние овла­де­ло нами. Вос­при­я­тие бес­ко­неч­но­сти вызы­ва­ло у нас стран­ные при­сту­пы радо­сти, но сей­час я не спо­со­бен вос­про­из­ве­сти пол­но­стью те ощу­ще­ния и опи­сать то немно­гое, что мне запом­ни­лось. Когда мы бес­пре­пят­ствен­но пре­одо­ле­ли серию вяз­ких пре­град, я почув­ство­вал, что нас унес­ло в цар­ство, бес­ко­неч­но более дале­кое, чем то, кото­рое нам запом­ни­лось рань­ше.

Мой друг плыл дале­ко впе­ре­ди меня в дев­ствен­но голу­бом оке­ане, и эта кар­ти­на – юно­ше­ское выра­же­ние его лица, вос­тор­жен­но­го и све­тя­ще­го­ся – нес­ла в себе нечто роко­вое. Вне зап­но воз­ник­ший образ стал тем­ным и сра­зу исчез, а я почув­ство­вал впе­ре­ди пре­гра­ду, кото­рую не смог пре­одо­леть. Это было что-то похо­жее на дру­гие, но в то же вре­мя плот­нее: твер­дая, клей­кая мас­са – если мож­но упо­тре­бить подоб­ные тер­ми­ны для опре­де­ле­ния каче­ства в нема­те­ри­аль­ном мире.

Я уда­рил­ся о барьер, а мой друг пере­ле­тел через него без тру­да. Я барах­тал­ся, ста­ра­ясь ско­рее догнать его, пото­му что дей­ствие при­ня­то­го нар­ко­ти­ка под­хо­ди­ло к кон­цу. Нако­нец, я открыл гла­за и в углу сту­дии напро­тив себя: уви­дел мое­го ком­па­ньо­на, блед­но­го, рас­те­рян­но­го, еще без созна­ния. Антич­ные чер­ты его лица пора­жа­ли какой-то дикой кра­со­той в зеле­ных и золо­тых лучах лун­но­го све­та.

Через неко­то­рое вре­мя он поше­ве­лил­ся. Боже, мог­ло ли небо изба­вить меня от спек­так­ля, неволь­ным зри­те­лем кото­ро­го я стал?! Не могу пере­дать, какие кри­ки выры­ва­лись из его гру­ди, какие адские виде­ния отра­зи­лись на мгно­ве­ние в его чер­ных гла­зах, рас­ши­рен­ных от стра­ха. Могу лишь ска­зать, что я поте­рял созна­ние и оста­вал­ся так до тех пор, пока мой друг опять не при­шел в себя и не при­нял­ся меня тря­сти, наде­ясь таким обра­зом, что я помо­гу ему изгнать из его души страш­ные муки и уны­ние.

Это было кон­цом наших доб­ро­воль­ных иссле­до­ва­ний в зако­ул­ках сна. Запу­ган­ный, раз­дав­лен­ный, дро­жа­щий при­я­тель, пре­одо­лев­ший страш­ный барьер, ска­зал, что отныне мы боль­ше не долж­ны путе­ше­ство­вать по это­му бес­пре­дель­ном­му цар­ству. У него не хва­та­ло сме­ло­сти опи­сать то, что он видел. Он к тому же заявил, что мы долж­ны отда­вать сну как мож­но мень­ше вре­ме­ни, даже если для это­го потре­бу­ет­ся при­ни­мать воз­буж­да­ю­щие пре­па­ра­ты. Он был пол­но­стью прав и вско­ре я начал испы­ты­вать невы­ра­зи­мый страх каж­дый раз, когда про­ва­ли­вал­ся в бес­па­мят­ство. Выхо­дя на вре­мя из этой неиз­беж­ной дре­мо­ты, я ста­но­вил­ся все более ста­рым; одрях­ле­ние же мое­го при­я­те­ля вызы­ва­ло у меня тре­во­гу.

Для чело­ве­ка нет ниче­го более ужас­но­го, чем сле­дить за мор­щи­на­ми, обра­зу­ю­щи­ми­ся на его соб­ствен­ном лице, и видеть, как воло­сы беле­ют пря­мо на гла­зах. Мы изме­ни­ли наш образ жиз­ни. До сего дня друг не рас­кры­вал мне ни свое имя, ни про­ис­хож­де­ние, он жил подоб­но отшель­ни­ку. Но вне­зап­но наше оди­но­че­ство ста­ло для него невы­но­си­мо. Он отка­зы­вал­ся оста­вать­ся ночью один. Даже при­сут­ствие несколь­ких чело­век не спа­са­ло и не успо­ка­и­ва­ло его. Лишь сре­ди мно­го­чис­лен­ной и радост­ной тол­пы он чув­ство­вал себя хоро­шо. Мы ста­ли боль­ше общать­ся с моло­ды­ми, и хотя наше при­сут­ствие и наш воз­раст ино­гда вызы­ва­ли их насмеш­ки, это при­но­си­ло мое­му при­я­те­лю мень­ше стра­да­ний, чем оди­но­че­ство.

Я заме­тил, что мой друг осо­бен­но боял­ся нахо­дить­ся вне дома в час, когда зажи­га­лись звез­ды. Часто я заста­вал его встре­во­же­но смот­ря­щим на небо, как бы выис­ки­ва­ю­щим там след неко­е­го дья­во­ла. Его взгляд не был устрем­лен толь­ко в одну точ­ку небес­но­го сво­да, направ­ле­ние взгля­да меня­лось в зави­си­мо­сти от вре­ме­ни года. Вес­ной он смот­рел на севе­ро- запад, летом пря­мо вверх, над наши­ми голо­ва­ми, осе­нью – на севе­ро-восток и зимой – на запад, но лишь ран­ним утром.

Душ­ные лет­ние вече­ра наго­ня­ли на него необъ­яс­ни­мый страх.

Про­шло два года, и я начал пони­мать, что его опа­се­ния долж­ны быть свя­за­ны с чем-то кон­крет­ным. Я сде­лал вывод, что все дело в каком-то пятне на небес­ном сво­де, кото­рое в зави­си­мо­сти от вре­ме­ни года меня­ет свое рас­по­ло­же­ние. Угол­ком неба, на кото­рый посто­ян­но смот­рел мой друг, было созвез­дие Коро­ны Север­но­го Сия­ния. Мы сня­ли сту­дию в Лон­доне.

Мы не раз­лу­ча­лись ни на мгно­ве­ние, но боль­ше не вспо­ми­на­ли о том вре­ме­ни, когда оба стре­ми­лись познать таин­ство поту­сто­рон­не­го мира. Мы поста­ре­ли. Нар­ко­ти­ки, посто­ян­ное нерв­ное напря­же­ние и про­шлая раз­гуль­ная жизнь силь­но измо­та­ли нас.

Друг почти пол­но­стью облы­сел. Его боро­да и те немно­гие воло­сы, что еще оста­лись, ста­ли белы­ми, слов­но снег. Мы одер­жа­ли уди­ви­тель­ную побе­ду над сном и спа­ли не боль­ше одно­го-двух часов в сут­ки. Затем, с дождя­ми и тума­на­ми, при­шел январь. У нас не было боль­ше денег на покуп­ку нар­ко­ти­ков. Я уже дав­но про­дал все ста­туи и мини­а­тю­ры; у меня не оста­лось боль­ше сил рабо­тать с мра­мо­ром и сло­но­вой костью. Спо­соб­ность и уме­ние при­да­вать мате­ри­а­лу необ­хо­ди­мую фор­му почти пол­но­стью поки­ну­ли меня.
Мы жесто­ко стра­да­ли. Одна­жды ночью мой друг впал в тре­вож­ный сон. Он с тру­дом дышал, хри­пел, и дол­гое вре­мя мне не уда­ва­лось его раз­бу­дить. Эта кар­ти­на вре­за­лась в мой мозг во всех дета­лях: тем­ная ман­сар­да, по кры­ше сту­чит дождь; гром­кое тика­нье настен­ных часов и тихое наруч­ных; при­глу­шен­ный дождем и тума­ном город­ской шум, и самое страш­ное – тяже­лое, глу­бо­кое, зло­ве­щее дыха­ние, как бы отме­ри­ва­ю­щее пор­ции сверхъ­есте­ствен­но­го стра­ха.

По мере того как я сидел воз­ле дру­га, у меня под­ня­лось дав­ле­ние, и тол­па демо­нов, рож­ден­ная моим боль­ным вооб­ра жени­ем, закру­жи­лась вокруг меня. Я услы­шал бой часов – это были не наши часы, а какие-то дру­гие, лишен­ные необ­хо­ди­мо­го меха­низ­ма, – и он при­дал новый импульс моим болез­нен­ным снам. Часы – вре­мя – про­стран­ство – бес­ко­неч­ность. Потом мыс­ли сосре­до­то­чи­лись на жили­ще. Над кры­шей, тума­ном, дождем, самой атмо­сфе­рой на севе­ро-запа­де под­ни­ма­лась Коро­на Север­но­го Сия­ния. Созвез­дие, кото­ро­го, каза­лось, опа­сал­ся мой друг, полу­круг его, еще неви­ди­мые гла­зом звез­ды запол­ни­ли сво­им крас­не­ю­щим све­том без­бреж­ные лазо­ре­вые без­дны.
Вдруг мои чут­кие уши уло­ви­ли какой-то новый шум, тихое, но настой­чи­вое гуде­ние, иду­щее изда­ле­ка. Моно­тон­ный, изде­ва­тель­ский крик слы­шал­ся с севе­ро-запа­да.

Но не этот дале­кий стон пара­ли­зо­вал мою волю и вверг мою душу в ужас. Не он заста­вил сотря­сать­ся от стра­ха мое тело и изда­вать зву­ки, от кото­рых кровь сты­ла в жилах у сосе­дей. Не то, что я услы­шал, подей­ство­ва­ло так, а ско­рее то, что я уви­дел. Моя запер­тая, мрач­ная ком­на­та с задёр­ну­ты­ми што­ра­ми на окнах вдруг осве­ти­лась жут­ким крас­но-золо­тым све­том, иду­щим с севе­ро-запад­ной части неба. Пагуб­ный луч све­та, прой­дя через окно, упер­ся пря­мо в голо­ву спя­ще­го. Кар­ти­на – вос­по­ми­на­ние о его лице – пред­ста­ла мое­му взо­ру еще раз такой, какой была во вре­мя наших путе­ше­ствий по без­бреж­но­му оке­а­ну вре­ме­ни и про­стран­ства, когда мой друг пре­одо­ле­вал все пре­пят­ствия, что­бы про­ник­нуть в глу­бо­кие, запре­щен­ные зако­ул­ки кош­ма­ра.

Я смот­рел на него и видел тря­су­щу­ю­ся голо­ву, чер­ные гла­за, напол­нен­ные ужа­сом, тон­кие губы при­от­кры­то­го рта в таком жут­ком кри­ке, что страш­но вспо­ми­нать о нем. Вид это­го мерт­вен­но­го, сверхъ­есте­ствен­но­го, све­тя­ще­го­ся лица был кош­ма­ром, кото­рый вряд ли явит­ся мне еще когда- нибудь.

Шум воз­рас­тал, при­бли­жа­ясь к наше­му жили­щу. Я не про­из­нес ни сло­ва, ста­ра­ясь понять его источ­ник, кото­рый порож­дал так­же и губи­тель­ный свет, пада­ю­щий сей­час на мое­го дру­га. Уви­ден­ное вызва­ло у меня при­ступ эпи­леп­сии, что при­ве­ло в силь­ное смя­те­ние моих сосе­дей и поли­цию. Нико­гда, во веки веч­ные не смо­гу я пове­дать об уви­ден­ном, а даже если и попы­та­юсь, при­ло­жив все силы для это­го, то не уве­рен, оста­ви­ла ли мне память спо­соб­ность вос­про­из­ве­сти в созна­нии страш­ную кар­ти­ну. Эта непо­движ­ная голо­ва, даже если и зна­ет боль­ше меня, уже ниче­го не смо­жет рас­ска­зать; отныне мой взгляд посто­ян­но будет при­ко­ван к нена­сыт­но­му иро­ни­че­ско­му Гип­но­су, вла­сти­те­лю сна, что­бы защи­щать себя от безум­ной силы зна­ния и фило­со­фии.

Я не знаю, что про­изо­шло в дей­стви­тель­но­сти. Не толь­ко мой ум, но и созна­ние всех людей, окру­жав­ших меня, охва­ти­ла забыв­чи­вость, быв­шая един­ствен­ным сред­ством, кото­рое помог­ло им не сой­ти с ума. Они заяви­ли, уж не знаю поче­му, что у меня нико­гда не было дру­га. Что толь­ко искус­ство, фило­со­фия и поро­ки запол­ня­ли мою тра­ги­че­скую жизнь. Этой ночью сосе­ди и поли­ция поза­бо­ти­лись обо мне, а врач про­пи­сал мне покой. Никто не понял, какое кош­мар­ное собы­тие про­изо­шло здесь. Они не испы­ты­ва­ли ника­кой жало­сти к мое­му сра­жен­но­му лучом све­та дру­гу, но пред­мет, кото­рый они нашли на кро­ва­ти в моей сту­дии, вызвал у них вос­хи­ще­ние. Меня ста­ли вос­хва­лять. Сей­час у меня репу­та­ция, кото­рой я не заслу­жи­ваю, кото­рую даже пре­зи­раю. Я уже лысый, смор­щен­ный, моя боро­да ста­ла седой. Я часа­ми сижу непо­движ­но и чув­ствую себя пара­ли­зо­ван­ным.

Нар­ко­ти­ки выби­ли меня из колеи, дове­ли до пол­но­го изне­мо­же­ния. Вре­мя, остав­ше­е­ся мне для жиз­ни, я посвя­щу созер­ца­нию той най­ден­ной вещи­цы.

Все отка­зы­ва­ют­ся верить, что я про­дал послед­нюю из моих работ. Все с вос­тор­гом смот­рят на без­молв­ный пред­мет, заве­щан­ный мне лучом све­та. Все, что оста­лось мне от мое­го дру­га, пре­вра­тив­ше­го меня, в жал­кую раз­ва­ли­ну, это вели­ко­леп­ная мра­мор­ная голо­ва, достой­ная рез­ца вели­ких древ­не­гре­че­ских скуль­пто­ров. Вели­ко­леп­ное лицо с густой вол­ни­стой боро­дой, улы­ба­ю­щи­е­ся губы, длин­ные вью­щи­е­ся воло­сы, высо­кий лоб, укра­шен­ный цвет­ком мака. Все гово­рят, что имен­но я выле­пил этот бюст, что он изоб­ра­жа­ет меня само­го в два­дцать пять лет. На его мра­мор­ном осно­ва­нии были выби­ты гре­че­ские бук­вы, скла­ды­ва­ю­щи­е­ся в един­ствен­ное имя : Гип­нос.

Примечания:

пер. А. Мороз, Г. Кот * В этом пере­во­де рас­сказ пуб­ли­ко­вал­ся под назва­ни­ем «Гип­ноз».