Электрический палач / Перевод М. Куренной
Говард Филлипс Лавкрафт
совместно с Adolphe de Castro
ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ПАЛАЧ
(The Electric Executioner)
Написано в 1929 году
Дата перевода неизвестна
Перевод М. Куренной
////
Для человека, которому никогда не угрожал законный смертный приговор, я испытываю довольно необычный страх перед электрическим стулом. Право, я думаю, что боюсь его гораздо больше, чем те, кто действительно был близок к смертной казни. Причина в том, что я связываю это приспособление с одним происшествием сорокалетней давности – происшествием очень странным, едва не приведшим меня к краю черной бездны неизведанного.
В 1889 году я как аудитор и следователь был связан с горнодобывающейкомпанией «Тлакскала» из Сан-Франциско, которая управляла несколькимисеребряными и медными рудниками в горах Сан-Матео в Мексике. На руднике No3, где помощником управляющего служил угрюмый и хитрый человек по имениАртур Фелдон, произошла неприятность: 6 августа фирма получила телеграммус сообщением, что Фелдон скрылся, прихватив с собой все отчеты, ценныебумаги и секретные документы, оставив канцелярские и финансовые дела в полном беспорядке.
Такой поворот событий явился жестоким ударом для компании. В тот же день, ближе к вечеру, президент Маккоум вызвал меня и распорядился отыскать бумаги во что бы то ни стало. Он знал, что для этого есть серьезные препятствия. Я никогда не видел Фелдона и о его внешности мог судить лишь по имевшимся очень нечетким фотографиям. Кроме того, на следующий четверг была назначена моя свадьба оставалось всего лишь девять дней, – поэтому я, естественно, не горел желанием неопределенное время гоняться по Мексике за преступником. Однако необходимость была столь велика, что Маккоум счел оправданной свою просьбу, а я, со своей стороны, решил, что ради моего положения в компании стоит молча согласиться.
Я должен был выехать в тот же вечер в личном вагоне президента сначала до Мехико, а оттуда – по узкоколейке на рудники. Джексон, управляющий рудника No 3, расскажет мне все подробности, а затем начнутся настоящие поиски в горах, на побережье или в закоулках Мехико – там будет видно. Я отправлялся с мрачной решимостью как можно быстрее завершить дело и успокаивал себя, рисуя картины скорого возвращения с документами и преступником, а равно и своей свадьбы, которая от этого превратится в настоящее торжество. Известив свою семью, невесту и ближайших друзей и наскоро собравшись, я встретился с президентом Маккоумом в восемь часов вечера на станции Сазерн-Пасифик, получил от него письменные инструкции, чековую книжку и пустился в путь в его личном вагоне, прицепленном к трансконтинентальному экспрессу, отправлявшемуся на восток в 8.15. Путешествие, казалось, не предвещало никаких особенных событий, и, хорошо выспавшись ночью, я наслаждался покоем в отдельном вагоне, так заботливо мне отведенном, внимательно читая врученные мне инструкции, строя планы поимки Фелдона и возвращения документов. Я знал район Тлакскалы довольно хорошо, возможно, гораздо лучше, чем пропавший, и, следовательно, имел небольшое преимущество, если только беглец уже не воспользовался железной дорогой.
Как говорилось в записке президента, управляющего Джексона уже давно тревожила скрытность Фелдона и его загадочная работа в лаборатории компании во внеурочное время. Были серьезные подозрения, что вместе с мексиканцем-надсмотрщиком и несколькими пеонами он был замешан в кражах руды. Нескольких местных рабочих уволили, но избавиться от хитроумного менеджера, не имея доказательств, было не так-то просто. В самом деле, несмотря на всю свою скрытность, этот человек вел себя скорее вызывающе, чем осторожно. Он искал повода для ссоры и держался так, словно не он надувал компанию, а она его. Слишком явная слежка со стороны коллег, писал Джексон, по-видимому, все больше и больше раздражала его; и вот теперь Фелдон исчез со всеми находившимися в конторе важными документами. О его возможном местонахождении нельзя было предположить ничего, хотя в последней телеграмме Джексона упоминались пустынные склоны Сьерра-де-Малинче – высокой, окутанной легендами вершины, похожей очертаниями на человеческую фигуру. Оттуда, как говорили, и были наняты воры-рабочие.
В Эль-Пасо, куда мы прибыли на следующую ночь в два часа, мой вагон отцепили от поезда и прицепили к паровозу, специально заказанному, чтобы доставить меня на юг, в Мехико. Утомленный видом пустынной равнины Чихуахуа, я продремал до рассвета и весь следующий день. Поездная бригада сообщила мне, что мы приедем в Мехико в пятницу в полдень, но вскоре я заметил, что бесчисленные задержки отнимают у меня драгоценное время. Следуя по одноколейке, мы все время застревали на запасных путях. То и дело перегрев буксы или какое-нибудь иное затруднение все больше нарушали график движения. В Торреон мы прибыли с опозданием на шесть часов. Было уже почти восемь часов вечера пятницы – мы выбились из графика на добрых двенадцать часов, и тут проводник решил увеличить скорость, пытаясь наверстать время. Нервы мои были на пределе, но я мог лишь в отчаянии вышагивать по вагону. Наконец я обнаружил, что ускорение достигается дорогой ценой: через полчаса у моего вагона загорелась букса, так что после досадной задержки бригада решила снизить скорость раза в четыре и, добравшись до следующей станции – фабричного поселка Кверетаро, где имелись магазины, – проверить все подшипники. Это было последней каплей, и я чуть было не затопал ногами, как ребенок. Несколько раз я ловил себя на том, что дергаю ручки кресла, будто пытаясь подтолкнуть поезд.
Только в 10 часов вечера мы дотащились до Кверетаро, и я целый час дышал свежим воздухом на платформе, пока мой вагон отводили на запасной путь, где с ним потом возилась дюжина местных механиков. Наконец они заявили, что работа для них слишком сложна, потому что в переднем колесе нужно заменить детали, которых ближе Мехико не достать. Казалось, все было против меня, и я заскрипел зубами при мысли о том, что Фелдон уходит все дальше и дальше, возможно туда, где мне его будет не найти – в гавань Веракруса или в Мехико с его многочисленными железнодорожными путями, в то время как меня связывали и делали беспомощным все новые и новые проволочки. Разумеется, Джексон известил полицию во всех окрестных городах, но я не слишком на нее рассчитывал.
Наконец я решил, что лучше всего будет сесть на обычный ночной экспресс до Мехико, который шел из Агуаскальентес и делал пятиминутную остановку в Кверетаро. Если он не опаздывал, то должен был прийти сюда в час ночи, а в Мехико – в субботу в пять утра. Покупая билет, я узнал, что поезд составлен из вагонов европейского типа с отдельными купе, а не из длинных американских, где сиденья расположены по двое в ряд. Обычно я предпочитаю американские вагоны, поскольку терпеть не могу, когда кто-то сидит напротив меня, но на этот раз меня обрадовало, что вагоны иностранные. В такое позднее время вполне можно было рассчитывать на свободное купе, а в том состоянии усталости и нервного возбуждения, в каком я пребывал, мне хотелось одиночества и удобных кресел с мягкими подлокотниками и подушкой для головы. Я взял билет в первый класс, забрал свой саквояж из личного вагона на запасном пути, телеграфировал о случившемся президенту Маккоуму и управляющему Джексону и устроился на вокзале, терпеливо дожидаясь ночного экспресса, насколько мне это позволяли натянутые нервы.
К моему удивлению, поезд опоздал лишь на полчаса, но одинокое бодрствование на станции чуть не доконало меня. Проводник, отведя меня в купе, сказал, что они надеются наверстать опоздание и прибыть в столицу вовремя, и я удобно устроился на сиденье лицом по ходу поезда, надеясь на спокойное путешествие в течение трех с половиной часов. Свет от масляной лампы у меня над головой был умиротворяюще тусклым, и я подумал, что мне удастся, несмотря на тревогу и нервное напряжение, немного поспать. Когда поезд тронулся, мне показалось, что я в купе один, чему я от души обрадовался. Мои мысли переключились на предстоящие поиски, и я клевал носом в такт ускорявшемуся покачиванию вереницы вагонов.
Потом я внезапно почувствовал, что рядом со мною кто-то был. В противоположном углу, наискосок от меня, согнувшись так, что не было видно лица, сидел небрежно одетый человек грузной комплекции, которого прежде я не заметил из-за плохого освещения. Рядом с ним на сиденье стоял громадный чемодан, потертый и раздувшийся. Даже во сне пассажир сжимал его несоразмерно тонкой рукой. Когда на каком-то повороте или разъезде паровоз резко свистнул, спящий нервно вздрогнул и как будто проснулся, подняв голову и открыв красивое, бородатое, явно англо- саксонского типа лицо с темными блестящими глазами. Заметив меня, он очнулся окончательно, и ни с того ни с сего послал мне до дикости враждебный взгляд. Несомненно, подумал я, его раздражает мое присутствие, ведь я и сам, надеявшись просидеть один всю дорогу, тоже расстроился, обнаружив странного попутчика в полуосвещенном вагоне. Однако самым лучшим для нас было примириться со своим положением, а потому я принялся извиняться за вторжение. По-видимому, он был свой брат американец, и мы оба почувствовали бы себя более непринужденно, обменявшись любезностями. А потом оставили бы друг друга в покое до конца путешествия.
К моему изумлению, незнакомец ничего мне не ответил. Вместо этого он продолжал пристально и как-то оценивающе смотреть на меня, отклонив предложенную мною в замешательстве сигару нервным движением свободной руки. Другой рукой он все так же напряженно сжимал большой потрепанный чемодан, и от его фигуры, казалось, исходила какая-то смутная угроза. Через некоторое время он резко отвернулся к окну, хотя в кромешной тьме снаружи совершенно ничего не было видно. Странно, но он глядел наружу так напряженно, как если бы там действительно было на что смотреть. Я решил предоставить его самому себе и больше не беспокоить, поэтому снова устроился поудобнее, надвинул шляпу на лицо и закрыл глаза, пытаясь, как и рассчитывал с самого начала, вздремнуть.
Я вряд ли проспал долго до того момента, когда глаза мои раскрылись как будто в ответ на некий толчок извне. Решительно закрыв их снова, я вновь пустился на поиски сна, но абсолютно безрезультатно. Что-то неуловимое, казалось, не давало мне заснуть; наконец я поднял голову и оглядел тускло освещенное купе, проверяя, в чем дело. Все выглядело нормально, но я заметил, что незнакомец в углу очень пристально, без малейшего признака сердечности или дружелюбия смотрит на меня. На этот раз я не пытался заговорить и сделал вид, будто дремлю, продолжая с любопытством наблюдать за ним из-под опущенных полей шляпы.
Поезд с грохотом мчался в ночи, и я замечал, как постепенно и едва уловимо меняется выражение лица уставившегося на меня человека. Явно удовлетворенный тем, что я сплю, он дал выход странной смеси чувств, природа которых не способствовала моему успокоению. Сложное сочетание ненависти, страха, торжества и фанатизма отразилось в линиях рта и углах глаз, а во взгляде появились по-настоящему встревожившие меня алчность и жестокость. Внезапно до меня дошло, что этот человек – безумец, и безумец опасный.
Не стану притворяться, будто почувствовал что-нибудь, кроме глубокого ужаса, когда осознал это. Я весь покрылся холодным потом. С большим трудом мне удавалось сохранять расслабленный и сонный вид. Как раз в тот момент жизнь была для меня особенно привлекательна, и мысль о том, что мне придется иметь дело с маньяком-убийцей, возможно, даже вооруженным, и, несомненно, очень сильным, привела меня в смятение. По сравнению со мной этот человек казался настоящим гигантом и, очевидно, находился в прекрасной форме, я же всегда был довольно хилым, а в тот момент еще и изнурен тревогой, недосыпанием и нервным перенапряжением. Я почувствовал себя на волоске от страшной смерти, распознав неистовство безумия в глазах незнакомца. В голове у меня промелькнули события из прошлого – говорят, так перед гибнущим человеком в последние мгновения проходит вся его жизнь. Разумеется, у меня в кармане пиджака лежал револьвер, но любая попытка дотянуться до него была бы слишком заметна. Но если бы мне это и удалось, трудно сказать, как бы это подействовало на маньяка. Если бы я даже выстрелил в него пару раз, возможно, ему хватило бы сил отобрать оружие и расправиться со мной. Или же, если он сам вооружен, он мог бы застрелить или заколоть меня, даже не пытаясь разоружить. Человека в здравом уме можно устрашить, наведя на него револьвер, но полное безразличие сумасшедшего к последствиям своих поступков делает его сильным и чрезвычайно опасным. Горящие глаза и судорожно дергающееся лицо незнакомца ни на минуту не давали мне усомниться в том, что он действительно готовится совершить какое-то кровавое злодеяние.
Вдруг я услышал его прерывистое дыхание и заметил, как его грудь вздымается от нарастающего возбуждения. Развязка близилась, и я отчаянно пытался сообразить, как лучше поступить. Продолжая притворяться спящим, я начал постепенно пододвигать правую руку к карману с револьвером, одновременно внимательно следя за безумцем. К несчастью, он заметил мои приготовления еще до того, как это отразилось на его лице. Внезапным и быстрым прыжком, почти невозможным для человека его комплекции, он бросился вперед, придавил меня одной мощной рукой, а другой – предупредил мою попытку достать револьвер. Переложив его в свой карман, он отпустил меня, понимая, что я нахожусь в его власти. Затем он выпрямился во весь рост, почти упираясь головой в потолок, и ярость в его глазах быстро сменилась презрением и отвратительной расчетливостью. Я не шевелился, и человек вновь уселся напротив. Мрачно улыбаясь, он открыл разбухший чемодан и извлек из него некий предмет причудливого вида довольно большую сетку из мягкой проволоки, сплетенную наподобие маски бейсболиста, но по форме больше всего напоминавшую шлем от водолазного костюма. Сетка эта соединялась со шнуром, другой конец которого оставался в чемодане. Это устройство он поглаживал с явной нежностью. Бережно держа его на коленях и не отрывая от меня глаз, незнакомец почти по-кошачьи облизнул губы. Затем он впервые заговорил – низким густым голосом, чья мягкость и благозвучность поразительно не сочетались с грубой одеждой и неряшливым видом говорящего:
– Вы самый настоящий счастливец, сэр. Вы будете первым. Вы войдете в историю как первая жертва замечательного изобретения, которому уготован огромный социальный резонанс. А я воссияю в ореоле моей славы. Я все время излучаю свет, но этого никто не замечает. Вы будете первым. Этакий разумный подопытный кролик. До вас были кошки и ослы – представьте себе, это сработало даже на ослах…
Он остановился. Бородатое лицо конвульсивно задергалось, и почти одновременно он начал сильно вращать головой, будто стараясь избавиться от какой-то непонятной помехи. Вслед за этим его лицо разгладилось и прояснилось, и самые очевидные признаки безумия скрылись под выражением вежливости, сквозь которую едва проглядывало лукавство. Я сразу уловил эту перемену и вставил словечко, пытаясь выяснить, нельзя ли направить его мысль в более безопасное русло.
– Насколько я могу судить, ваше устройство поразительно. Не могли бы вы рассказать, как вам удалось его создать?
Он кивнул.
– Простая цепь логических рассуждений, уважаемый. Я учитывал потребности времени и действовал сообразно с ними. Другие могли бы сделать то же самое, будь их ум так же силен – то есть так же способен на длительную концентрацию, – как мой. У меня была убежденность, сила воли – вот и все. Я понял, как никто другой, насколько необходимо очистить землю от людей до возвращения Кецалькоатля, и еще понял, что это должно быть сделано изящно. Я ненавижу всяческие бойни, а виселица представляется мне варварской жестокостью. Вы знаете, что в прошлом году в Нью-Йорке законодатели проголосовали за использование электрического стула для казни осужденных, но все приборы, которые они имели в виду, так же примитивны, как «Ракета»
Стефенсона или первый электродвигатель Давенпорта. Мой способ лучше, и я говорил им об этом, но они не обращали на меня никакого внимания. Боже, вот идиоты! Будто я не знаю всего, что нужно, о людях, смерти и электричестве, – я, ученый, мужчина, вечный юноша в технике и наемный солдат в инженерии!..
Он откинулся назад и прищурился.
– Я служил в армии Максимилиана более двадцати лет тому назад. Меня даже собирались сделать дворянином. Потом эти проклятые космачи убили его, и мне пришлось вернуться домой. Но я вернулся – я всегда возвращаюсь. А вообще-то я живу в Рочестере, штат Нью-Йорк…
Его глаза вдруг стали очень хитрыми, и он подался вперед, коснувшись моего колена пальцами изящной руки.
– Я вернулся и зашел гораздо дальше, чем все они. Я ненавижу космачей, но люблю мексиканцев. Что, непонятно? Послушайте, юноша, вы же не думаете, что Мексика на самом деле испанская страна, а? Боже, если бы вы только знали те племена, что знаю я! В горах, далеко в горах – Анауак, Теночтитлан – Властители Древности…
Он перешел на монотонный, но довольно мелодичный распев.
– Иэ! Уицилопочтли!.. Науатлакатль!… Семь, семь, семь… Ксочимилка, Чалка, Тепанека, Аколуа, Тлауика, Тласкальтека, Ацтека!.. Иэ! Иэ! Я был в семи пещерах Чикомоцтока, но никто никогда этого не узнает! Я говорю вам это только потому, что вы никогда и никому уже ничего не расскажете …
Он успокоился и закончил обычным тоном: – Вы удивились бы, узнав, о чем говорят в горах. Уицилопочтли возвращается… в этом не может быть сомнений. Любой пеон к югу от Мехико может вам подтвердить. Но я не думал об этом. Говорю вам, я вернулся домой и собирался одарить общество моим электрическим палачом, но эти проклятые законодатели в Олбани выбрали другой способ. Шутка, сэр, шутка! Дедушкино кресло… посидеть у камина… Готорн… Его смех прозвучал мрачной пародией на добродушие.
– Что ж, сэр, я бы хотел первым сесть на этот их чертов стул и позволить пощекотать себя слабым током от двух карманных батареек!
От него даже лягушка не дернется! А они собираются казнить на нем убийц – вот вам заслуженная награда за все! Но потом, молодой человек, я понял, как бесполезно, бессмысленно и нелогично убивать отдельных людей. Все люди – убийцы, они убивают идеи, крадут изобретения. Вот, украли мое – а все потому, что следили, следили, следили…
Он поперхнулся и замолчал, а я мягко заговорил:
– Я уверен, что ваше изобретение гораздо лучше. Наверняка они в конце концов воспользуются им.
Очевидно, я был недостаточно тактичен, потому что в его ответе снова прозвучало раздражение:
– Уверены, да? Какое прекрасное, какое любезное заверение! Можно подумать, вас это заботит. Черта с два! Но скоро вы у меня озаботитесь! Черт побери, да все хорошее, что есть в этом электрическом стуле, украдено у меня. Дух Нецауальпилли сказал мне об этом на священной горе. Они следили, следили, следили…
Он снова запнулся, затряс головой и задергал лицом. Казалось, это движение на время успокаивало его.
– Мое изобретение нуждается в проверке. Вот оно, здесь. Проволочный шлем, или сетка, для головы. Он очень мягкий и надевается исключительно легко. Электроды касаются лба и основания мозжечка вот и все, что нужно. Отключите голову – и что тогда сможет действовать? Эти дураки в Олбани со своим дубовым креслом думают, что человека надо жарить с ног до головы. Идиоты! Что они, не знают, что незачем стрелять в тело, если попали в мозг? Я видел, как умирают в сражении – я лучше знаю. А еще эта их дурацкая мощная цепь, генераторы и все такое прочее. Почему они не захотели обратить внимание на то, чего я добился с помощью одного аккумулятора? Ни одной демонстрации, никто не знает, секрет только у меня. Вот почему я, Кецалькоатль и Уицилопочтли будем одни править миром. Только я и они – если я им, конечно, еще позволю… Но я должен иметь подопытные экземпляры для экспериментов. Знаете, кого я выбрал для первого раза?
Я попытался пошутить, быстро перейдя на дружески серьезный и успокаивающий тон.
– Что ж, среди политиков Сан-Франциско, откуда я родом, есть множество подходящих экземпляров! Им необходимо ваше лечение. Думаю, что смогу помочь вам. Я имею некоторое влияние в Сакраменто, и если вы вернетесь со мною в Штаты, когда я закончу свои дела в Мексике, я прослежу, чтобы вам организовали демонстрацию.
Он ответил спокойно и вежливо.
– Нет, я не могу вернуться. Я поклялся в этом, когда эти бандиты в Олбани отвергли мое изобретение и приставили шпионов следить за мной, чтобы украсть его у меня. Но мне нужны американцы. Эти космачи прокляты, с ними все было бы слишком просто, а чистокровные индейцы – кровные дети Пернатого Змея – священны и неприкосновенны, за исключением тех, кто выбран для ритуальных жертв… И даже их нужно убивать с помощью специального обряда. Мне нужно найти американцев, не возвращаясь в Америку. И первый, кого я выберу, будет удостоен высокой чести. Знаете, кто он?
Я отчаянно тянул время.
– О, если все дело только в этом, то я найду вам первоклассных янки, когда мы доберемся до Мехико! Я знаю, где найти горнорабочих, которых долго никто не хватится…
Но он прервал меня, отрубив с новой и неожиданно властной интонацией, в которой звучало подлинное достоинство:
– Хватит, мы и так долго занимались ерундой. Встаньте и выпрямитесь, как подобает мужчине. Я выбрал вас, и вы будете благодарить меня за эту честь в ином мире, как ритуальная жертва благодарит жреца за то, что ее приобщают вечной славе. Новый принцип – ни один из живущих и не мечтал о таком аккумуляторе, и, может быть, больше никто не найдет такого решения за тысячу лет. Вы знаете, что атомы вовсе не такие, какими кажутся этим ученым дурням? Через сто лет какой-нибудь болван будет всерьез гадать, почему я одним ударом не уничтожил весь этот мир!
Когда я встал по его приказу, он вытянул из чемодана еще кусок шнура и выпрямился рядом со мной, протягивая мне обеими руками проволочный шлем. Его загорелое бородатое лицо выражало подлинный восторг. На мгновение он стал похож на сияющего эллинского жреца.
– Здесь, о юноша, возлияние! Вино космоса – нектар звездных просторов – Лин – Иаккус – Иалменос – Загрей – Дионис – Аттис – Хилас
– исторгнутый Аполлоном и убитый гончими Аргуса – семя Псаматхэ дитя солнца – Эвоэ! Эвоэ!
Он снова пел, и на этот раз его разум, по-видимому, погрузился в далекие времена учебы в колледже. Я заметил, как близок ко мне шнур – прямо над головой, и подумал, смогу ли я до него дотянуться, сделав какой-нибудь подходящий жест в соответствии с торжественным настроением безумца. Попытаться стоило, и вот с возгласом «Эвоэ!» я протянул руки вперед и вверх, как бы совершая ритуал и надеясь дернуть шнур… Но напрасно. Маньяк разгадал мое намерение и поднес правую руку к карману, где лежал мой револьвер. Слова были излишни, и на мгновение мы застыли, словно изваяния. Потом он спокойно произнес:
– Поторопитесь! Мои мысли вновь лихорадочно заметались в поисках спасения. Я знал, что двери в мексиканских поездах не запираются, но мой спутник легко опередил бы меня, если бы я попытался открыть защелку и выпрыгнуть. Кроме того, мы мчались с такой скоростью, что в случае успеха этого плана результат мог бы оказаться столь же плачевным, как и в случае неудачи. Оставалось одно – тянуть время. Из трех с половиной часов прошло уже порядочно времени, а как только мы прибудем в Мехико, кондукторы и станционная полиция обеспечат мне полную безопасность.
Если бы мне удалось оттянуть момент, когда придется надевать шлем, это дало бы мне большой выигрыш во времени. Конечно, я вовсе не верил, что эта штука действительно может убить, но достаточно знал о сумасшедших и понимал, что произойдет, если она не сработает. К его разочарованию прибавится бредовое убеждение в моей причастности к неудаче, а в результате – дикий приступ бешеной ярости. Поэтому эксперимент следует откладывать, насколько возможно. Был и другой вариант, и если бы я все хорошенько продумал, то, возможно, нашел бы объяснение неудаче, чтобы отвлечь его внимание и заставить искать способы исправления ошибки. Я прикидывал, насколько он доверчив и смогу ли я заранее предсказать неудачу, чтобы в этом случае предстать пророком или посвященным, а может быть, и богом. Я достаточно много интересовался мексиканской мифологией, и попробовать стоило, хотя сначала я собирался прибегнуть к другим способам, а пророчество приберечь напоследок как внезапное озарение. Пощадит ли он меня в конце концов, если мне удастся убедить его, что я пророк или божество? Смогу ли я сойти за Кецалькоатля или Уицилопочтли? Все что угодно, лишь бы дотянуть до пяти часов утра, когда мы прибудем в Мехико.
Первой на очереди была старая уловка с завещанием. Когда маньяк повторил приказ поторопиться, я сказал ему о моей семье, о предполагаемой свадьбе и попросил разрешения написать родным и распорядиться своими деньгами и имуществом. Я сказал, что, если он одолжит мне бумагу и согласится отправить мое послание, я умру гораздо спокойнее. После некоторого размышления он вынес положительное решение, полез в чемодан за бумагой и торжественно вручил ее мне, а я снова сел на свое место. Я вынул карандаш, сразу ловко сломал его кончик и таким образом вызвал задержку, пока он искал свой. Протянув его мне, он взял мой сломанный карандаш и принялся затачивать его большим ножом с рукояткой из рога, висевшим у него на поясе под пиджаком. Ломать второй карандаш вряд ли имело смысл. Не берусь вспоминать, что я писал тогда. В основном это была полная тарабарщина – беспорядочные отрывки из запомнившихся книг. Ничего другого мне не приходило в голову. Я старался писать как можно неразборчивее, в то же время следя, чтобы это было похоже на письмо, потому что он, вероятно, просмотрел бы написанное, прежде чем приступать к своему опыту, и я мог представить, что он сделает, обнаружив полную бессмыслицу. Испытание было тяжким, и я каждую секунду злился на медлительность поезда. Раньше я частенько насвистывал бодрые мелодии под энергичный перестук колес, но сейчас их темп, казалось, замедлился до похоронного марша – марша на моих похоронах.
Моя уловка действовала до тех пор, пока я не исписал более четырех листов размером шесть на девять дюймов. Наконец безумец вынул часы и сообщил, что в моем распоряжении пять минут. Что мне было делать? Я торопливо дописывал заключительную фразу, когда меня осенила новая идея. Поставив подпись и вручив ему листки, которые он небрежно запихнул в левый карман, я напомнил ему о своих влиятельных друзьях в Сакраменто, которых очень заинтересовало бы его изобретение.
– Не дать ли вам рекомендательное письмо к ним? – спросил я. – Может быть, стоит послать им подписанный мной рисунок и описание вашего прибора, чтобы они внимательно выслушали вас? Ведь они могут сделать вас знаменитым и, уж конечно, внедрят ваш метод в штате Калифорния, если узнают о нем от меня – человека, которому они доверяют. Я выбрал такой путь, надеясь, что мысли разочарованного изобретателя на какое-то время отвлекут его от религиозной стороны его помешательства. Когда же он снова к ней вернется, я прибегну к «озарению» и «пророчеству». План сработал. Его глаза сверкнули нетерпеливым согласием, хотя он резко приказал мне поторопиться. Он извлек из чемодана кучу стеклянных элементов и катушек, с которыми соединялся шнур от шлема, и пустился в беглые объяснения, слишком специальные, чтобы я мог в них разобраться, хотя, по-видимому, совершенно ясные и простые. Я делал вид, что все записываю, соображая при этом, действительно ли прибор является настоящим аккумулятором. Получу ли я легкий удар током, когда он пустит устройство в ход? Этот человек, несомненно, говорил как настоящий электротехник. Описание изобретения явно действовало на него благотворно, и я заметил, что нетерпение его прошло. Прежде чем он кончил говорить, за окнами забрезжили предрассветные сумерки – проблеск надежды, и я наконец ощутил, что у меня появился реальный шанс на спасение.
Но мой спутник тоже заметил это, и его взгляд снова сделался безумным. Он знал, что поезд прибудет в Мехико в пять часов утра, и, конечно, ускорил бы события, если бы я не сумел отвлечь его. Когда он решительно встал, положив аккумулятор на сиденье возле раскрытого чемодана, я напомнил ему, что еще не сделал необходимого эскиза, и попросил подержать шлем, чтобы я смог зарисовать его рядом с аккумулятором. Он согласился и сел, продолжая торопить меня. Через минуту я остановился и попросил объяснить, каким образом жертва подготавливается для казни и как преодолеть возможное сопротивление приговоренного.
– Преступник надежно привязывается к опоре, – ответил он. – Неважно, будет ли он двигать головой или нет, поскольку шлем плотно облегает ее и обхватывает еще плотнее, когда идет ток. Мы постепенно поворачиваем переключатель с реостатом – и дело в шляпе. У меня все продумано. Новый предлог для отсрочки пришел мне в голову, когда возделанные поля и все чаще мелькавшие в рассветных сумерках дома указали мне на близость столицы.
– Но я должен зарисовать шлем на голове, – сказал я, – а не только рядом с аккумулятором. Не могли бы вы надеть его на минутку, пока я сделаю набросок? Это понадобится и для чиновников, и для газет они ведь так любят наглядность!
Совершенно случайно я угодил в цель точнее, чем рассчитывал: при упоминании прессы глаза безумца снова вспыхнули.
– Газеты? Да будь они прокляты! Неужели вы можете даже газетчиков заставить выслушать меня? Они только смеялись надо мной и ничего не хотели печатать. Пошевеливайтесь! Нельзя терять ни секунды!
Он надел шлем и стал жадно следить за движениями моего карандаша. Проволочная сетка придавала ему нелепый и смешной вид. Он сидел в кресле, нервно двигая руками.
– Теперь-то, черт их побери, они заговорят обо мне! Я исправлю ваш рисунок, если вы в чем-нибудь ошибетесь. Тут необходима аккуратность. Когда вас найдет полиция, у них будет непреложное доказательство того, что она работает. Сообщение «Ассошиэйтед Пресс» ваше письмо свидетельствует – вечная слава!.. Поторопитесь, слышите. Скорее же, черт вас побери!
Поезд теперь двигался по разболтанной пригородной колее – нас то и дело бросало из стороны в сторону. Под этим предлогом я сумел снова сломать карандаш, но маньяк, конечно, тут же вручил мне мой собственный, который он заточил. Я почти исчерпал первую серию хитростей и чувствовал, что через минуту придется подставлять голову под шлем. До вокзала оставалось еще добрых четверть часа, и мне пора было переключать своего спутника на религиозный настрой, прибегнув к трюку со священным откровением. Припомнив все обрывочные знания по ацтекской мифологии, я внезапно отбросил карандаш и заговорил нараспев:
– Иэ! Иэ! Тлокенауаке, Ты, Который есть Все! И Ты, Ипальнемоан, благодаря Кому мы живем! Я слышу, я слышу! Я вижу, я вижу! Орел, несущий змею, здравствуй! Послание! Послание! Уицилопочтли, в моей душе отзывается твой гром!
Маньяк недоверчиво уставился на меня сквозь свою странную маску, изумление и растерянность на его красивом лице быстро сменились тревогой. Казалось, его мысли на мгновение смешались, а потом приняли другое направление. Воздев руки, он запел, будто зачарованный:
– Миктлантекутли, Великий Бог, дай знак! Знак из твоей черной пещеры! Иэ! Тонатиу-Мецтли! Ктулхутль! Приказывай, и я повинуюсь!
В этой ответной тарабарщине прозвучало одно слово, пробудившее во мне странные воспоминания. Странные, поскольку об этом ничего не говорилось ни в одном из печатных трудов по мексиканской мифологии, хотя я не единожды слышал, как это слово с благоговейным страхом шептали пеоны на рудниках нашей фирмы в Тлакскале. По-видимому, оно имело отношение к чрезвычайно таинственному древнему культу, поскольку шепотом произносился характерный ответ, который мне случалось слышать в разных местах и который, как и само это слово, был неизвестен академической науке. Маньяк, должно быть, провел много времени в компании пеонов с гор и среди индейцев ведь такие сведения, разумеется, нельзя вычитать ни в каких книгах. Сообразив, что он, должно быть, придает этому вдвойне таинственному языку особое значение, я решил бить по самому его уязвимому месту и ответить той бессмыслицей, которую произносят туземцы. – Йа-Р’лайх! Йа-Р’лайх! – воскликнул я. – Ктулхутль фтагн! Ниггуратль- Йиг! Йог-Сотот…
Но закончить мне не удалось. Доведенный до религиозного припадка точным ответом, которого он, по-видимому, не ожидал, безумец бросился на колени, отбивая поклоны головой в проволочном шлеме и одновременно поворачивая ее вправо и влево. С каждым разом он кланялся все ниже, и я расслышал, как его покрывшиеся пеной губы монотонно и все быстрее повторяют: «Убей, убей, убей!» Я понял, что перестарался и что мой ответ пробудил манию, которая подведет его к убийству раньше, чем поезд прибудет на вокзал.
Чем сильнее сумасшедший раскачивал головой, тем больше натягивался шнур, провисавший между ним и аккумулятором. И вот, позабыв обо всем в исступлении экстаза, он стал описывать головой полные круги, так что шнур обмотался вокруг его шеи и стал дергаться в месте крепления к аккумулятору. Я прикидывал, что сделает маньяк, когда произойдет неизбежное и аккумулятор, упав, наверняка разобьется. Затем наступила неожиданная развязка. Когда безумец в оргиастическом исступлении сделал последний жест, аккумулятор перевалился через край сиденья и действительно упал, но, по-видимому, разбился не окончательно. Напротив, в какой-то момент я заметил искру реостат послал импульс, и регулятор тотчас включился на полный ток. Изобретение вовсе не было бредом сумасшедшего.
Я увидел ослепительную голубую вспышку, услышал завывающий вопль, который был ужаснее, чем все, что я слышал в эту безумную, жуткую поездку, и почувствовал тошнотворный запах горящей плоти. Этого мои истерзанные нервы вынести не смогли, и я потерял сознание. Проводник привел меня в чувство в Мехико, и я обнаружил, что у двери моего купе и на платформе собралась порядочная толпа. Я невольно вскрикнул, и на лицах зевак появились любопытство и сомнение, но, к счастью, проводник не впустил никого, кроме элегантного врача, который пробрался в купе, растолкав толпившийся народ. Мой крик был вполне естественным, но его вызвало отнюдь не отвратительное зрелище на полу вагона. Потому что на полу вагона вообще ничего не было.
Как сказал проводник, там ничего не было и тогда, когда он открыл дверь и обнаружил меня без сознания. В это купе был продан единственный билет – а именно – мой, и нашли здесь одного лишь меня. Меня и мой саквояж – больше ничего. Я ехал один от самого Кверетаро. Проводник, врач и зеваки одинаково многозначительно стучали себя по лбу в ответ на мои возбужденные и настойчивые вопросы. Был ли это сон, или я действительно сошел с ума? Я вспомнил свое тревожное состояние, издерганные нервы и пожал плечами. Поблагодарив проводника и врача, я продрался сквозь толпу любопытствующих и, шатаясь, забрался в кэб. Меня отвезли в отель «Фонда Насьональ», где, отправив телеграмму Джексону, я проспал до полудня. Я проснулся в час дня, как раз вовремя, чтобы поспеть на ведущую к руднику узкоколейку, но, встав, обнаружил под дверью телеграмму от Джексона. В ней говорилось, что этим утром Фелдона нашли мертвым в горах. На руднике об этом узнали около 10 часов утра. Все документы были целы, контору в Сан-Франциско своевременно известили. Итак, все мое путешествие, безумная спешка и мучительное душевное испытание – все это было напрасно!
Зная, что Маккоум, несмотря на такой поворот событий, захочет услышать мой личный отчет, я послал еще одну телеграмму и все-таки поехал на место происшествия. Через четыре часа я прибыл на станцию возле рудника, где меня сердечно встретил Джексон. Он был так захвачен всеми последующими событиями, что не обратил внимания на мой возбужденный и нездоровый вид. Рассказ управляющего был краток. Он изложил мне все обстоятельства дела, пока мы поднимались по склону горы над arrastre к хижине, где лежало тело Фелдона. Фелдон, говорил Джексон, всегда был странным, угрюмым типом; с тех самых пор, как год назад его приняли на рудник, он работал над каким-то секретным устройством, все время жалуясь, что за ним шпионят, и был отвратительно фамильярен с местными рабочими. Но он, конечно, знал толк в своем деле, разбирался в этой стране и населявших ее людях. Он часто совершал долгие походы в горы, где жили пеоны, и даже участвовал в некоторых из их древних языческих обрядов. Он намекал на причастность к странным тайнам и необычным силам так же часто, как хвастался своим мастерством. В последнее время он быстро деградировал: с болезненной подозрительностью относился к своим коллегам и, несомненно, помогал своим приятелямтуземцам воровать руду, когда ему не хватало денег. Ему то и дело требовались невероятные суммы – он постоянно получал посылки из лабораторий и магазинов Мехико и даже Соединенных Штатов.
Что же касается побега с документами, то это была всего лишь безумная месть за то, что он называл «слежкой». Конечно, он был абсолютно сумасшедшим, потому что ходил в тайную пещеру на необитаемом склоне населенной призраками Сьерра-де-Малинче, где не встретить ни одного белого человека, и занимался там чем-то очень странным. Эта пещера, которую никогда бы не нашли, не случись этой трагедии, оказалась набитой страшными древними ацтекскими идолами и алтарями с обугленными костями недавно сожженных жертв непонятного происхождения. Туземцы молчат как рыбы, они клянутся, что ничего не знают, но и так видно, что пещера давно служит им местом встреч и что Фелдон принимал участие в их ритуальных действах.
Поисковая группа обнаружила пещеру только благодаря пению и ужасающему воплю. Около пяти часов утра после ночного привала люди уже собирались отправиться в обратный путь с пустыми руками, как вдруг кто-то услышал вдалеке слабые ритмичные звуки и понял, что где-то в уединенном месте на склоне горы, очертаниями напоминавшей человека, совершается какой-то старый местный обряд. Слышались древние имена вроде Миктлантекутли, Тонатиу-Мецтли, Ктулхутля, Йэ-Р’лайха. И, как это ни странно, к ним примешивались английские слова – настоящий английский выговор белого человека, а не жаргон, на котором говорят местные жители. Ориентируясь по звуку, группа поспешила туда по заросшему склону. Вдруг после короткой паузы раздался вопль. Он был ужасен – никто из присутствующих никогда не слышал ничего подобного. И еще им почудился дым и отвратительный едкий запах. Потом они случайно наткнулись на пещеру. Изначально вход в нее заслоняли заросли мескитового дерева, но в данный момент оттуда клубами валил зловонный дым. Внутри пещера была освещена, зловещие жертвенники и причудливые статуи дрожали в мерцании свечей, поставленных не более получаса назад; на посыпанном гравием полу лежало нечто кошмарное, заставившее всех отпрянуть в сторону. Это был Фелдон, на обугленной голове которого виднелось какое-то странное приспособление, которое он нацепил на себя, – что-то похожее на проволочную сетку, соединенную с разбитым аккумулятором, явно свалившимся на пол с ближайшего жертвенника. Увидев это устройство, люди переглянулись, вспомнив про «электрического палача», изобретением которого всегда хвастался Фелдон, – того самого, которого все отвергали, однако пытались украсть и скопировать. Бумаги в целости лежали в стоявшем рядом чемодане Фелдона. Через час поисковая партия отправилась на рудник со страшным грузом на самодельных носилках.
Вот и все, но этого оказалось достаточно, чтобы я побледнел и начал спотыкаться, шагая вслед за Джексоном мимо arrastre к хижине, где, как он сказал, находилось тело. Я не был лишен воображения и слишком хорошо понимал, что эта трагедия каким-то сверхъестественным образом соединилась с моим адским ночным кошмаром. Я знал, что мне предстоит увидеть за открытой дверью, возле которой толпились любопытные рабочие, и не вздрогнул, когда перед моими глазами предстали огромная фигура, грубая вельветовая одежда, необычайно изящные руки, клочки обгоревшей бороды и сам дьявольский аппарат слегка поврежденный аккумулятор и шлем, почерневший от обуглившегося содержимого. Огромный разбухший чемодан не удивил меня, я дрогнул лишь при виде двух вещей – сложенных листов бумаги, торчавших из левого кармана, и подозрительной оттопыренности правого. В ту минуту, когда никто не видел, я схватил слишком хорошо знакомые мне листки и скомкал их, не осмелившись даже взглянуть на почерк. Сейчас я жалею о том, что какой-то панический страх побудил меня той же ночью, отводя взгляд в сторону, сжечь их. Они послужили бы верным подтверждением или опровержением чего-то немыслимого – впрочем, для этого я мог бы воспользоваться еще одним доказательством, спросив про револьвер, который коронер впоследствии вынул из оттопыренного правого кармана пиджака. У меня не хватило на это духа, поскольку мой собственный револьвер исчез после той ночи в поезде. Что до моего карандаша, то на нем остались следы грубого и торопливого обтесывания.
Итак, я наконец отправился домой, все еще находясь в замешательстве, – возможно, к счастью. Когда я опять добрался до Кверетаро, мой вагон был уже отремонтирован. Но самое большое облегчение я испытал, когда пересек Рио-Гранде, миновал Эль-Пасо и въехал в Штаты. В следующую пятницу я уже вновь был в Сан-Франциско, и отложенное бракосочетание состоялось ровно через неделю. Что касается событий той ночи, я просто не осмеливаюсь строить никаких предположений. Начнем с того, что этот тип Фелдон был сумасшедшим, к тому же, он наслушался древних ацтекских дьявольских сказок, знать которые никто не имеет права. Он действительно был гениальным изобретателем, и этот аккумулятор, вероятно, был стоящей вещью. Позднее я узнал, что в прежние годы от Фелдона дружно отмахивались пресса, общественность и власти. Слишком много разочарований не на пользу людям определенного склада. Во всяком случае, тут произошло какое-то ужасное совпадение. Кстати, Фелдон действительно служил в армии Максимилиана.
Когда я рассказываю эту историю, большинство слушателей считают меня откровенным лжецом. Кое-кто относит ее на счет сильного переутомления, другие же говорят о некой «астральной проекции». Мое страстное желание поймать Фелдона, конечно, направляло к нему мои мысли, а он со своим индейским колдовством должен был первым уловить их. Был ли это он в вагоне поезда? Или, напротив, я находился в пещере внутри горы, похожей на фигуру человека? Что случилось бы со мной, если бы я не задержал его? Признаюсь, что не знаю, и не уверен, что хотел бы знать. С тех пор я ни разу не был в Мехико и, как уже сказал в самом начале, не люблю слушать о казнях на электрическом стуле.