Говард Филлипс Лавкрафт

ИЗГНАННИК

(The Outsider)
Напи­са­но в 1921 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод О. Мич­ков­ско­го

////

Барон всю ночь воро­чал­ся в посте­ли;
Гостей под­пив­ших буй­ный пляс томил
Чер­тей и ведьм — и в чер­но­ту могил
Тащи­ли их во сне к чер­вям голод­ным.
Китс

Несчаст­лив тот, на кого вос­по­ми­на­нья дет­ских лет наво­дят лишь уны­ние и страх. Увы тому, кто пом­нит толь­ко дол­гие часы уеди­не­ния в огром­ных мрач­ных залах с тяже­лы­ми пор­тье­ра­ми и сво­дя­щи­ми с ума ряда­ми ста­рин­ных книг или одни без­молв­ные бде­ния в суме­реч­ных рощах сре­ди при­чуд­ли­вых, гигант­ских, лоза­ми отяг­чен­ных дерев, без­молв­но про­сти­ра­ю­щих изо­гну­тые вет­ви в выши­ну. Такую участь при­су­ди­ли боги мне — обма­ну­то­му и обес­ку­ра­жен­но­му, опу­сто­шен­но­му и слом­лен­но­му. И все же в те мгно­ве­ния, когда рас­су­док мой готов умчать­ся за свои пре­де­лы — к ино­му! — я в отча­я­нии цеп­ля­юсь за эти увяд­шие вос­по­ми­на­ния и стран­ным обра­зом успо­ка­и­ва­юсь.

Где я родил­ся, мне не ведо­мо; пом­ню толь­ко замок, бес­ко­неч­но ста­рый и бес­ко­неч­но страш­ный, со мно­же­ством тем­ных гале­рей и высо­ки­ми потол­ка­ми, где глаз мог раз­ли­чить лишь пау­ти­ну да сумрач­ные тени. Сте­ны древ­них камен­ных кори­до­ров, каза­лось, исто­ча­ли сырость, и мерз­кий запах сто­ял повсю­ду, как буд­то раз­ла­га­лись гру­ды тру­пов, остав­лен­ных минув­ши­ми поко­ле­ни­я­ми. В зам­ке нико­гда не было све­та, и поэто­му я любил зажечь све­чу и, не отры­ва­ясь, гля­деть на нее. Но све­та не было и сна­ру­жи, ибо нена­вист­ные дере­вья намно­го пре­вос­хо­ди­ли высо­той самую высо­кую из доступ­ных мне башен. Лишь одна чер­ная баш­ня воз­но­си­лась над лесом и ухо­ди­ла в неве­до­мое наруж­ное небо, но под­хо­ды к ней были раз­ру­ше­ны, и на нее никак нель­зя было взо­брать­ся, раз­ве что сде­лать заве­до­мо без­на­деж­ную попыт­ку вска­раб­кать­ся по голой стене, одо­ле­вая ее камень за кам­нем. Веро­ят­но, я про­жил в этом месте дол­гие годы, но я не умею опре­де­лять вре­мя. Кто-то, долж­но быть, забо­тил­ся об удо­вле­тво­ре­нии моих нужд, одна­ко я не могу при­пом­нить нико­го, кро­ме само­го себя; ни еди­ной живой души, если не счи­тать без­молв­ных крыс, лету­чих мышей и пау­ков. Впро­чем, кто бы он ни был, мой раде­тель, он пред­став­ля­ет­ся мне неве­ро­ят­но ста­рым, пото­му что мое пер­вое поня­тие о живом чело­ве­ке свя­за­но с чем-то кари­ка­тур­но схо­жим со мной самим, толь­ко гораз­до более урод­ли­вым, смор­щен­ным — и вет­хим, как и весь замок. Я нико­гда не нахо­дил ниче­го оттал­ки­ва­ю­ще­го в тех костях и ске­ле­тах, что усы­па­ли дно глу­бо­ких, сло­жен­ных из кам­ня ям в под­ва­лах зам­ка. В моем вооб­ра­же­нии эти пред­ме­ты при­чуд­ли­во ассо­ци­и­ро­ва­лись с повсе­днев­но­стью, и я счи­тал их, пожа­луй, более нату­раль­ны­ми, чем цвет­ные изоб­ра­же­ния людей, попа­дав­ши­е­ся мне в пыль­ных кни­гах. Все, что я знаю, вычи­та­но мною из этих книг. Никто не настав­лял и не учил меня, и я не пом­ню, что­бы хоть раз за все эти годы мне дове­лось услы­шать чело­ве­че­ский голос, в том чис­ле и свой соб­ствен­ный, ибо хотя я и читал о том, что такое речь, мне даже в голо­ву не при­хо­ди­ло попро­бо­вать заго­во­рить вслух. Наруж­ность моя рав­но не явля­лась пред­ме­том моих раз­мыш­ле­ний, так как в зам­ке не было зер­кал, и я раз­ве что бес­со­зна­тель­но ощу­щал себя похо­жим на тех моло­дых людей, чьи изоб­ра­же­ния встре­ча­лись мне на рисун­ках и гра­вю­рах в кни­гах. Моло­дым же я осо­зна­вал себя пото­му, что почти не имел вос­по­ми­на­ний.

За сте­на­ми зам­ка, по ту сто­ро­ну гни­ю­ще­го рва, я часто отды­хал под тем­ны­ми кро­на­ми мол­ча­ли­вых дере­вьев и часа­ми меч­тал о про­чи­тан­ном в кни­гах, с тос­кою рисуя себя сре­ди весе­лых и шум­ных толп в сол­неч­ном мире за бес­край­ним лесом. Одна­жды я попы­тал­ся выбрать­ся из это­го леса, но чем даль­ше отхо­дил от зам­ка, тем гуще ста­но­ви­лись тени, тем боль­ше напол­нял­ся воз­дух гне­ту­щим стра­хом, и я, как безум­ный, бро­сил­ся назад, боясь заблу­дить­ся в лаби­рин­те ноч­ной немо­ты.

Так, в веч­ном полу­мра­ке, я ждал и меч­тал, сам не зная о чем. Но вот тос­ка моя по све­ту в этом сумрач­ном без­лю­дье ста­ла столь невы­но­си­мой, что я не вытер­пел и с моль­бою воз­дел руки к един­ствен­ной башне, чер­ной и полу­раз­ру­шен­ной, кото­рая воз­вы­ша­лась над лесом и ухо­ди­ла в неве­до­мое небо. И тогда я решил, что под­ни­мусь на эту баш­ню, чего бы это мне ни сто­и­ло, ибо луч­ше раз взгля­нуть на небо и погиб­нуть, чем веч­но жить, не видя све­та дня.

В про­мозг­лом полу­мра­ке я взби­рал­ся по ста­рым, стер­тым камен­ным сту­пе­ням, пока не достиг места, где они кон­ча­лись и отку­да наверх вели лишь неболь­шие углуб­ле­ния в стене, кото­ры­ми я и вос­поль­зо­вал­ся на свой страх и риск. Ужас и отча­я­ние вну­шал мне этот мерт­вый глад­кий камен­ный цилиндр, чер­ный, пустын­ный и немой, тем более зло­ве­щий отто­го, что с его стен то и дело бес­шум­но взмы­ва­ли в воз­дух вспуг­ну­тые мною нето­пы­ри. Но еще в боль­ший ужас и отча­я­ние при­во­ди­ло меня то, как неве­ро­ят­но дол­го длил­ся мой подъ­ем, ибо сколь­ко я ни лез, тьма у меня над голо­вой не рас­се­и­ва­лась. Веко­вым могиль­ным холо­дом вея­ло на меня, и я тре­пе­тал, не в силах объ­яс­нить себе, поче­му я не могу достичь све­та. Вооб­ра­зив, что меня застиг­ла ночь, тщет­но пытал­ся я нащу­пать сво­бод­ной рукой бой­ни­цу, что­бы выгля­нуть нару­жу и опре­де­лить высо­ту, на кото­рой нахо­жусь. Но вот, после бес­ко­неч­но дол­го­го и рис­ко­ван­но­го подъ­ема всле­пую по этой без­на­деж­ной вогну­той кру­че, я почув­ство­вал, что голо­ва моя упи­ра­ет­ся во что-то твер­дое, и понял, что достиг кры­ши или, во вся­ком слу­чае, како­го- то пере­кры­тия. В тем­но­те я не мог раз­ли­чить, что это за пре­гра­да, а пото­му потро­гал ее рукой и убе­дил­ся, что это нечто камен­ное и непо­движ­ное. Тогда я стал дви­гать­ся по окруж­но­сти баш­ни, цеп­ля­ясь за все, за что толь­ко мож­но было ухва­тить­ся на скольз­кой стене, и поми­нут­но рискуя сорвать­ся вниз, пока нако­нец не нашел то место, где пре­гра­да слег­ка пода­ва­лась. Посколь­ку руки мои были заня­ты, я упер­ся в эту пли­ту или, точ­нее, крыш­ку люка голо­вой и, рва­нув­шись вверх, при­под­нял ее. Моя надеж­да уви­деть свет не оправ­да­лась, и, про­ле­зая в открыв­ший­ся про­ем, я уже знал, что путь мой завер­шен лишь на вре­мя, ибо пере­до мною была ров­ная камен­ная пло­щад­ка, боль­ше­го диа­мет­ра, неже­ли ниж­няя часть баш­ни. Оче­вид­но, это был пол какой-то гран­ди­оз­ной дозор­ной ком­на­ты. Выби­ра­ясь на него, я ста­рал­ся дви­гать­ся так, что­бы тяже­лая пли­та не вер­ну­лась на свое место, но при всей осто­рож­но­сти я не смог это­го предот­вра­тить — про­стер­шись в изне­мо­же­нии на камен­ном полу, я услы­хал гул­кое эхо, вызван­ное ее паде­ни­ем. Впро­чем, я наде­ял­ся, что при необ­хо­ди­мо­сти мне сно­ва удаст­ся ее при­под­нять.

Теперь-то уж, каза­лось мне, я нахо­жусь на такой высо­те, куда не доста­ют вет­ви про­кля­то­го леса. С тру­дом под­няв­шись на ноги, я стал на ощупь искать окно, что­бы нако­нец уви­деть небо, месяц и звез­ды, о кото­рых так мно­го читал. Но куда бы я ни повер­нул­ся, меня всю­ду жда­ло разо­ча­ро­ва­ние — кру­гом были лишь одни широ­кие мра­мор­ные высту­пы, слу­жив­шие под­став­кой для про­дол­го­ва­тых сун­ду­ков пуга­ю­щих раз­ме­ров. Чем боль­ше я думал и гадал, тем неодо­ли­мее ста­но­ви­лось жела­ние узнать, что за седые тай­ны скры­ва­ет это хра­ни­ли­ще, отре­зан­ное от ниж­не­го зам­ка века­ми рас­сто­я­ния. Но тут я неожи­дан­но нащу­пал нишу с камен­ной две­рью, покры­той каким-то необыч­ным релье­фом. Толк­нув ее, я убе­дил­ся, что она запер­та, — тогда я собрал все силы и одним могу­чим рыв­ком, спо­соб­ным сокру­шить все зем­ные пре­пят­ствия, втя­нул ее внутрь, на себя. Едва я сде­лал это, как меня охва­ти­ло силь­ней­шее из бла­женств, когда-либо испы­тан­ных мною, впе­ре­ди, за деко­ра­тив­ной метал­ли­че­ской решет­кой, к кото­рой под­ни­ма­лось несколь­ко камен­ных сту­пе­ней, сия­ла мяг­ким, бар­хат­ным све­том пол­ная луна, виден­ная мною до того лишь в сно­ви­де­ни­ях и смут­ных гре­зах, кото­рые я не осме­ли­ва­юсь назвать вос­по­ми­на­ни­я­ми.

Пола­гая, что на этот раз я уж точ­но достиг самой вер­хуш­ки баш­ни, я было бро­сил­ся вверх по веду­щим к решет­ке сту­пе­ням, но тут луну закры­ла туча, в насту­пив­шей тем­но­те я спо­ткнул­ся и далее был вынуж­ден про­дви­гать­ся уже более осто­рож­но и мед­лен­но. Когда я добрал­ся до решет­ки, было по- преж­не­му тем­но; тро­нув ее, я удо­сто­ве­рил­ся в том, что она не запер­та, но откры­вать ее пол­но­стью не стал, боясь упасть с той голо­во­кру­жи­тель­ной высо­ты, на кото­рую под­нял­ся. И в этот момент сно­ва появи­лась луна.
Ничто не потря­са­ет так силь­но, как то, что до бес­пре­дель­но­сти неожи­дан­но и до неле­по­сти неве­ро­ят­но. Самое страш­ное из пере­жи­то­го мною преж­де не шло ни в какое срав­не­ние с тем, что пред­ста­ло мое­му взо­ру в этот миг — с той абсурд­ной кар­ти­ной, что откры­лась пере­до мной. Сама по себе она была, пожа­луй, вполне про­за­и­че­ской, но тем­то и более оше­лом­ля­ю­щей, ибо вот что я уви­дел: вме­сто голо­во­кру­жи­тель­ной пано­ра­мы бес­край­не­го леса, обо­зре­ва­е­мой с огром­ной высо­ты, сра­зу за решет­кой и на том же уровне, где я сто­ял, про­сти­ра­лась ров­ная поверх­ность зем­ли, усе­ян­ная мра­мор­ны­ми пли­та­ми и обе­лис­ка­ми, сгру­див­ши­ми­ся вокруг ста­рин­ной камен­ной церк­ви, шпиль кото­рой при­зрач­но поблес­ки­вал в лун­ном све­те.

Дей­ствуя почти бес­со­зна­тель­но, я отво­рил решет­ку и сту­пил на выло­жен­ную белым гра­ви­ем дорож­ку, рас­хо­див­шу­ю­ся в двух направ­ле­ни­ях. Моим рас­суд­ком, в каком бы ото­ро­пе­лом и бес­по­ря­доч­ном состо­я­нии он ни пре­бы­вал, по-преж­не­му вла­де­ло неисто­вое стрем­ле­ние к све­ту, и даже испы­тан­ное мною разо­ча­ро­ва­ние не мог­ло охла­дить меня. Я не имел поня­тия, да и не хотел понять, что это было — сон, нава­жде­ние или вол­шеб­ство, — но я был полон реши­мо­сти узреть вели­ко­ле­пие и блеск мира, чего бы это мне ни сто­и­ло. Я не ведал, кто я, что я, где я нахо­жусь, но, про­дол­жая сле­до­вать впе­ред невер­ны­ми шага­ми, я вдруг начал смут­но что-то при­по­ми­нать, и это дре­мав­шее во мне до поры вос­по­ми­на­ние под­ска­за­ло мне, что путь мой не совсем слу­ча­ен. Мино­вав уча­сток с пли­та­ми и обе­лис­ка­ми, я вышел через арку на откры­тое про­стран­ство и теперь сле­до­вал по доро­ге, места­ми сохра­нив­шей­ся и хоро­шо замет­ной, места­ми же теряв­шей­ся сре­ди густых трав, где толь­ко отдель­ные раз­ва­ли­ны выда­ва­ли ее преж­нее при­сут­ствие. Один раз мне при­шлось пере­плыть через быст­рый поток, посре­ди кото­ро­го взды­ма­лись остат­ки зам­ше­лой и осы­па­ю­щей­ся камен­ной клад­ки, сви­де­тель­ство­вав­шие о том, что здесь неко­гда сто­ял мост.

Про­шло, долж­но быть, боль­ше двух часов, преж­де чем я достиг сво­ей пред­по­ла­га­е­мой цели — ста­ро­го, уви­то­го плю­щом зам­ка посре­ди пар­ка с густы­ми зарос­ля­ми дере­вьев; зам­ка до безу­мия зна­ко­мо­го и до неузна­ва­е­мо­сти чужо­го. Я обна­ру­жил, что ров запол­нен водой, а мно­гих извест­ных мне башен нет. Меня так­же сму­ти­ло при­сут­ствие несколь­ких новых фли­ге­лей. Одна­ко более все­го меня при­влек­ли и при­ят­но уди­ви­ли настежь рас­пах­ну­тые окна, из кото­рых выры­ва­лись сно­пы ярко­го све­та и доно­си­лись зву­ки само­го буй­но­го весе­лья. При­бли­зив­шись к одно­му из них, я загля­нул внутрь и уви­дел боль­шую ком­па­нию людей в необыч­ных оде­я­ни­ях; они пиро­ва­ли и вели ожив­лен­ную бесе­ду. Я ни разу не слы­шал, как зву­чит чело­ве­че­ская речь, и пото­му мог толь­ко смут­но уга­ды­вать, о чем они гово­ри­ли. Чер­ты неко­то­рых при­сут­ству­ю­щих про­бу­ди­ли во мне неяс­ные, бес­ко­неч­но дале­кие вос­по­ми­на­ния; осталь­ные лица были совер­шен­но незна­ко­мы­ми.

Через окно, рас­по­ло­жен­ное вро­вень с зем­лей, я всту­пил в ярко осве­щен­ный зал — и это был шаг от непо­вто­ри­мо­го про­блес­ка надеж­ды к жесто­чай­ше­му из потря­се­ний, к отча­я­нию и осо­зна­нию горь­кой исти­ны. Кош­мар не заста­вил себя ждать, ибо как толь­ко я вошел, гла­зам моим пред­ста­ла ужас­ней­шая из сцен, какие толь­ко мож­но вооб­ра­зить. Едва я сде­лал этот шаг, как всю ком­па­нию охва­тил вне­зап­ный и необъ­яс­ни­мый ужас, иска­зив­ший до урод­ства лица гостей и исторг­нув­ший нече­ло­ве­че­ские вопли едва ли не из каж­дой глот­ки. Все разом бро­си­лись уно­сить ноги. В создав­шей­ся сума­то­хе и пани­ке одни пада­ли в обмо­рок, дру­гие под­хва­ты­ва­ли и тащи­ли бес­чув­ствен­ные тела за собой в безум­ной спеш­ке. Мно­гие при­кры­ли гла­за рука­ми и, слов­но сле­пые котя­та, бес­по­мощ­но тыка­лись в раз­ные сто­ро­ны, опро­ки­ды­вая мебель и нале­тая на сте­ны, преж­де чем им уда­ва­лось добрать­ся до какой-либо из мно­го­чис­лен­ных две­рей.

Остав­шись один в рос­кош­ном зале и еще не при­дя в себя от их душе­раз­ди­ра­ю­щих кри­ков, отзву­ки кото­рых посте­пен­но сти­ха­ли в отда­ле­нии, я вдруг затре­пе­тал при мыс­ли о том, что где-то рядом со мной зата­и­лось нечто, чего я до сих пор не заме­чал. На пер­вый взгляд зал казал­ся пустым, но, когда я дви­нул­ся к одной из ниш, мне почу­ди­лось, буд­то я уло­вил там какое-то шеве­ле­ние или что-то в этом роде — там, за обрам­лен­ным золо­том двер­ным про­емом, вед­шим в дру­гой, чем-то похо­жий на пер­вый, зал. По мере при­бли­же­ния к арке я все более убеж­дал­ся в том, что кро­ме меня в зале еще кто-то есть, и все же ужас, что пред­стал пере­до мной, был слиш­ком неожи­дан­ным. Издав пер­вый и послед­ний в сво­ей жиз­ни звук — отвра­ти­тель­ное завы­ва­ние, потряс­шее меня не мень­ше, чем его омер­зи­тель­ная при­чи­на, я узрел во всей ужас­ной оче­вид­но­сти столь нево­об­ра­зи­мое, неопи­су­е­мое и без­об­раз­ное чуди­ще, какое вполне мог­ло одним видом сво­им пре­вра­тить весе­лую ком­па­нию в бес­по­ря­доч­ную тол­пу обе­зу­мев­ших от стра­ха бег­ле­цов.

Я не в силах даже при­бли­зи­тель­но опи­сать, как выгля­де­ло это стра­ши­ли­ще, соче­тав­шее в себе все, что нечи­сто, сквер­но, мерз­ко, непо­треб­но, амо­раль­но и ано­маль­но. Это было какое-то дья­воль­ское вопло­ще­ние упад­ка, запу­сте­ния и тле­на, гни­ю­щий и раз­ла­га­ю­щий­ся сим­вол извра­щен­но­го откро­ве­ния, чудо­вищ­ное обна­же­ние того, что мило­серд­ная зем­ля обыч­но скры­ва­ет от люд­ских глаз. Видит Бог, это было нечто не от мира сего — во вся­ком слу­чае, теперь уже не от мира сего, — и тем не менее, к ужа­су сво­е­му, я раз­гля­дел в его изъ­еден­ных и обна­жив­ших­ся до костей кон­ту­рах оттал­ки­ва­ю­щую и вызы­ва­ю­щую кари­ка­ту­ру на чело­ве­че­ский облик, а в тех лох­мо­тьях, что слу­жи­ли ему оде­я­ни­ем, — некий отда­лен­ный намек на знат­ность, отче­го мой ужас толь­ко уси­лил­ся.

Я был почти пара­ли­зо­ван — прав­да, не настоль­ко, что­бы не пред­при­нять сла­бую попыт­ку к бег­ству; но одно­го невер­но­го шага назад ока­за­лось недо­ста­точ­но для того, что­бы раз­ру­шить чары, кото­ры­ми ско­вал меня этот безы­мян­ный и без­го­ло­сый монстр. Гла­за мои, слов­но закол­до­ван­ные непо­движ­но уста­вив­ши­ми­ся в них туск­лы­ми, без­жиз­нен­ны­ми зрач­ка­ми, отка­зы­ва­лись пови­но­вать­ся мне и, как я ни ста­рал­ся, не закры­ва­лись — они лишь мило­серд­но зату­ма­ни­лись, и бого­мерз­кий при­зрак пред­став­лял­ся мне теперь не так отчет­ли­во, как в момент пер­во­го шока. Я попы­тал­ся было под­нять руку, что­бы засло­нить­ся от это­го зре­ли­ща, но силы оста­ви­ли меня до такой сте­пе­ни, что рука не вполне пови­но­ва­лась моей воле. Одна­ко в резуль­та­те этой попыт­ки я поте­рял рав­но­ве­сие, и, что­бы не упасть, мне при­шлось сту­пить несколь­ко шат­ких шагов впе­ред. И толь­ко тогда, в тот самый момент, когда я делал эти шаги, я вне­зап­но и как-то судо­рож­но осо­знал, насколь­ко близ­ко нахо­жусь от это­го чудо­вищ­но­го исча­дия ада; мне даже почу­ди­лось, что я слы­шу глу­хой шум его дыха­ния. Нахо­дясь на гра­ни поме­ша­тель­ства, я все же нашел в себе силы выбро­сить впе­ред руку и отстра­нить от себя зло­вон­ный при­зрак, сто­яв­ший почти вплот­ную ко мне. И в этот самый миг, в это ката­стро­фи­че­ское мгно­ве­ние все­лен­ско­го кош­ма­ра и адско­го ката­клиз­ма паль­цы мои кос­ну­лись про­тя­ну­той ко мне гни­ю­щей лапы мон­стра, сто­яв­ше­го под позо­ло­чен­ным сво­дом.

Я не издал ни зву­ка, но все кро­во­жад­ные вам­пи­ры, осед­лав­шие ноч­ной ветер, вскри­ча­ли за меня в тот самый миг, когда на мой рас­су­док одной стре­ми­тель­ной лави­ной обру­ши­лись душе­гу­би­тель­ные вос­по­ми­на­ния. За одну секун­ду я вспом­нил все, что было со мною преж­де, еще до того ужас­но­го зам­ка с его дере­вья­ми; я при­пом­нил зда­ние, со вре­ме­нем пере­де­лан­ное, в кото­ром сей­час нахо­дил­ся; и, что было кош­мар­нее все­го, я узнал то бого­мерз­кое суще­ство, кото­рое в момент, когда я отдер­ги­вал свои запят­нан­ные паль­цы от его лапы, оска­ли­лось в чудо­вищ­ной ухмыл­ке.

Но во все­лен­ной наря­ду с горе­чью суще­ству­ет и сла­дость, и имя этой сла­до­сти — забве­ние. В немыс­ли­мом ужа­се того мгно­ве­ния забы­лось все, что угне­та­ло меня, и наплыв мрач­ных вос­по­ми­на­ний рас­се­ял­ся хао­тич­ным эхом пере­кли­ка­ю­щих­ся обра­зов. Гре­зя наяву, я поки­нул это про­кля­тое лого­во при­зра­ков и быст­ро и бес­шум­но выбе­жал нару­жу туда, где све­ти­ла луна. Вер­нув­шись на клад­би­ще с мра­мор­ны­ми пли­та­ми и спу­стив­шись по сту­пе­ням к камен­но­му люку, я убе­дил­ся, что его уже не сдви­нуть с места, но это меня отнюдь не огор­чи­ло, ибо я уже с дав­них пор нена­ви­дел тот ста­рин­ный замок вни­зу и его дере­вья. Отныне я разъ­ез­жаю вер­хом на ноч­ном вет­ре в ком­па­нии с насмеш­ли­вы­ми и дру­же­люб­ны­ми вам­пи­ра­ми, а когда насту­па­ет день, мы рез­вим­ся в ката­ком­бах Нефрен-Ка, что нахо­дят­ся в неве­до­мой и недо­ступ­ной долине Хадоф воз­ле Нила. Я знаю, что свет — не для меня, не счи­тая све­та, стру­и­мо­го луной на камен­ные гроб­ни­цы Неба; не для меня и весе­лье, не счи­тая весе­лья запрет­ных пиров Нито­крис под Боль­шой пира­ми­дой. И все же в этой сво­ей вновь обре­тен­ной сво­бо­де и без­рас­суд­стве я едва ли не бла­го­слов­ляю горечь отчуж­де­ния.

Ибо, несмот­ря на покой, при­не­сен­ный мне забве­ни­ем, я нико­гда не забы­ваю о том, что я — изгой, стран­ник в этом сто­ле­тии и чужак для всех, кто пока еще жив. Мне это ста­ло ясно — раз и навсе­гда — с того момен­та, когда я про­тя­нул руку чудо­ви­щу в огром­ной позо­ло­чен­ной раме; про­тя­нул руку — и кос­нул­ся холод­ной и глад­кой поверх­но­сти зер­ка­ла.