Eс’h‑Pi-El Speaks: An Autobiographical Sketch

Предисловие

Это самая объ­ем­ная из опуб­ли­ко­ван­ных авто­био­гра­фи­че­ских работ Говар­да Фил­лип­са Лав­краф­та (1890–1937). Напи­сан­ная в июле 1929, она насчи­ты­ва­ет более 3000 слов. В 1963 году под имприн­том Arkham House покой­ный Август Дер­лет опуб­ли­ко­вал «Неко­то­рые замет­ки о Ничто­же­стве» за автор­ством Лав­краф­та, кото­рые он оха­рак­те­ри­зо­вал как самое длин­ное и самое фор­маль­ное изло­же­ние жиз­ни Лав­краф­та из когда-либо состав­лен­ных.

В дей­стви­тель­но­сти «Неко­то­рые замет­ки о Ничто­же­стве», напи­сан­ные в 1933, содер­жат толь­ко 2000 слов само­го Лав­краф­та. Вдо­ба­вок к это­му, кур­си­вом Дер­лет доба­вил око­ло 1400 соб­ствен­ных слов, пыта­ясь интер­пре­ти­ро­вать и рас­ши­рить доволь­но раз­роз­нен­ные све­де­ния.

Вви­ду того, что в обо­их доку­мен­тах Лав­крафт пишет об одних и тех же вещах, меж­ду ними есть без­услов­ное сход­ство. Эта кон­крет­ная авто­био­гра­фия пред­став­ле­на так, как ее напи­сал автор, без ненуж­ных при­ме­ча­ний или дру­гих допол­не­ний.

Исполь­зо­ва­ны иллю­стра­ции покой­но­го Вир­джи­ла Фин­лея, быв­ше­го кор­ре­спон­ден­том Лав­краф­та неза­дол­го до смер­ти послед­не­го. Лав­крафт был боль­шим поклон­ни­ком работ Фин­лея, пред­став­лен­ных на стра­ни­цах «Weird Tales», и кажет­ся, будет умест­но, если неко­то­рые из ранее неопуб­ли­ко­ван­ных рисун­ков заме­ча­тель­но­го худож­ни­ка обо­га­тят это эссе.

Джер­ри де ла Ри

Октябрь 1972 г.

Что каса­ет­ся меня и усло­вий, при кото­рых я пишу – боюсь, это не слиш­ком важ­но, так как в жиз­ни я весь­ма зауряд­ный и скуч­ный чело­век, несмот­ря на мои стран­ные вку­сы, и вряд ли сочи­нил что-нибудь, име­ю­щее пра­во назы­вать­ся насто­я­щей лите­ра­ту­рой. Тем не менее, вот неко­то­рые све­де­ния.

Я про­за­и­че­ское суще­ство сред­них лет, кото­ро­му 20-го чис­ла сле­ду­ю­ще­го меся­ца испол­нит­ся 39 лет. Уро­же­нец Про­ви­ден­са, из ста­ро­го семей­ства Род-Айлен­да со сто­ро­ны моей мате­ри и англи­чан со сто­ро­ны мое­го отца. Я родил­ся на восточ­ной окра­ине тихо­го рай­о­на, так что мог лице­зреть моще­ные ули­цы, тяну­щи­е­ся на запад, и насла­ждать­ся зеле­ны­ми луга­ми и леса­ми доли­ны на восто­ке. Будучи наслед­ни­ком сель­ско­го сквай­ра, я смот­рел на восток чаще, чем на запад; так что по сей день я на три чет­вер­ти дере­вен­ский житель.

Сей­час я рас­по­ло­жил­ся на леси­стом уте­се, нави­са­ю­щим над сия­ю­щей рекой, при­ме­чен­ным и обо­жа­е­мым мной с ран­не­го дет­ства. Эта часть мое­го дет­ско­го мира не изме­ни­лась, пото­му что она явля­ет­ся частью мест­ной пар­ко­вой систе­мы – мож­но побла­го­да­рить богов за непри­кос­но­вен­ность здеш­них мест, кото­рые мое дет­ское вооб­ра­же­ние насе­ля­ло фав­на­ми, сати­ра­ми и дри­а­да­ми!

Мой вкус к стран­ным вещам раз­вил­ся весь­ма рано, ведь я все­гда обла­дал буй­ным бес­кон­троль­ным вооб­ра­же­ни­ем. Я боял­ся тем­но­ты, пока мой дедуш­ка не выле­чил меня, застав­ляя меня ходить ночью по пустым ком­на­там и кори­до­рам; у меня была склон­ность ове­вать фан­та­зи­я­ми все, что я видел. Вто­рая моя страсть дет­ства – страсть к ста­рин­ным вещам – до сих пор явля­ет­ся важ­ной состав­ля­ю­щей моей нынеш­ней лич­но­сти.

Про­ви­денс  – древ­ний и живо­пис­ный город, изна­чаль­но постро­ен­ный на кру­том склоне хол­ма, вьет­ся по нему узки­ми улоч­ка­ми коло­ни­аль­ных вре­мен с их рез­ны­ми, потуск­нев­ши­ми двер­ны­ми про­ема­ми, двой­ны­ми лест­нич­ны­ми про­ле­та­ми с желез­ны­ми пери­ла­ми и сужа­ю­щи­ми­ся квер­ху геор­ги­ан­ски­ми шпи­ля­ми. Голо­во­кру­жи­тель­ная, древ­няя про­пасть лежит меж­ду жилы­ми квар­та­ла­ми и дело­вым рай­о­ном, и с ран­них осо­знан­ных лет я испы­ты­ваю бла­го­го­ве­ние перед про­шлым – эпо­хой пари­ков, тре­уго­лок и пере­пле­тен­ных кожей книг с их раз­ма­ши­сты­ми «ſ ».

Моя при­вя­зан­ность к послед­ним про­из­рас­та­ла из семей­ной биб­лио­те­ке – боль­шая их часть поме­ща­лась в чер­дач­ном поме­ще­нии без окон, куда я не смел про­би­рать­ся в оди­но­че­стве, но имен­но про­чте­ние всех этих арха­ич­ных томов уко­ре­ни­ло во мне семе­на инте­ре­са к лите­ра­ту­ре ужа­са и таин­ствен­но­сти.

Стран­ные вещи все­гда оча­ро­вы­ва­ли меня более все­го. Из всех ска­зок, рас­ска­зы­ва­е­мых в мла­ден­че­стве, глу­бо­чай­шее впе­чат­ле­ние на меня про­из­во­ди­ли исто­рии о ведь­мах и леген­ды о при­зра­ках. Я начал читать доволь­но рано – в четы­ре года я про­чел «Сказ­ки» бра­тьев Гримм. В пять я вос­тор­гал­ся «Араб­ски­ми ноча­ми», и заста­вил свою маму соору­дить уго­лок в восточ­ном сти­ле – с нис­па­да­ю­щи­ми пор­тье­ра­ми, лам­па­ми и пред­ме­та­ми искус­ства, при­об­ре­тен­ны­ми в мест­ном «База­ре Дамас­ка». Я стал звать­ся Абду­лом Аль­хаз­ре­дом, и леле­ял это имя, что­бы в буду­щем наречь им авто­ра мифи­че­ско­го Аль Ази­фа, или Некро­но­ми­ко­на.

Когда мне испол­ни­лось шесть, я обра­тил свой взор к гре­ко-рим­ской мифо­ло­гии, к «Кни­ге чудес» и «Исто­ри­ям Тэн­гл­ву­да» Готор­на и слу­чай­но под­вер­нув­шей­ся копии «Одис­сеи» из серии Harper’s Half-Hour. Я сра­зу же разо­брал свой баг­дад­ский уго­лок и стал рим­ля­ни­ном, позна­ко­мил­ся с «Веком ска­за­ний» Бул­фин­ча и стал посе­щать музеи клас­си­че­ско­го искус­ства здесь и в Бостоне. При­мер­но этим же вре­ме­нем я дати­рую свои пер­вые попыт­ки на ниве лите­ра­ту­ры. Я овла­дел гра­мот­но­стью вслед за уме­ни­ем читать; но до шести лет не пред­при­ни­мал попы­ток в построй­ке каких-либо лите­ра­тур­ных ком­по­зи­ций, когда я мучи­тель­но при­об­ре­тал искус­ство пись­ма. Любо­пыт­но, что пер­вым из напи­сан­но­го был стих; так как у меня все­гда был рас­по­ло­жен­ность к риф­мам и я очень рано овла­дел ста­рой кни­гой «Ком­по­зи­ция, рито­ри­ка и поэ­ти­че­ские номе­ра», напе­ча­тан­ной в 1797 году и исполь­зу­е­мой моим пра­пра­де­дом в Восточ­ной Грин­вич­ской ака­де­мии око­ло 1805 года.

Пер­вый из этих дет­ских стиш­ков, кото­рый при­хо­дит на ум, это «При­клю­че­ния Улис­са» или «Новая Одис­сея», напи­сан­ная в воз­расте семи лет. Вот ее нача­ло:

«The night was dark, O reader hark! and see Ulysses’ fleet all homeward bound, with vict’ry crown’d, he hopes his spouse to greet. Long he hath fought, put Troy to naught, and levell’d down. But Neptune’s wrath obstructs his path, and into snares he falls».

Мифо­ло­гия тогда была в моей кро­ви, и я дей­стви­тель­но почти уве­ро­вал в гре­че­ские и рим­ские боже­ства – мне каза­лось, что я могу раз­гля­деть фав­нов, сати­ров и дри­ад в сумер­ках тех дубо­вых рощ, где я сей­час сижу. Когда мне было око­ло семи, мое мифо­ло­ги­че­ское вооб­ра­же­ние вызва­ло у меня жела­ние стать – а не про­сто созер­цать – фав­ном или сати­ром. Рань­ше я пытал­ся пред­ста­вить, что кон­чи­ки моих ушей начи­на­ют заост­рять­ся, и что на лбу начи­на­ют появ­лять­ся сле­ды про­ре­за­ю­щих­ся рогов — и горь­ко опла­ки­вал тот факт, что мои ноги столь мед­лен­но пре­вра­ща­лись в копы­та! Из всех юных языч­ни­ков я был самым неук­лю­жим. Вос­крес­ная шко­ла, куда меня отпра­ви­ли в пять лет, не про­из­ве­ла на меня ника­ко­го впе­чат­ле­ния; (хотя я любил ста­рое геор­ги­ан­ское изя­ще­ство тра­ди­ци­он­ной церк­ви моей мате­ри – вели­че­ствен­ной пер­вой бап­тист­ской церк­ви, постро­ен­ной в 1775 году), и я шоки­ро­вал всех сво­и­ми язы­че­ски­ми выска­зы­ва­ни­я­ми – сна­ча­ла назвав себя мусуль­ма­ни­ном, а затем рим­ским вар­ва­ром. Я стро­ил лес­ные алта­ри Пану, Юпи­те­ру, Минер­ве, Апол­ло­ну и жерт­во­вал им мел­кие вещи­цы, вды­хая запах бла­го­во­ний. Став стар­ше, под напо­ром науч­ных изыс­ка­ний, откры­вав­ших­ся пре­до мной, мне при­шлось отка­зать­ся от сво­е­го дет­ско­го язы­че­ства, и я стал абсо­лют­ным ате­и­стом и мате­ри­а­ли­стом. С тех пор я уде­лил мно­го вни­ма­ния фило­со­фии и не нашел вес­ких осно­ва­ний для какой-либо веры в любую фор­му так назы­ва­е­мо­го духов­но­го или сверхъ­есте­ствен­но­го.

Кос­мос пред­став­ля­ет собой извеч­ную мас­су дви­жу­щей­ся и вза­им­но вза­и­мо­дей­ству­ю­щей силы. Суще­ство­ва­ние форм, из кото­рых состо­ит наша нынеш­няя види­мая все­лен­ная, наша кро­шеч­ная зем­ля и наша ничтож­ная раса орга­ни­че­ских существ ско­ро­теч­но и ничтож­но. Таким обра­зом, мое пред­став­ле­ние о реаль­но­сти про­ти­во­по­лож­но фан­та­сти­че­ской пози­ции, кото­рую я зани­маю как эстет. В эсте­ти­ке меня ничто не инте­ре­су­ет так силь­но, как идея о суще­ство­ва­нии иных при­род­ных зако­нов и усто­ев – я жаж­дал стран­ных отблес­ков ужа­са­ю­щих древ­них миров и анор­маль­ных изме­ре­ний, сла­бых шоро­хов неиз­ве­дан­ных внеш­них пустот на краю неиз­вест­но­го кос­мо­са. Я думаю, что такие вещи оча­ро­вы­ва­ют меня еще боль­ше, пото­му что я не верю ни во что из это­го!

Итак, я начал писать стран­ные исто­рии в воз­расте 7,5 или 8 лет, когда я впер­вые позна­ко­мил­ся с твор­че­ством сво­е­го куми­ра – По. Мате­ри­ал был дрян­ным, и боль­шая его часть уни­что­же­на; но у меня все еще сохра­ни­лось два сме­хо­твор­ных образ­ца, сде­лан­ные в вось­ми­лет­нем воз­расте – «Тай­на клад­би­ща» и «Таин­ствен­ный корабль». Я не писал по-насто­я­ще­му снос­ных рас­ска­зов до тех пор, пока мне не испол­ни­лось 14. Меж­ду 8 и 9 все мои при­стра­стия рез­ко сме­ни­ли направ­ле­ние, я стал без ума от наук, осо­бен­но от химии. В под­ва­ле была обо­ру­до­ва­на лабо­ра­то­рия, и я тра­тил все кар­ман­ные день­ги на инстру­мен­ты и учеб­ни­ки. В этих при­хо­тях меня очень бало­ва­ли мама и дедуш­ка (мой отец умер), так как я был очень болен, испы­ты­вая пери­о­ди­че­ские нерв­ные рас­строй­ства.

Когда мне испол­ни­лось 7 лет, я взял­ся за скрип­ку, но через 2 года бро­сил ее от ску­ки и с тех пор не обрел хоро­ше­го музы­каль­но­го вку­са. Я не мог подол­гу посе­щать шко­лу, но обу­чал­ся дома ста­ра­ни­я­ми мамы, теток и дедуш­ки, а потом и пре­по­да­ва­те­ля. С крат­ки­ми пере­ры­ва­ми мне уда­лось посе­щать шко­лу в тече­ние четы­рех лет – и это настоль­ко под­ко­си­ло мое нерв­ное здо­ро­вье, что я не смог посту­пить в уни­вер­си­тет. На самом деле, я не обла­дал при­лич­ным здо­ро­вьем даже восемь или девять лет назад – хотя сей­час, как ни стран­но, я, кажет­ся, пре­вра­ща­юсь в доволь­но креп­ко­го, под­тя­ну­то­го ста­ри­ка!

Мой юно­ше­ский инте­рес к нау­ке про­длил­ся доволь­но дол­го, и хотя я в то же вре­мя про­бо­вал себя в лите­ра­ту­ре, я ничем не отли­чал­ся от осталь­ных моло­дых людей мое­го воз­рас­та. Что тогда, что сей­час меня не инте­ре­со­ва­ли игры и спорт; одна­ко я увле­кал­ся теми сфе­ра­ми, что под­ра­зу­ме­ва­ли под собой дра­ма­ти­че­ские вопло­ще­ния – вой­на, поли­ция, пре­ступ­ность, желез­ные доро­ги и дру­гое. От химии я посте­пен­но пере­шел к гео­гра­фии и, нако­нец, аст­ро­но­мии кото­рой было суж­де­но увлечь и повли­ять на меня более все­го на све­те. Я полу­чил неболь­шой теле­скоп (он есть у меня и сей­час) и стал подроб­но опи­сы­вать небе­са. У меня сохра­ни­лись неко­то­рые руко­пи­си и гек­то­гра­фи­че­ские копии «Род-Айленд­ско­го жур­на­ла аст­ро­но­мии». Наря­ду с этим, моя страсть к анти­квар­ным и арха­ич­ным вещам не пере­ста­ва­ла нарас­тать.

Живя в древ­нем горо­де сре­ди древ­них книг, ведо­мый тво­ре­ни­я­ми Адис­со­на, Хоупа и док­то­ра Джон­со­на, что повли­я­ли на мою про­зу и поэ­зию, я фак­ти­че­ски суще­ство­вал вне наше­го вре­ме­ни, игно­ри­руя его. Когда мне испол­ни­лось 14, умер мой дед, и после­до­вав­ший за этим финан­со­вый хаос стал при­чи­ной про­да­жи мое­го отче­го дома. Эта двой­ная поте­ря вогна­ла меня в мелан­хо­лию, пре­одо­ле­ние кото­рой дава­лось тяже­ло. Для меня мно­го зна­чи­ла при­вя­зан­ность и покло­не­ние каж­до­му сан­ти­мет­ру дома, пар­ку с при­чуд­ли­вы­ми фон­та­на­ми, тени­стой конюшне, где про­шла моя юность. Я дол­го наде­ял­ся выку­пить дом «когда раз­бо­га­тею» – но спу­стя мно­го лет я понял, что мне совер­шен­но не хва­та­ет ни стрем­ле­ния, ни спо­соб­но­стей, необ­хо­ди­мых для дости­же­ния денеж­но­го успе­ха.

Ком­мер­ция и я не смог­ли най­ти общий язык, и с того мрач­но­го 1904 года моя исто­рия посто­ян­но пре­тер­пе­ва­ет мета­мор­фо­зы.

До смер­ти моей мате­ри мы зани­ма­ли квар­ти­ру рядом со ста­рым домом. Затем после­до­ва­ли зло­по­луч­ные ски­та­ния по миру, в том чис­ле два года в Нью-Йор­ке, быв­шие для меня подоб­но отра­ве. Теперь у меня ком­на­та в тихом захо­лу­стье в вик­то­ри­ан­ском сти­ле на вер­шине древ­не­го хол­ма Про­ви­ден­са, в укром­ном ста­ром рай­оне, кото­рый выгля­дит точ­но как часть рези­ден­ции какой-нибудь сон­ной дерев­ни.

У моей стар­шей тет­ки – она сла­ба здо­ро­вьем и не спо­соб­на содер­жать дом – есть ком­на­та в том же жили­ще; и мы сохра­ни­ли боль­шую часть ста­рой семей­ной мебе­ли, кар­тин и книг; ком­на­ты (очень боль­шие) все еще хра­нят в себе ста­рую домаш­нюю атмо­сфе­ру.

Зная, что я нико­гда не буду бога­тым, доволь­ству­юсь тем, что смо­гу остать­ся здесь до кон­ца сво­их дней – в тихом месте, очень похо­жем на мои ран­ние годы, в несколь­ких мину­тах ходь­бы от леса, полей и бере­гов реки, где я бро­дил в дет­стве. Моим основ­ным заня­ти­ем, при­но­ся­щим доход, явля­ет­ся про­фес­си­о­наль­ная редак­ту­ра про­зы и поэ­зии для дру­гих авто­ров – это нена­вист­ная зада­ча, но более надеж­ная, чем опас­ность соб­ствен­но­го сочи­ни­тель­ства, когда нет уве­рен­но­сти, что создашь попу­ляр­ные и лег­ко про­да­ва­е­мые исто­рии.

Я бываю занят соб­ствен­ны­ми рас­ска­за­ми вся­кий раз, когда у меня появ­ля­ет­ся воз­мож­ность, что про­ис­хо­дит не так часто, как хоте­лось бы. Тогда я беру свои руко­пи­си на при­ро­ду в чер­ном чемо­дан­чи­ке – ино­гда на мой люби­мый лес­ной берег реки, а ино­гда в дебри к севе­ру от Про­ви­ден­са.

Мое един­ствен­ное раз­вле­че­ние – посе­ще­ние дру­гих древ­них горо­дов и изу­че­ние при­ме­ров коло­ни­аль­ной архи­тек­ту­ры. Мой скуд­ный коше­лек дела­ет мои экс­кур­сии печаль­но огра­ни­чен­ны­ми, но я все рав­но смог посе­тить неко­то­рые исто­ри­че­ские зем­ли от Вер­мон­та до Вир­джи­нии за послед­ние несколь­ко лет.

Пер­вым моим печат­ным мате­ри­а­лом ста­ла регу­ляр­ная еже­ме­сяч­ная серия аст­ро­но­ми­че­ских ста­тей в мест­ной газе­те. Мне было шест­на­дцать, и сия дея­тель­ность каза­лась мне важ­ной. Тем вре­ме­нем я начи­нал сомне­вать­ся в сво­их про­за­и­че­ских спо­соб­но­стях и обра­тил­ся к поэ­зии. В 18 лет я решил, что не спо­со­бен писать рас­ска­зы, и сжег все свои исто­рии, за исклю­че­ни­ем несколь­ких дет­ских экс­пе­ри­мен­тов и двух моих более позд­них вещей – «Зве­ря в пеще­ре» и «Алхи­ми­ка». Я не сожа­лею об этом, пото­му что мате­ри­ал дей­стви­тель­но был ужас­но незре­лым. Что застав­ля­ет меня чув­ство­вать себя смеш­но, так это то, как я серьез­но отно­сил­ся к напи­са­нию сти­хов в этот пери­од, пото­му что, гля­дя прав­де в гла­за, я нико­гда не был и не буду насто­я­щим поэтом!

Мои иллю­зии сохра­ня­лись лишь пото­му, что в то вре­мя я был полу- инва­ли­дом и затвор­ни­ком, так что не мог полу­чить широ­ко­го спек­тра цели­тель­ной кри­ти­ки. Затем – в 24 – я всту­пил в люби­тель­ское лите­ра­тур­ное обще­ство, дея­тель­ность кото­ро­го велась заоч­но; и, таким обра­зом, обес­пе­чил себе неко­то­рые очень цен­ные отзы­вы и кри­ти­че­ские пред­ло­же­ния. Хоте­лось бы, что­бы сего­дня эта орга­ни­за­ция была такой же энер­гич­ной, как и тогда, но, к сожа­ле­нию, она ста­ла уми­рать, несмот­ря на все попыт­ки реани­ми­ро­вать ее. Мои стрем­ле­ния, кото­рые пере­шли от нау­ки к лите­ра­ту­ре, когда ста­ло ясно, что мое здо­ро­вье не выдер­жит тру­до­ем­ко­го про­цес­са аст­ро­но­ми­че­ских или хими­че­ских иссле­до­ва­ний, теперь ста­ли более ясны­ми; я посте­пен­но обна­ру­жи­вал, что имен­но про­за, а не поэ­зия ста­нет моим закон­ным посред­ни­ком. В то же вре­мя самые замет­ные стран­но­сти пря­ми­ком из 18-го века нача­ли исче­зать из мое­го сти­ля.

В 1916 году я поз­во­лил одно­му из редак­то­ров-люби­те­лей в моей лите­ра­тур­ной груп­пе напе­ча­тать одну из двух исто­рий, кото­рые я спас от холо­ко­ста 1908 года; стран­ная лите­ра­ту­ра была моей един­ствен­ной насто­я­щей силь­ной сто­ро­ной – толь­ко при помо­щи нее у меня был шанс рас­счи­ты­вать на попыт­ки ста­нов­ле­ния в один ряд с под­лин­ны­ми худо­же­ствен­ны­ми дости­же­ни­я­ми.

Сна­ча­ла я был недо­вер­чив, пото­му что не видел цен­но­сти сво­их рас­ска­зов; но решил попро­бо­вать еще раз после мое­го 9‑летнего мол­ча­ния. Резуль­та­та­ми ста­ли «Усы­паль­ни­ца» и «Дагон», напи­сан­ные, соот­вет­ствен­но, в июне и июле 1917 года. Я опа­сал­ся, что пред­ше­ство­вав­ший застой сде­ла­ет эти новые попыт­ки бес­по­лез­ны­ми, но вско­ре убе­дил­ся, что они зна­чи­тель­но пре­взо­шли две сохра­нен­ные исто­рии моей юно­сти.

Вско­ре я все­рьез взял­ся за созда­ние боль­шо­го коли­че­ства новых исто­рий, сохра­нив подав­ля­ю­щую их часть. Я не имел пред­став­ле­ния о ста­биль­ном про­фес­си­о­наль­ном рын­ке до тех пор, пока не был осно­ван «Weird Tales» – и я все еще сомне­ва­юсь, что любое дру­гое пери­о­ди­че­ское изда­ние будет регу­ляр­но пуб­ли­ко­вать мои вещи.

Они не выгля­дят ужас­но рядом с невы­ра­зи­мым мусо­ром, состав­ля­ю­щим основ­ную часть содер­жи­мо­го WT, но я боюсь, что их не сто­ит рас­смат­ри­вать в каче­стве насто­я­щей лите­ра­ту­ры, подоб­но рабо­там По, Мей­че­на, Блэк­ву­да, Джейм­са, Бир­са, Дан­се­ни, де ла Мара и так далее. Наи­выс­шая честь, кото­рой я удо­сто­ил­ся – это трех­звезд­ное упо­ми­на­ние и био­гра­фи­че­ская замет­ка в «Луч­ших корот­ких рас­ска­зах 1928 года» О’Брайена, осно­ван­ная на моем «Сия­нии извне».

Пожа­луй, вот и все, что я могу пове­дать о себе! Не так мно­го, но вы види­те, каким болт­ли­вым ста­но­вит­ся тще­слав­ный ста­рик, когда кто-то про­во­ци­ру­ет его на раз­го­во­ры о себе!

Вот такой я парень – циник и мате­ри­а­лист с клас­си­че­ски­ми и тра­ди­ци­он­ны­ми вку­са­ми; любит про­шлое, его релик­вии и мане­ры, и убеж­ден, что един­ствен­ное заня­тие, достой­ное разум­но­го чело­ве­ка в бес­цель­ном кос­мо­се, – это пого­ня за удо­воль­стви­я­ми разу­ма и хоро­шим вку­сом, про­ис­те­ка­ю­щие из яркой мыс­ли­тель­ной и твор­че­ской жиз­ни. Посколь­ку я не верю ни в какие абсо­лют­ные цен­но­сти, я при­ни­маю эсте­ти­че­ские цен­но­сти про­шло­го в каче­стве един­ствен­ной из доступ­ных точек отсче­та – един­ствен­но осу­ще­стви­мых отно­си­тель­ных цен­но­стей – во все­лен­ной.

Таким обра­зом, я уль­тра­кон­сер­ва­ти­вен в соци­аль­ном, худо­же­ствен­ном и поли­ти­че­ском плане, хотя и край­ний модер­нист, несмот­ря на мои 39 лет, во всех вопро­сах чистой нау­ки и фило­со­фии.

Вос­тор­га­ясь иллю­зор­ной сво­бо­дой мифов и снов, я пре­дан лите­ра­ту­ре побе­га, эска­пиз­ма; но так­же я люб­лю ося­за­е­мые осно­вы про­шло­го, и сдаб­ри­ваю все мои мыс­ли щепот­кой анти­ква­ри­а­низ­ма.

Мой люби­мый совре­мен­ный пери­од – XVIII век; мой люби­мый древ­ний пери­од – мир без­упреч­но­го рес­пуб­ли­кан­ско­го Рима. Я не заин­те­ре­со­ван сред­не­ве­ко­вьем – даже магия и леген­ды той мрач­ной эпо­хи кажут­ся мне слиш­ком наив­ны­ми и не слиш­ком убе­ди­тель­ны­ми.

Обра­ща­ясь к сво­ей люб­ви выхо­дить из реаль­но­го мира в вооб­ра­жа­е­мый мир, я пред­по­чи­таю ночь дню, когда нахо­жусь не в поезд­ках. Соот­вет­ствен­но, мои часы дома и ужас­ны, и чудес­ны – обыч­но я поды­ма­юсь на зака­те и отправ­ля­юсь в постель к утру.

Да, я ред­ко опаз­ды­ваю, но ред­ко поды­ма­юсь рано! Зимой я прак­ти­че­ски впа­даю в спяч­ку, пото­му что я ненор­маль­но чув­стви­те­лен к холо­ду. Даже неболь­шая про­хла­да сби­ва­ет меня с тол­ку! С дру­гой сто­ро­ны я не ведаю жары, так как начи­наю чув­ство­вать духо­ту лишь при 35°С в тени!

Все гово­рят, что я в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни отшель­ник, каким я был в юно­сти. Боль­шин­ство моих лите­ра­тур­ных сорат­ни­ков – близ­кая по духу «шай­ка», чьи име­на вы зна­е­те по содер­жа­нию WT (Фрэнк Бел­нап Лонг мл., Дональд Уон­дри, Кларк Эштон Смит, Г.  Уор­нер Мунн, Уил­фред Б. Тал­ман, Август У. Дер­лет и про­чие) – живут в дру­гих местах, и я слиш­ком стар, что­бы насла­ждать­ся раз­го­во­ра­ми на дру­гие темы, кро­ме моих люби­мых.

Ста­рость при­шла ко мне рано. По тем­пе­ра­мен­ту я при­мер­но такой же, как и 20 лет назад, и так будет через 20 лет, если тогда я буду жив. Что каса­ет­ся про­цес­са пись­ма – я обыч­но знаю, что хочу ска­зать, преж­де чем начать рас­сказ, но часто меняю сюжет на пол­пу­ти, если фак­ти­че­ское содер­жа­ние под­ска­зы­ва­ет какую-то новую идею. Я делаю всю рабо­ту от руки – я даже не могу думать о про­кля­той машине пре­до мной – и вно­шу исправ­ле­ния очень часто и подроб­но.

Чрез­вы­чай­ная ско­рость, с кото­рой я пишу мате­ри­ал, не пред­на­зна­чен­ный для пуб­ли­ка­ции, сме­ня­ет­ся очень мед­лен­ной осто­рож­но­стью, когда я рабо­таю над соб­ствен­ной про­зой. Я уде­ляю боль­шое вни­ма­ние дета­лям, в том чис­ле рит­му и полу­то­нам; хотя моя цель мак­си­маль­но про­ста – искус­ство, скры­ва­ю­щее под собой еще одно искус­ство. Я обыч­но про­во­жу око­ло трех дней над исто­ри­ей сред­ней дли­ны и не люб­лю пре­ры­вать ход мыс­лей, поэто­му не поз­во­ляю дру­гим зада­чам одо­ле­вать меня.

Я нико­гда не пишу, за исклю­че­ни­ем слу­ча­ев, когда внут­рен­няя потреб­ность в выра­же­нии ста­но­вит­ся настой­чи­вой. Ничто так не воз­буж­да­ет мое пре­зре­ние, как при­ну­ди­тель­ное, меха­ни­че­ское или ком­мер­че­ское пись­мо. Если чело­ве­ку нече­го ска­зать, ему луч­ше помол­чать! У меня есть тет­радь для заме­ток, в кото­рую я запи­сы­ваю неко­то­рые мыс­ли и задум­ки для воз­мож­но­го после­ду­ю­ще­го исполь­зо­ва­ния, а так­же хра­ню пап­ку со вся­ки­ми стран­ны­ми газет­ны­ми вырез­ка­ми в каче­стве воз­мож­но­го источ­ни­ка идей. Несколь­ко исто­рий осно­ва­ны на моих снах – очень стран­ных и фан­та­стич­ных. В юно­сти я испы­ты­вал боль­ше ноч­ных кош­ма­ров, чем сей­час – в шесть лет я доволь­но часто стал­ки­вал­ся с ужас­ны­ми демо­на­ми снов, про­зван­ные мной «ноч­ны­ми мвер­зя­ми». Я исполь­зо­вал их в одной из сво­их исто­рий. Да, все мои луч­шие рабо­ты пишут­ся меж­ду 2 часа­ми утра и рас­све­том.

Боль­ше все­го я стра­шусь пере­пе­ча­ты­вать мои руко­пи­си, пото­му что я нена­ви­жу вид и звук печат­ной машин­ки. Я не могу заста­вить кого-то сде­лать это вме­сто себя, так как никто не смо­жет про­чи­тать мои запи­си в их наца­ра­пан­ном, сло­жен­ном и неод­но­крат­но исправ­лен­ном состо­я­нии. Порой я не могу рас­шиф­ро­вать их сам!

Что же, теперь я думаю, что о потен­ци­аль­ном авто­ре его изли­я­ний ска­зать боль­ше нече­го.

Все, я дол­жен изви­нить­ся за этот насто­я­щий поток стар­че­ской бол­тов­ни! Это спо­соб, кото­рым ста­рик полу­ча­ет воз­мож­ность вспом­нить дав­но минув­шие дни, осо­бен­но когда окру­же­ние неиз­мен­но наво­дит на мысль о про­шлом, подоб­но это­му древ­не­му леси­сто­му уте­су. Но вот уж запад заго­ра­ет­ся баг­ря­ным от захо­дя­ще­го солн­ца, а над древни­ми вер­хуш­ка­ми дере­вьев тре­во­жит­ся тон­кий сереб­ря­ный серп моло­дой луны. Пора воз­вра­щать­ся домой…

---

Пере­вод:  Алек­сей Неде­лин
19 Янва­ря 2019