Склеп / Перевод В. Черных

Поели­ку собы­тия, о коих будет здесь рас­ска­за­но, при­ве­ли меня в лечеб­ни­цу для душев­но­боль­ных, я сознаю, что это обсто­я­тель­ство ста­вит под сомне­ние досто­вер­ность моей пове­сти. К сожа­ле­нию, невоз­мож­но отри­цать, что зна­чи­тель­ная часть рода чело­ве­че­ско­го весь­ма огра­ни­че­на в сво­их спо­соб­но­стях отно­си­тель­но ясно­ви­де­ния и пред­чув­ствий. Тако­вым тяже­ло понять немно­го­чис­лен­ных инди­ви­ду­у­мов, обла­да­ю­щих пси­хо­ло­ги­че­ской утон­чен­но­стью, чье вос­при­я­тие неко­то­рых ощу­ти­мых фено­ме­нов окру­жа­ю­ще­го мира про­сти­ра­ет­ся за пре­де­лы обще­при­ня­тых пред­став­ле­ний. Людям с более широ­ким кру­го­зо­ром ведо­мо, что чет­кой гра­ни­цы меж­ду реаль­ным, дей­стви­тель­ным и ирре­аль­ным вооб­ра­жа­е­мым не суще­ству­ет, что каж­дый из нас, бла­го­да­ря тон­ким физио­ло­ги­че­ским и пси­хо­ло­ги­че­ским раз­ли­чи­ям, вос­при­ни­ма­ет все явле­ния по-сво­е­му. Имен­но из-за них столь непо­хо­жи все наши чув­ства. И одна­ко, про­за­и­че­ский мате­ри­а­лизм боль­шин­ства метит клей­мом безу­мия ирра­ци­о­наль­ные явле­ния, не вме­ща­ю­щи­е­ся в про­кру­сто­во ложе обы­ден­ной рас­су­доч­ной логи­ки.

Мое имя — Джер­вас Дад­ли. С ран­не­го дет­ства я был отре­шен­ным, дале­ким от жиз­ни, меч­та­те­лем и ори­ги­на­лом. Мате­ри­аль­ное поло­же­ние моей семьи осво­бож­да­ло меня от забот о хле­бе насущ­ном. Весь­ма импуль­сив­ный склад мое­го харак­те­ра отвра­щал меня и от науч­ных заня­тий, и от раз­вле­че­ний в кру­гу дру­зей или близ­ких. Я пред­по­чи­тал оста­вать­ся в цар­стве грез и виде­ний, вда­ли от собы­тий реаль­но­го мира.

Юность свою я про­вел за чте­ни­ем ста­рин­ных и мало­из­вест­ных книг и руко­пи­сей, в про­гул­ках по полям и лесам в окрест­но­стях наших наслед­ствен­ных вла­де­ний. Не думаю, что вычи­ты­вал в кни­гах и видел в лесах и полях то же самое, что и все про­чие. Но не сто­ит осо­бо оста­нав­ли­вать­ся на этом, ибо рас­суж­де­ния на эту тему лишь дадут пищу без­жа­лост­но­му зло­сло­вию насчет мое­го рас­суд­ка, какое я и ранее раз­ли­чал в осто­рож­ном пере­шеп­ты­ва­нии за моей спи­ной. С меня вполне доста­точ­но про­сто пове­дать о собы­ти­ях, не углуб­ля­ясь в меха­низм при­чин­но- след­ствен­ных свя­зей.

Как было упо­мя­ну­то выше, я оби­тал в коро­лев­стве грез и фан­та­зий, отвра­тив­шись от реа­лий мате­ри­аль­но­го мира, но я не утвер­ждал, что пре­бы­вал там один. В при­ро­де не суще­ству­ет абсо­лют­но­го оди­но­че­ства. Осо­бен­но оно не свой­ствен­но чело­ве­ку — ведь из-за недо­стат­ка или отсут­ствия дру­же­ско­го обще­ния с окру­жа­ю­щи­ми его неодо­ли­мо вле­чет к обще­нию с миром иным — тем, что уже не суще­ству­ет вжи­ве, или нико­гда не был жив.

Непо­да­ле­ку от мое­го дома лежит уеди­нен­ная лощи­на, в полу­мра­ке кото­рой я про­во­дил почти все свое вре­мя, пре­да­ва­ясь чте­нию, раз­мыш­ле­ни­ям и гре­зам. На этих мши­стых скло­нах я сде­лал пер­вые мла­ден­че­ские шаги, в сени этих суч­ко­ва­тых, дико­вин­но искрив­лен­ных дубов роди­лись мои дет­ские фан­та­зии. Близ­ко ли узнал я лес­ных нимф? Часто ли сле­дил за их само­заб­вен­ны­ми фан­та­сти­че­ски­ми пляс­ка­ми при сла­бых про­блес­ках ущерб­но­го меся­ца?.. Одна­ко сей­час речь не о том. Я рас­ска­жу вам лишь об оди­но­ком скле­пе, таив­шем­ся в сумра­ке леса, о забро­шен­ном скле­пе семей­ства Хайд, ста­рин­но­го и бла­го­род­но­го рода, послед­ний пря­мой пото­мок кото­ро­го упо­ко­ил­ся во тьме гроб­ни­цы за несколь­ко деся­ти­ле­тий до того, как я при­шел в мир.

Фамиль­ный склеп, о коем я повест­вую, был выстро­ен из гра­ни­та, с тече­ни­ем лет от частых дождей и тума­нов поме­няв­ше­го сво­ей цвет. Уви­деть склеп, глу­бо­ко врос­ший в склон хол­ма, мож­но было толь­ко ока­зав­шись у само­го вхо­да. Дверь, пред­став­ля­ю­щая собой тяже­лую, лишен­ную укра­ше­ний гра­нит­ную пли­ту. Она дер­га­лась на про­ржа­вев­ших двер­ных пет­лях и была до стран­но­сти неплот­но при­кры­та желез­ны­ми цепя­ми и вися­чи­ми зам­ка­ми, сра­бо­тан­ны­ми в оттал­ки­ва­ю­щем сти­ле полу­ве­ко­вой дав­но­сти. Родо­вое же гнез­до, неко­гда вен­чав­шее вер­ши­ну хол­ма, не так дав­но ста­ло жерт­вой пожа­ра, при­клю­чив­ше­го­ся вслед­ствие уда­ра мол­нии. О той досто­па­мят­ной гро­зе, раз­ра­зив­шей­ся сре­ди ночи, мест­ные ста­ро­жи­лы порой гово­ри­ли тре­вож­ным шепо­том, наме­кая на “кару гос­под­ню”. Сами эти сло­ва, и тон, каким они про­из­но­си­лись, уси­ли­ва­ли во мне и без того силь­ное вле­че­ние к руи­нам, моги­лам и гроб­ни­цам, тая­щим­ся в сени густых лесов. В пла­ме­ни того пожа­ра погиб лишь один чело­век.

Послед­ний из рода Хайд по смер­ти был погре­бен в этом тихом тени­стом месте. Брен­ные остан­ки его пере­вез­ли сюда из тех дале­ких кра­ев, где, после того как сго­рел особ­няк, нашло при­ста­ни­ще это семей­ство. Не оста­лось нико­го, кто поло­жил бы цве­ты у гра­нит­но­го пор­та­ла, и мало кто осме­лил­ся бы без стра­ха всту­пить в гне­ту­щий полу­мрак, окру­жа­ю­щий склеп. Полу­мрак, где, каза­лось, бро­ди­ли при­ви­де­ния.

Нико­гда не забыть мне дня, когда я впер­вые натолк­нул­ся на эту пота­ен­ную оби­тель, при­ютив­шую смерть. Это слу­чи­лось в сере­дине лета, когда алхи­мия при­ро­ды пре­вра­ща­ет ланд­шафт в почти одно­род­ную зеле­ную мас­су, когда шелест окру­жа­ю­щей лист­вы, влаж­ной после дождя, и не под­да­ю­щи­е­ся точ­но­му опре­де­ле­нию запа­хи поч­вы и рас­те­ний при­во­дят тебя в упо­е­ние. В столь живо­пис­ном месте неволь­но пре­кра­ща­ет­ся рабо­та мыс­ли, вре­мя и про­стран­ство пре­вра­ща­ют­ся в незна­ча­щие нере­аль­ные кате­го­рии, а эхо поза­бы­то­го дои­сто­ри­че­ско­го про­шло­го настой­чи­во отда­ет­ся в зача­ро­ван­ном моз­гу.

Весь день я блуж­дал по лощине, по таин­ствен­ной дуб­ра­ве, раз­мыш­ляя о том, чего не сле­ду­ет обсуж­дать. Мне было от роду все­го десять лет. Я видел и слы­шал такие чуде­са, что недо­ступ­ны тол­пе, и непо­нят­ным обра­зом чув­ство­вал себя совер­шен­но взрос­лым в неко­то­рых отно­ше­ни­ях. Когда, с уси­ли­я­ми про­рвав­шись сквозь густые зарос­ли верес­ка, я неожи­дан­но натолк­нул­ся на вход в склеп, то ни в малой сте­пе­ни не понял, что обна­ру­жил. Тем­ные гра­нит­ные глы­бы, зага­доч­но при­от­кры­тая дверь, скорб­ные над­пи­си над пор­та­лом не рож­да­ли у меня ника­ких мрач­ных или непри­ят­ных ассо­ци­а­ций. Я знал о суще­ство­ва­нии могил и скле­пов, мно­го о них раз­мыш­лял, но мои близ­кие, зная осо­бый склад мое­го харак­те­ра, стре­ми­лись огра­дить меня от посе­ще­ний клад­бищ. Уди­ви­тель­ный камен­ный домик на леси­стом склоне был для меня не боль­ше, чем пово­дом для любо­пыт­ства, а его сырое холод­ное лоно, куда я тщет­но пытал­ся про­ник­нуть сквозь соблаз­ни­тель­но при­от­кры­тую дверь, даже не наме­ка­ло мне на смерть или тле­ние. Но в то же мгно­ве­ние у меня, слов­но у безум­ца, вме­сте с любо­пыт­ством заро­ди­лось неудер­жи­мое жела­ние, кото­рое при­ве­ло меня в ад мое­го нынеш­не­го зато­че­ния. Понуж­да­е­мый зовом, исхо­дя­щим, долж­но быть, из страш­ной лес­ной чащи, я решил­ся прой­ти в маня­щий мрак, несмот­ря на тяж­кие цепи, заграж­да­ю­щие про­ход. В уми­ра­ю­щем све­те дня я с гро­хо­том тряс желез­ные засло­ны камен­ной две­ри, стре­мясь поши­ре рас­крыть ее, пыта­ясь про­тис­нуть свое худень­кое тело через узкую щель. Но мои уси­лия были тщет­ны. Испы­ты­вая пона­ча­лу лишь обыч­ное любо­пыт­ство, я посте­пен­но пре­вра­тил­ся в одер­жи­мо­го, и когда, в сгу­стив­шем­ся сумра­ке я вер­нул­ся домой, то поклял­ся все­ми бога­ми, что любой ценой когда-нибудь взло­маю дверь, веду­щую в эти тем­ные нед­ра, что, каза­лось, зва­ли меня. Врач с седо­ва­той бород­кой, каж­дый день посе­ща­ю­щий мою пала­ту, одна­жды ска­зал кому-то из посе­ти­те­лей, буд­то это реше­ние и послу­жи­ло нача­лом моей болез­ни — моно­ма­нии, одна­ко я остав­ляю окон­ча­тель­ный при­го­вор за чита­те­лем, когда он все узна­ет.

Меся­цы, вос­по­сле­до­вав­шие за моим откры­ти­ем, про­тек­ли в бес­плод­ных попыт­ках взло­мать слож­ный вися­чий замок, а еще — в крайне осто­рож­ных рас­спро­сах, отно­си­тель­но того, как воз­ник­ла здесь эта построй­ка. От при­ро­ды наде­лен­ный вос­при­им­чи­вым разу­мом и слу­хом, я сумел мно­гое узнать, хотя при­рож­ден­ная скры­тость при­нуж­да­ла меня нико­го не посвя­щать в свои замыс­лы и пла­ны. Веро­ят­но, сле­ду­ет упо­мя­нуть, что я отнюдь не был изум­лен или испу­ган, когда узнал о пред­на­зна­че­нии скле­па. Мои весь­ма свое­об­раз­ные поня­тия о жиз­ни и смер­ти смут­но отож­деств­ля­ли холод­ные остан­ки с живым телом, и мне чуди­лось, буд­то то боль­шое зло­счаст­ное семей­ство из сго­рев­ше­го особ­ня­ка неким обра­зом пере­се­ли­лось в тем камен­ные глу­би­ны, кото­рые я сго­рал жела­ни­ем познать. Слу­чай­но под­слу­шан­ные рас­ска­зы о мисти­че­ских риту­а­лах и кощун­ствен­ных пирах в том древ­нем особ­ня­ке про­бу­ди­ли у меня новый глу­бо­кий инте­рес к при­юту, у две­рей кото­ро­го я сижи­вал еже­днев­но по несколь­ко часов кря­ду. Раз я бро­сил в полу­от­кры­тую дверь све­чу, но не сумел ниче­го уви­деть, за исклю­че­ни­ем серых камен­ных сту­пе­ней, веду­щих в небы­тие. Запах внут­ри был отвра­ти­те­лен, он оттал­ки­вал и одно­вре­мен­но чаро­вал меня. Мне чуди­лось, буд­то рань­ше, в дале­ком- дале­ком про­шлом, спря­тан­ном за пре­де­ла­ми моей памя­ти, я его знал. Год спу­стя после это­го про­ис­ше­ствия на чер­да­ке наше­го дома, зава­лен­ном кни­га­ми, наткнул­ся я на изъ­еден­ные жуч­ком плу­тар­хо­вы “Жиз­не­опи­са­ния”. Меня силь­но по- рази­ло то место в гла­ве о Тезее, где было рас­ска­за­но об огром­ном колене, под кото­рым буду­щий герой отро­че­стве дол­жен был най­ти зна­ме­ние сво­ей судь­бы, едва лишь ста­нет настоль­ко взрос­лым, что­бы сдви­нуть тяже­лый камень. Пре­да­ние это успо­ко­и­ло мое алч­ное нетер­пе­ние попасть в склеп, ибо я нако­нец понял,что еще не при­шло мое вре­мя. Потом, ска­зал себе я, когда вырас­ту, набе­русь сил и разу­ме­ния, я без тру­да смо­гу открыть дверь с тяж­ки­ми цепя­ми, а до тех пор луч­ше под­чи­нить­ся пред­на­чер­та­ни­ям Рока.

Мои бде­ния под­ле леде­ня­ще­го сыро­го пор­та­ла вслед­ствие это­го реше­ния ста­ли реже и коро­че, я начал отво­дить мно­го вре­ме­ни иным, не менее ори­ги­наль­ным заня­ти­ям. Порой ноча­ми я без­звуч­но под­ни­мал­ся с посте­ли и украд­кой поки­дал дом, дабы побро­дить по клад­би­щам или местам, где име­лись погре­бе­ния, от посе­ще­ний коих меня столь тща­тель­но обе­ре­га­ли роди­те­ли. Не могу рас­ска­зать вам, чем я там зани­мал­ся, так как теперь сам уже не уве­рен в минув­шем, но хоро­шо пом­ню, как неред­ко поут­ру после подоб­ных ноч­ных выла­зок я изум­лял домаш­них сво­ей спо­соб­но­стью гово­рить на темы, почти забы­тые мно­ги­ми поко­ле­ни­я­ми. Имен­но после одной такой ночи я потряс семью подроб­но­стя­ми о похо­ро­нах бога­то­го и про­слав­лен­но­го сквай­ра Брю­сте­ра, неко­гда слав­но­го в наших кра­ях и погре­бен­но­го в 1711 году, чей исси­ня-серый над­гроб­ный камень с высе­чен­ны­ми на ней дву­мя скре­щен­ны­ми бер­цо­вы­ми костя­ми и чере­пом, посте­пен­но обра­щал­ся во прах. Мое дет­ское вооб­ра­же­ние тут же нари­со­ва­ло не толь­ко то, как вла­де­лец похо­рон­ной кон­то­ры Гуд­мэн Симп­сон ста­щил у покой­ни­ка баш­ма­ки с сереб­ря­ны­ми пряж­ка­ми, шел­ко­вые чул­ки и обле­га­ю­щие атлас­ные кюло­ты, но и как сам сквайр, погре­бен­ный в летар­ги­че­ском сне, два­жды пере­вер­нул­ся в гро­бу под хол­ми­ком моги­лы на дру­гой же день после похо­рон.

Надеж­да забрать­ся в склеп нико­гда не остав­ля­ла меня, и еще боль­ше укре­пи­ло ее неожи­дан­ное гене­а­ло­ги­че­ское откры­тие, что мать моя была в род­стве, хоть и отда­лен­ном, с яко­бы вымер­шим семей­ством Хайд. Послед­ний в роду по отцов­ской линии, я был, веро­ят­но, так­же послед­ним и в этом ста­рин­ном и зага­доч­ном роду. Я начал чув­ство­вать, что склеп этот был моим, и с жад­ным нетер­пе­ни­ем ожи­дал мгно­ве­ния, когда смо­гу открыть мас­сив­ную камен­ную дверь и спу­стить­ся по осклиз­лым гра­нит­ным сту­пе­ням во тьму под­зе­ме­лья. Теперь я при­об­рел при­выч­ку сто­ять у при­от­кры­той две­ри скле­па и вслу­ши­вать­ся со всем воз­мож­ным вни­ма­ни­ем. Ко вре­ме­ни сво­е­го совер­шен­но­ле­тия я успел про­топ­тать неболь­шую про­га­ли­ну ко вхо­ду в склеп. Кусты, окру­жав­шие его, замы­ка­лись полу­коль­цом, слов­но некая огра­да. А вет­ки дере­вьев, нави­сая свер­ху, созда­ва­ли некую кры­шу. Этот при­ют был моим хра­мом, а запер­тая дверь — алта­рем, и у него я порою лежал, вытя­нув­шись на мху. Стран­ные мыс­ли и виде­ния посе­ща­ли меня. Свое пер­вое откры­тие я совер­шил одной душ­ной ночью. Веро­ят­но, от утом­ле­ния я впал в забы­тье, ибо отчет­ли­во пом­ню, что в миг про­буж­де­ния услы­шал голо­са. Об их инто­на­ци­ях, тоне, про­из­но­ше­нии я гово­рить не осме­люсь; об их харак­тер­ных осо­бен­но­стях, темб­рах я гово­рить не хочу; могу лишь рас­ска­зать о колос­саль­ных раз­ли­чи­ях в сло­вар­ном соста­ве, акцен­те и мане­ре про­из­но­ше­ния. Все воз­мож­ное мно­го­об­ра­зие — от диа­лек­тов Новой Англии, необыч­ных зву­ко­со­че­та­ний пер­во­по­се­лен­цев-пури­тан до педан­тич­ной рито­ри­ки полу­ве­ко­вой дав­но­сти, каза­лось, было пред­став­ле­но в этой смут­ной бесе­де. Хотя на эту уди­ви­тель­ную осо­бен­ность я обра­тил вни­ма­ние лишь поз­же. В ту же мину­ту мое вни­ма­ние было отвле­че­но дру­гим явле­ни­ем, столь мимо­лет­ным, что я не смог бы клят­вен­но утвер­ждать, буд­то оно дей­стви­тель­но про­изо­шло. Но было ли игрой мое­го вооб­ра­же­ния то, что в миг мое­го про­буж­де­ния сра­зу же погас свет в оку­тан­ном мра­ком скле­пе? Не думаю, что я был удив­лен или охва­чен пани­кой, но знаю, что очень силь­но пере­ме­нил­ся в ту ночь. По воз­вра­ще­нии домой я тут же напра­вил­ся на чер­дак, к полу­сгнив­ше­му комо­ду, где обна­ру­жил ключ, при посред­стве кото­ро­го на сле­ду­ю­щий же день лег­ко захва­тил столь дол­го оса­жда­е­мую кре­пость. Когда я впер­вые сту­пил под сво­ды скле­па, в эту поки­ну­тую, все­ми забы­тую оби­тель полил­ся рекой мяг­кий после­по­лу­ден­ный свет. Я сто­ял, слов­но окол­до­ван­ный, серд­це мое коло­ти­лось в неопи­су­е­мом лико­ва­нии. Едва я закрыл за собою дверь и спу­стил­ся по осклиз­лым сту­пень­кам при све­те моей един­ствен­ной све­чи, мне все почу­ди­лось там зна­ко­мым, и, хотя све­ча тре­ща­ла, раз­но­ся уду­ша­ю­щие миаз­мы, я стран­ным обра­зом чув­ство­вал себя как дома в затх­лой атмо­сфе­ре скле­па. Осмот­рев­шись, я уви­дел мно­же­ство мра­мор­ных плит, на кото­рых сто­я­ли гро­бы, точ­нее гово­ря, то, что от них оста­лось. Неко­то­рые были невре­ди­мы и плот­но закры­ты, дру­гие же почти пол­но­стью раз­ва­ли­лись, став кучей беле­со­ва­то­го пра­ха. Не тро­ну­ты­ми вре­ме­нем оста­ва­лись лишь сереб­ря­ные руч­ки и таб­лич­ки с име­на­ми. На одной из них я про­чел имя сэра Джеф­ф­ри Хай­да, при­быв­ше­го из Сус­сек­са в 1640 году и через несколь­ко лет скон­чав­ше­го­ся. В гла­за мне бро­си­лась ниша, где раз­ме­стил­ся отлич­но сохра­нив­ший­ся гроб со свер­ка­ю­щей таб­лич­кой, на кото­рой было выгра­ви­ро­ва­но одно лишь имя, заста­вив­шее меня улыб­нуть­ся и вздрог­нуть одно­вре­мен­но. Какое-то непо­нят­ное чув­ство побу­ди­ло меня вска­раб­кать­ся на широ­кую пли­ту, задуть све­чу и погру­зить­ся в холод­ное лоно жду­ще­го сво­е­го хозя­и­на дубо­во­го одра.
В седой пред­рас­свет­ной мгле я невер­ной поход­кой вышел из-под сво­дов гроб­ни­цы и запер за собой замок. Боль­ше я не был моло­дым, хотя все­го лишь одна зима осту­жа­ла мою кровь. Рано вста­ю­щие дере­вен­ские жите­ли, видя мое воз­вра­ще­ние домой, смот­ре­ли на меня с изум­ле­ни­ем. Они удив­ля­лись, читая, по их мне­нию, сле­ды буй­ной пируш­ки на лице чело­ве­ка, кото­ро­го счи­та­ли воз­дер­жан­ным и веду­щим замкну­тую жизнь. Роди­те­лям сво­им я пока­зал­ся толь­ко после того, как осве­жил­ся сном.

С тех пор я каж­дую ночь посе­щал склеп — видел, слы­шал, делал то, о чем не дол­жен вспо­ми­нать. Пер­вой пре­тер­пе­ла пере­ме­ну моя речь, изна­чаль­но вос­при­им­чи­вая к раз­лич­ным вли­я­ни­ям, и вско­ро­сти близ­кие заме­ти­ли, что моя мане­ра изъ­яс­нять­ся ста­ла арха­ич­ной. Затем в моем пове­де­нии нача­ли про­яв­лять­ся необъ­яс­ни­мые само­уве­рен­ность и без­рас­суд­ство, и вско­ре я, несмот­ря на свое пожиз­нен­ное отшель­ни­че­ство, поне­во­ле при­об­рел мане­ры свет­ско­го чело­ве­ка.
Преж­де мол­ча­ли­вый, я стал крас­но­ре­чив, при­бе­гая в раз­го­во­ре то к изящ­ной иро­нии Честер­фил­да, то к бого­хуль­но­му циниз­му Роче­сте­ра. Я про­яв­лял неве­ро­ят­ную эру­ди­цию, в корне отлич­ную от при­чуд­ли­вых сочи­не­ний аске­тов, быв­ших посто­ян­ным пред­ме­том моих юно­ше­ских раз­мыш­ле­ний, сочи­нял экс­пром­том воль­ные эпи­грам­мы в духе Гэя, Прай­о­ра, и свое­об­раз­но­го ост­ро­умия Авгу­сти­на. Как-то поут­ру за зав­тра­ком я чуть было не навлек на себя беду, обру­шив с демон­стра­тив­ным пафо­сом на слу­ша­те­лей поток вак­хи­че­ски непри­стой­ных фраз одно­го поэта восем­на­дца­то­го века, декла­ми­руя их с геор­ги­ан­ской игри­во­стью, вряд ли умест­ной на стра­ни­цах моей пове­сти.

При­мер­но в это же вре­мя я начал испы­ты­вать страх перед пла­ме­нем и гро­за­ми. Преж­де отно­сясь к подоб­ным явле­ни­ям со спо­кой­ным без­раз­ли­чи­ем, теперь я чув­ство­вал неизъ­яс­ни­мый ужас, и, когда гро­хо­чу­щие небе­са изры­га­ли все­го лишь элек­три­че­ские раз­ря­ды, пря­тал­ся в самых укром­ных угол­ках дома. Излюб­лен­ным моим убе­жи­щем стал раз­ру­шен­ный под­вал сго­рев­ше­го особ­ня­ка. Вооб­ра­же­ние рисо­ва­ло мне его изна­чаль­ный вид. Одна­жды я нена­ро­ком пере­пу­гал одно­го селя­ни­на, с уве­рен­но­стью при­ве­дя его в неглу­бо­кий погреб, о суще­ство­ва­нии кое­го я, как выяс­ни­лось, знал, хотя он был укрыт от глаз и поза­быт на про­тя­же­нии мно­гих поко­ле­ний. Нако­нец насту­пил пери­од, при­бли­же­ния кото­ро­го я ждал со стра­хом. Роди­те­ли мои, встре­во­жен­ные пере­ме­на­ми в мане­рах и обли­ке сво­е­го един­ствен­но­го сына, с наме­ре­ни­я­ми самы­ми доб­ры­ми ста­ли при­ла­гать все уси­лия, что­бы про­сле­дить каж­дый мой шаг. Это угро­жа­ло бедой. Я нико­му не рас­ска­зы­вал о посе­ще­ни­ях скле­па, сыз­маль­ства рев­ност­но обе­ре­гая свою тай­ну. Теперь же я был вынуж­ден при­бег­нуть к тща­тель­ным предо­сто­рож­но­стям, про­ло­жив хит­рый лаби­ринт в лес­ной лож­бине, дабы сбить с тол­ку воз­мож­но­го пре­сле­до­ва­те­ля. Ключ от скле­па я носил на шнур­ке, на шее. Извест­но было об этом лишь мне одно­му. Я нико­гда не выно­сил за пре­де­лы скле­па ниче­го, что при­вле­ка­ло мое вни­ма­ние во вре­мя мое­го там пре­бы­ва­ния.

Одна­жды утром, когда я не слиш­ком твер­дой рукой закреп­лял двер­ную цепь, поки­нув склеп после оче­ред­но­го ноч­но­го бде­ния, я при­ме­тил в зарос­лях иска­жен­ное стра­хом лицо наблю­да­те­ля. Без сомне­ний, бли­зил­ся час рас­пла­ты, ибо при­ют мой был открыт и при­чи­на моих ноч­ных отлу­чек уста­нов­ле­на. Тот чело­век не заго­во­рил со мной, и я поспе­шил домой, наде­ясь под­слу­шать, что сооб­щит он мое­му удру­чен­но­му забо­та­ми отцу. Неуже­ли все мои ноч­ные при­ста­ни­ща, поми­мо того, что укры­ва­лось за тяже­лой цепью, извест­ны посто­рон­ним? Пред­ставь­те же мое радост­ное изум­ле­ние, когда я услы­шал, как высле­див­ший меня осто­рож­ным шепо­том пове­дал отцу, что я про­вел ночь рядом со скле­пом. Каким-то чудом наблю­да­тель был вве­ден в заблуж­де­ние.

Теперь я убе­дил­ся, что меня охра­ня­ет некая сверхъ­есте­ствен­ная сила. Нис­по­слан­ное свы­ше спа­се­ние при­да­ло мне отва­га, и я воз­об­но­вил откры­тые посе­ще­ния скле­па, уве­рен­ный, что никто не уви­дит, как я туда про­ни­каю. Целую неде­лю я от души насла­ждал­ся, раз­де­ляя при­ят­ное обще­ство мерт­ве­цов, на чем я не дол­жен и не желаю здесь оста­нав­ли­вать­ся, как вне­зап­но при­клю­чи­лось нечто, доста­вив­шее меня в эту нена­вист­ную юдоль скор­би и одно­об­ра­зия.

В ту ночь мне не сто­и­ло поки­дать дома, ибо атмо­сфе­ра была пред­гро­зо­вой, порой в свин­цо­вых тучах погро­мы­хи­вал гром, и зло­вон­ное боло­то на дне лощи­ны было оку­та­но адским све­че­ни­ем. Изме­нил­ся и зов мерт­вых. Он зву­чал не из скле­па, а с обуг­лен­ных руин под­ва­ла на вер­шине хол­ма, и, когда вышел из рощи, ока­зав­шись на голом про­стран­стве перед раз­ва­ли­на­ми, могу­ще­ствен­ный демон пома­нил меня отту­да незри­мой рукой. В невер­ном све­те луны я уви­дел то, что все­гда неви­ди­мо при­сут­ство­ва­ло во мне. Особ­няк, сто лет назад стер­тый с лица зем­ли, сно­ва вос­стал перед моим потря­сен­ным взо­ром во всем сво­ем вели­ко­ле­пии. Во всех окнах ярко сия­ли мно­го­чис­лен­ные люст­ры. По длин­ной аллее, веду­щей к парад­но­му вхо­ду, кати­ли каре­ты мел­ко­по­мест­ных дво­рян, обго­няя вере­ни­цы изыс­кан­ных гостей в пуд­ре­ных пари­ках, что яви­лись пеш­ком из ближ­них особ­ня­ков. Я сме­шал­ся с этой тол­пой, хотя пони­мал, что при­над­ле­жу ско­рее к хозя­е­вам, чем к гостям. В огром­ном зале гре­ме­ла музы­ка, зву­чал весе­лый смех, и тыся­чи све­чей бро­са­ли яркие бли­ки на бока­лы с вином. Неко­то­рые лица были мне смут­но зна­ко­мы; я мог бы знать их и луч­ше, когда бы их чер­ты не были отме­че­ны печа­тью смер­ти и раз­ло­же­ния. Я чув­ство­вал себя все­ми поки­ну­тым в этой бур­но весе­ля­щей­ся празд­ной тол­пе, и бого­хуль­ства, достой­ные посра­мить само­го Рэя, непре­стан­но сры­ва­лись с моих уст, и мои ост­ро­ум­ные язви­тель­ные выска­зы­ва­ния не щади­ли ни зако­нов Боже­ских, ни зако­нов при­ро­ды.
Вне­зап­но над несмол­ка­е­мым гомо­ном собра­ния изо всех сил гря­ну­ли рас­ка­ты гро­ма. Рас­ко­лов кры­шу, они заста­ви­ли оне­меть от стра­ха и самых отваж­ных в этой раз­гуль­ной тол­пе. Дом ока­зал­ся объ­ят баг­ро­вы­ми язы­ка­ми пла­ме­ни и жгу­чи­ми вих­ря­ми рас­ка­лен­но­го воз­ду­ха. В пани­ке от обру­шив­шей­ся на них ката­стро­фы, пре­сту­пав­шей, каза­лось, все пре­де­лы буй­ства при­ро­ды, все участ­ни­ки стран­но­го шаба­ша спа­са­лись бег­ством во мрак. Я остал­ся в оди­но­че­стве, при­ко­ван­ный к месту уни­зи­тель­ным стра­хом, нико­гда не ведан­ным преж­де. И тут душа моя испол­ни­лась новым ужа­сом: моя зажи­во сго­рев­шая дотла плоть пра­хом раз­ве­я­лась все­ми четырь­мя вет­ра­ми. Я же нико­гда не смо­гу отыс­кать свое место в скле­пе Хай­дов! Раз­ве для меня не был при­го­тов­лен гроб? Или не имею пра­ва упо­ко­ить свои остан­ки сре­ди потом­ков сэра Джеф­ф­ри Хай­да? Да! Одна­ко я потре­бую у смер­ти свое, пусть даже душа моя будет через века искать спа­се­ния, дабы вновь одеть­ся пло­тью и обре­сти при­ют на пусту­ю­щей мра­мор­ной пли­те в нише скле­па. Джер­вас Хайд обя­зан сде­лать это, нико­гда не раз­де­лит он зло­счаст­ной уча­сти Пали­ну­ра!

Когда виде­ние пыла­ю­ще­го дома исчез­ло, ока­за­лось, что меня дер­жат двое муж­чин, при­чем один из них был тот, кто сле­дил за мной у скле­па. Я вопил и выры­вал­ся как безум­ный. Пото­ком хле­стал дождь, в южной части неба вспы­хи­ва­ли мол­нии, и пря­мо над наши­ми голо­ва­ми слы­ша­лись рас­ка­ты гро­ма. Я про­дол­жал гром­ко тре­бо­вать, что­бы меня погреб­ли в скле­пе Хай­дов, а рядом сто­ял мой отец; лицо его избо­роз­ди­ли скорб­ны­емор­щи­ны. Он непре­стан­но напо­ми­нал дер­жав­шим меня, что­бы со мною обра­ща­лись сколь воз­мож­но мяг­че. Почер­нев­ший круг на полу раз­ру­шен­но­го под­ва­ла сви­де­тель­ство­вал о страш­ней­шем уда­ре мол­нии. Кру­гом с фона­ря­ми в руках тол­пи­лись любо­пыт­ству­ю­щие селяне. Они иска­ли малень­кую ста­рин­ную шка­тул­ку, кото­рую высве­ти­ла вспыш­ка мол­нии.

Поняв, что все мои попыт­ки осво­бо­дить­ся напрас­ны, я пре­кра­тил отби­вать­ся и при­нял­ся наблю­дать за иска­те­ля­ми кла­да. Мне раз­ре­ши­ли при­со­еди­нить­ся к ним. В шка­тул­ке, чей замок был сбит уда­ром мол­нии, вырвав­шей ее из зем­ли, нашлось мно­го доку­мен­тов и цен­но­стей. Но мой взгляд при­влек лишь один пред­мет — фар­фо­ро­вый мини­а­тюр­ный порт­рет моло­до­го чело­ве­ка в акку­рат­но зави­том пари­ке с коси­цей. Я сумел разо­брать ини­ци­а­лы “Дж.X.” Лицо его мог­ло быть моим отра­же­ни­ем в зер­ка­ле.

На дру­гой день меня при­ве­ли в эту ком­на­ту с решет­ка­ми на окнах. Но я узна­вал обо всем, о чем хотел, от ста­ро­го про­сто­душ­но­го слу­ги, сочув­ство­вав­ше­го моей юно­сти, и, подоб­но мне, любя­ще­го погре­бе­ния. То, что я осме­лил­ся пове­дать о пере­жи­том мною в скле­пе, у дру­гих вызы­ва­ло лишь снис­хо­ди­тель­ные улыб­ки. Отец мой, часто посе­ща­ю­щий меня, уве­ря­ет, буд­то я никак не мог про­ник­нуть через цепь и дверь, и божит­ся, что к ржа­во­му зам­ку не при­ка­са­лись, навер­ное, уже пол­ве­ка. Он сам все про­ве­рил и убе­дил­ся я этом. Он утвер­жда­ет даже, буд­то в посел­ке все зна­ли о моих похо­дах к скле­пу и сле­ди­ли за мной, нока я спал сна­ру­жи, с полу­за­кры­ты­ми гла­за­ми, устрем­лен­ны­ми на при­от­во­рен­ную дверь. Этим утвер­жде­ни­ям я не могу про­ти­во­по­ста­вить ника­ких веще­ствен­ных дока­за­тельств, ибо ключ от зам­ка про­пал в ту страш­ную ночь, когда меня схва­ти­ли. Отец не при­да­ет зна­че­ния и моим необы­чай­ным позна­ни­ям о про­шлом, заим­ство­ван­ным мною из встреч с мерт­ве­ца­ми, счи­тая их резуль­та­том запой­но­го чте­ния ста­рин­ных книг из фамиль­ной биб­лио­те­ки. Если бы не ста­рый мой слу­га Хай­р­эм, я бы и сам пол­но­стью уве­рил­ся в сво­ем безу­мии. Но Хай­р­эм, пре­дан­ный мне до кон­ца, верит мне и убе­дил меня открыть людям, хотя бы отча­сти, свою исто­рию. Неде­лю назад он отпер замок, снял с две­ри скле­па цепь и, с фона­рем в руке, спу­стил­ся в его мрач­ные нед­ра. На мра­мор­ной пли­те в нише он обна­ру­жил ста­рый, но пустой гроб. На потуск­нев­шей от вре­ме­ни таб­лич­ке на нем име­лось лишь одно имя, “Джер­вас”. В том гро­бу и в том скле­пе меня и обе­ща­ли похо­ро­нить.

Примечания:

Опуб­ли­ко­ва­но в мар­те 1922 года в The Vagrant, No. 14, p. 50–64. На рус­ском язы­ке впер­вые опуб­ли­ко­ва­но в кни­ге “Зата­ив­ший­ся страх” в 1992 году.
Пер­вый рас­сказ после девя­ти­лет­не­го пери­о­да, в тече­ние кото­ро­го Лав­крафт не писал худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния.
Моно­ма­ния — меди­цин­ский тер­мин, озна­ча­ю­щий пси­хи­че­ское рас­строй­ство, выра­жа­ю­ще­е­ся в пато­ло­ги­че­ской одер­жи­мо­сти одной иде­ей или вле­че­ни­ем.
Плу­тарх (ок.45-ок.127) — древ­не­гре­че­ский писа­тель и исто­рик. Глав­ное сочи­не­ние — “Срав­ни­тель­ные жиз­не­опи­са­ния” выда­ю­щих­ся гре­ков и рим­лян (50 жиз­не­опи­са­ний).
Честер­филд Филип Дор­мер Стен­хоп (1694–1773) — англий­ский госу­дар­ствен­ный дея­тель, дипло­мат и пуб­ли­цист. Автор наста­ви­тель­ных “Писем к сыну” (изд. 1774).
Роче­стер Джон Уил­мот (1648–1680) ‑граф, англий­ский поэт, фаво­рит Кар­ла II.
Гей Джон (1685–1732) — англий­ский поэт и дра­ма­тург, автор коме­дии “Опе­ра нищих” (1728).
Пра­пор Мэтью (1664–1721) — англий­ский поэт и дипло­мат. Автор эпи­грамм, бал­лад, сти­хо­твор­ных паро­дий.
Король Георг — по-види­мо­му, Георг I (1660–1727), англий­ский король с 1714г.
Пали­нур — руле­вой кораб­ля Энея (Вер­ги­лий. “Эне­ида”), направ­ляв­ше­го­ся из Кар­фа­ге­на в Ита­лию. Пали­нур заснул за рулем, упал за борт и погиб в вол­нах. Его тень не нахо­ди­ла успо­ко­е­ния, пока тело не было похо­ро­не­но Эне­ем.