Говард Филлипс Лавкрафт

МОДЕЛЬ ДЛЯ ПИКМАНА

(Pickman’s Model)
Напи­са­но в 1926 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод Э. Серо­вой

////

Толь­ко не думай­те, Элиот, что я окон­ча­тель­но сошел с ума, — мас­са людей стра­да­ет от гораз­до более стран­ных пред­рас­суд­ков, чем мой. Поче­му вы не сме­е­тесь над дедом Оли­ве­ра, кото­рый отка­зы­ва­ет­ся хотя бы раз сесть в авто­мо­биль? В кон­це кон­цов, если я нена­ви­жу это чер­то­во мет­ро, то это каса­ет­ся лишь одно­го меня; а кро­ме того, если разо­брать­ся, то мы добра­лись сюда гораз­до быст­рее на так­си. Ведь если бы мы не взя­ли маши­ну, то нам при­шлось бы пеш­ком топать сюда от самой Парк-стрит.

Я знаю, что стал гораз­до более нерв­ным с тех пор, как вы в послед­ний раз виде­ли меня в про­шлом году, но толь­ко не спе­ши­те с выво­да­ми о каком-то кли­ни­че­ском забо­ле­ва­нии. Бог сви­де­тель, тому было нема­ло при­чин, и мне еще повез­ло, что я и в самом деле не лишил­ся рас­суд­ка. Поче­му тре­тья сте­пень? Надо же, рань­ше вы не были таким любо­пыт­ным.

Ну что ж, раз вы наста­и­ва­е­те, что долж­ны узнать обо всем, не вижу при­чин, поче­му сле­ду­ет вам в этом отка­зы­вать. Воз­мож­но, вы про­сто обя­за­ны это делать, ибо раз­ве не вы, едва услы­шав о том, что я пере­стал бывать в Худо­же­ствен­ном клу­бе и начал сто­ро­нить­ся Пикм­эна, как встре­во­жен­ный род­ствен­ник, при­ня­лись бом­бар­ди­ро­вать меня сво­и­ми пись­ма­ми? Сей­час же, когда этот чело­век исчез, я все же изред­ка загля­ды­ваю в клуб, хотя нер­вы мои, надо при­знать, уже дале­ко не те, что были преж­де.

Нет, я не знаю, что слу­чи­лось с Пикм­эном, да и вооб­ще не скло­нен стро­ить какие-либо пред­по­ло­же­ния на этот счет. Воз­мож­но, вы и сами дога­да­лись, что у меня были доста­точ­но вес­кие при­чи­ны порвать с ним, — и имен­но поэто­му меня совер­шен­но не инте­ре­су­ет, куда имен­но он дел­ся. Пусть этим зани­ма­ют­ся в поли­ции — боюсь толь­ко, не мно­го они обна­ру­жат, коль ско­ро до сих пор даже не подо­зре­ва­ют о том, что в ста­ром Норт-Энде он сни­мал поме­ще­ние под вымыш­лен­ным име­нем Петер­са. Кста­ти, не уве­рен, что и сам смог бы отыс­кать его вто­рич­но, — вы толь­ко не поду­май­те, что я хотя бы одна­жды уже попы­тал­ся это сде­лать, даже в днев­ное вре­мя!.. Да, я знаю, точ­нее, — боюсь, что знаю, — для каких целей он арен­до­вал тот под­вал. Имен­но к это­му я сей­час и пере­хо­жу, и, наде­юсь, вы сами пой­ме­те, при­чем еще даже до того, как я закон­чу свой рас­сказ, поче­му я не стал ни о чем сооб­щать в поли­цию. Ведь они неми­ну­е­мо потре­бо­ва­ли бы от меня про­во­дить их туда, а я не спо­со­бен вто­рич­но спу­стить­ся в то под­зе­ме­лье, даже если бы знал доро­гу. Было там нечто такое… во вся­ком слу­чае, я теперь вооб­ще не могу поль­зо­вать­ся мет­ро и даже (если хоти­те, може­те и над этим посме­ять­ся тоже) про­сто спус­кать­ся во все­воз­мож­ные под­ва­лы.

Пола­гаю, вам сле­ду­ет знать, что с Пикм­эном я рас­стал­ся отнюдь не по той же глу­пой при­чине, поче­му с ним порва­ли все эти вздор­ные ста­рые раз­ва­ли­ны, вро­де Рей­дле­ра Джо Мино или Ресу­ор­та. Меня нико­гда не шоки­ро­ва­ли про­из­ве­де­ния искус­ства на темы ужа­сов, и я счи­таю, что если чело­век столь талант­лив, даже гени­а­лен, как Пикм­эн, то для меня соста­вил честь знать его лич­но, вне зави­си­мо­сти от того, како­го кон­крет­но направ­ле­ния в живо­пи­си он при­дер­жи­ва­ет­ся. А Бостон и в самом деле нико­гда еще не знал более вели­ко­го худож­ни­ка, чем Ричард Аптон Пикм­эн. Я гово­рил рань­ше, гово­рю и теперь, что ни разу не отво­дил взгля­да, когда выстав­лял свой “Обед вур­да­ла­ков”, хотя имен­но после того вер­ни­са­жа Мино пре­рвал с ним вся­че­ские отно­ше­ния.

Вы пони­ма­е­те, что нуж­но быть насто­я­щим худож­ни­ком и уметь, как никто дру­гой, про­ник­нуть в при­ро­ду вещей, что­бы созда­вать полот­на, подоб­ные тем, кото­рые тво­рил Пикм­эн. Любой маляр, рису­ю­щий жур­наль­ные облож­ки, может выплес­нуть на холст вед­ро крас­ки и назвать это кош­ма­ром, шаба­шом ведьм или даже порт­ре­том само­го дья­во­ла, но лишь под­лин­ный мастер спо­со­бен создать про­из­ве­де­ние, кото­рое ока­жет­ся по-насто­я­ще­му пуга­ю­щим и дей­стви­тель­но, что назы­ва­ет­ся, возь­мет вас за живое. И это пото­му, что лишь насто­я­щий худож­ник зна­ет во всех мель­чай­ших дета­лях ана­то­мию ужас­но­го или пси­хо­ло­гию стра­ха, толь­ко ему одно­му ведо­мо, каки­ми лини­я­ми и про­пор­ци­я­ми свя­за­ны мы со скры­ты­ми, пота­ен­ны­ми инстинк­та­ми или наслед­ствен­ны­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми о страш­ном и каки­ми имен­но цве­та­ми, кон­траста­ми и под­свет­ка­ми добить­ся нуж­но­го эффек­та, спо­соб­но­го про­бу­дить в нас дрем­лю­щее ощу­ще­ние чего-то стран­но­го, непо­нят­но­го и зло­ве­ще­го.

Не мне вам объ­яс­нять, поче­му Фью­зел­ли 1 застав­ля­ет нас по- насто­я­ще­му содро­гать­ся, тоща как фрон­тис­пис из како­го-нибудь деше­во­го рас­ска­за про при­ви­де­ния вызы­ва­ет все­го лишь смех. Про­сто такие люди уме­ют схва­тить нечто, нахо­дя­ще­е­ся слов­но за пре­де­ла­ми нашей обы­ден­ной жиз­ни, спо­соб­ное заста­вить нас на несколь­ко мгно­ве­ний­за­стыть на месте, зата­ив дыха­ние. Это умел делать Доре 2 . Сайм уме­ет. Отча­сти Энга­ро­ла из Чика­го. Пикм­эн же вла­дел этим, как никто дру­гой до или — упа­си Гос­по­ди — после него.

Не спра­ши­вай­те меня, что тако­го осо­бен­но­го спо­соб­ны видеть подоб­ные масте­ра. Пони­ма­е­те, в насто­я­щей живо­пи­си все­гда суще­ству­ет боль­шая раз­ни­ца меж­ду живы­ми, мож­но ска­зать, дыша­щи­ми суще­ства­ми и целы­ми сюже­та­ми, запе­чат­лен­ны­ми в таком виде, в каком их созда­ла сама при­ро­да, и искус­ствен­ным, вооб­ра­жа­е­мым хла­мом, кото­рый вся­кая псев­до­твор­че­ская мел­ко­та любит накру­чи­вать у себя в сту­ди­ях и мастер­ских. Поэто­му смею уве­рить вас в том, что насто­я­щий худож­ник фан­таст обла­да­ет осо­бым виде­ни­ем сто­я­щих перед его взо­ром живых моде­лей, а затем сум­ми­ру­ет и вос­про­из­во­дит во вполне реа­ли­стич­ных

сце­нах все то, что сам чер­па­ет в при­зрач­ном мире, в кото­ром он оби­та­ет. Так или ина­че, но он каким-то обра­зом ухит­ря­ет­ся добить­ся резуль­та­тов, кото­рые так же отли­ча­ют­ся от сла­ща­во­го пиро­га фан­та­зий гру­бо­го подель­щи­ка, как про­из­ве­де­ния под­лин­но реа­ли­стич­но­го масте­ра отли­ча­ют­ся от стряп­ни выпуск­ни­ка заоч­ной шко­лы кари­ка­ту­ри­стов. Если бы я когда-либо уви­дел то, что дове­лось видеть Пикм­эну, — впро­чем, нет!.. Зна­е­те что, давай­те выпьем чего-нибудь, а потом про­дол­жим наш раз­го­вор. Бог ты мой, я бы, навер­ное, вооб­ще скон­чал­ся на месте, если бы мне дове­лось уви­деть то, что видел этот чело­век, — если он и в самом деле был чело­ве­ком!

Вы помни­те, что Пикм­эн все­гда был осо­бен­но силен в порт­рет­ной жи-вопи­си. Не думаю, что­бы со вре­мен Гойи 3 кому-либо уда­ва­лось до такой сте­пе­ни насы­тить чер­ты чело­ве­че­ско­го лица, то или иное его выра­же­ние таким прон­зи­тель­ным, поис­ти­не адским содер­жа­ни­ем. Если же взять вре­ме­на еще до Гойи, то нам при­шлось бы обра­тить­ся к сред­не­ве­ко­вым масте­рам, кото­рые укра­си­ли сво­и­ми гор­гу­лья­ми и химе­ра­ми Нотр-Дам или Сэн-Мишель. Они вери­ли абсо­лют­но во все — а, воз­мож­но, и в самом деле виде­ли все это, посколь­ку исто­рия сред­не­ве­ко­вья таит в себе ряд весь­ма пре­лю­бо­пыт­ных пери­о­дов.

Я при­по­ми­наю, как вы сами спра­ши­ва­ли Пикм­эна за год до сво­е­го отъ­ез­да, какие гро­мы и мол­нии наве­я­ли ему подоб­ные идеи и виде­ния. Не забы­ли, каким отвра­ти­тель­ным сме­хом он отре­а­ги­ро­вал тогда на ваш вопрос? Из-за тако­го вот сме­ха Рейд как-то и порвал с ним вся­че­ские отно­ше­ния. А Рейд, как вы помни­те, в то вре­мя увле­кал­ся срав­ни­тель­ной пато­ло­ги­ей и на каж­дом шагу сыпал фра­за­ми по пово­ду “внут­рен­не­го­со­дер­жа­ния” и “исклю­чи­тель­но­го био­ло­ги­че­ско­го или эво­лю­ци­он­но­го зна­че­ния” того или ино­го умствен­но­го или физи­че­ско­го забо­ле­ва­ния. Так вот, он утвер­ждал, что с каж­дым днем Пикм­эн вызы­вал у него все боль­шее отвра­ще­ние; он даже стал поба­и­вать­ся его и при этом наста­и­вал, что чер­ты и общее выра­же­ние лица это­го чело­ве­ка мед­лен­но, но неуклон­но пре­тер­пе­ва­ют такие изме­не­ния, кото­рые наво­ди­ли его на самые зло­ве­щие подо­зре­ния, посколь­ку они яко­бы ста­но­ви­лись вовсе уж нече­ло­ве­че­ски­ми. Он тогда мно­го гово­рил на эту тему и утвер­ждал, в част­но­сти, что Пикм­эн в выс­шей сте­пе­ни экс­цен­трич­ный и даже ненор­маль­ный чело­век. Если в сво­ей пере­пис­ке с Рей­дом вы каса­лись этой темы, то навер­ня­ка писа­ли ему, что он поз­во­лил кар­ти­нам

Пикм­эна ока­зать слиш­ком силь­ное воз­дей­ствие на свою нерв­ную систе­му. Лич­но я, — во вся­ком слу­чае, тогда — гово­рил ему имен­но это.

Но не забы­вай­те, что, несмот­ря на все это, я про­дол­жал под­дер­жи­вать с Пикм­эном доволь­но тес­ные лич­ные отно­ше­ния. Более того, мое вос­хи­ще­ние его твор­че­ством с каж­дым днем все более воз­рас­та­ло, посколь­ку тот самый “Обед вур­да­ла­ков” пред­став­лял собой дей­стви­тель­но выда­ю­ще­е­ся про­из­ве­де­ние искус­ства. Вы зна­е­те, что клуб отка­зал­ся выстав­лять эту кар­ти­ну, а Музей изящ­ных искусств не захо­тел при­нять ее от него даже в каче­ства дара. От себя могу заме­тить, что никто не поже­лал при­об­ре­сти ее и для сво­ей част­ной кол­лек­ции, и пото­му вплоть до само­го исчез­но­ве­ния Пикм­эна она так и про­дол­жа­ла висеть у него в доме. Сей­час она нахо­дит­ся у его отца в Сале­ме вы же зна­е­те, что Пикм­эн про­ис­хо­дит из ста­рин­но­го салем­ско­го рода и что одно­го из его пред­ков в 1692 году вздер­ну­ли на висе­ли­це по обви­не­нию в кол­дов­стве.

Я взял тогда за пра­ви­ло регу­ляр­но наве­щать Пикм­эна, осо­бен­но после того, как при­сту­пил к рабо­те над моно­гра­фи­ей о так назы­ва­е­мом “при­чуд­ли­вом искус­стве”. Воз­мож­но, имен­но его рабо­ты и натолк­ну­ли меня на эту идею, во вся­ком слу­чае, как толь­ко я стал раз­ви­вать ее, он стал для меня под­лин­ной кла­де­зью инфор­ма­ции и все­воз­мож­ных суж­де­ний на этот счет. Он пока­зал мне все свои кар­ти­ны и рисун­ки на эту тему, в том чис­ле несколь­ко перье­вых зари­со­вок, за кото­рые, во что я искренне верю, его исклю­чи­ли бы изо всех худо­же­ствен­ных клу­бов, если бы их чле­нам дове­лось позна­ко­мить­ся с подоб­ны­ми тво­ре­ни­я­ми.

Доволь­но ско­ро я стал его искрен­ним при­вер­жен­цем и готов был, подоб­но усерд­но­му школь­ни­ку, часа­ми выслу­ши­вать его рас­суж­де­ния о тео­рии живо­пи­си и все­воз­мож­ные фило­соф­ские гипо­те­зы, кста­ти, настоль­ко бре­до­вые и дикие, что за одно это его мож­но было навеч­но упря­тать в сума­сшед­ший дом. Мое искрен­нее пре­кло­не­ние, зна­чи­мость кото­ро­го осо­бен­но уси­ли­ва­лась в усло­ви­ях, когда все боль­шее чис­ло людей посте­пен­но отво­ра­чи­ва­лось от него, дела­ло его осо­бен­но дове­ри­тель­ным в бесе­дах со мной, и одна­жды вече­ром он намек­нул, что если я не ста­ну слиш­ком рас­про­стра­нять­ся на этот счет и к тому же не буду про­яв­лять излиш­ней щепе­тиль­но­сти и брезг­ли­во­сти, то он мог бы пока­зать мне нечто необыч­ное — что-то такое, что по сво­ей силе пре­вос­хо­ди­ло все то, что я видел у него в доме,

Зна­е­те, — гово­рил он, — есть такие вещи, кото­рые вряд ли подой­дут для Нью­б­э­ри-стрит; они про­сто пока­жут­ся здесь неумест­ны­ми и едва ли смо­гут быть по досто­ин­ству оце­не­ны. Я все­гда ста­рал­ся постичь пота­ен­ные обер­то­ны души, а это­го вы нико­гда не сыще­те на вуль­гар­ных искус­ствен­ных ули­цах, про­ло­жен­ных по искус­ствен­ной зем­ле искус­ствен­ных горо­дов. Моя сту­дия — это уже не Бостон; это вооб­ще ни с чем несрав­ни­мо, посколь­ку вы даже не успе­е­те собрать все нахлы­нув­шие на вас там вос­по­ми­на­ния и виде­ния зага­доч­ных духов. Если здесь, в горо­де, все еще сохра­ни­лись какие-то при­ви­де­ния, то это все­го лишь руч­ные, мож­но ска­зать, почти домаш­ние при­зра­ки соля­ных болот и мел­ко­вод­ных бухт; я же хочу насто­я­щих, чело­ве­че­ских при­ви­де­ний — таких, кото­рые доста­точ­но высо­ко­ор­га­ни­зо­ва­ны, что­бы уметь загля­нуть в пре­ис­под­нюю и быть спо­соб­ны­ми постичь смысл уви­ден­но­го там.

Насто­я­щий худож­ник дол­жен жить в Норт-Энде. Если в чело­ве­ке дей­стви­тель­но при­сут­ству­ет эсте­ти­че­ское нача­ло, он сми­рит­ся с нище­той ради позна­ния искон­ных тра­ди­ций широ­ких масс. Боже мой! Неуже­ли вы не пони­ма­е­те, что места, подоб­ные тому, о кото­ром я гово­рю, на самом деле вовсе не руко­твор­ны, а раз­ви­ва­лись сами по себе? Поко­ле­ние за поко­ле­ни­ем жили, чув­ство­ва­ли и уми­ра­ли в тех местах, при­чем про­ис­хо­ди­ло все это в те вре­ме­на, когда люди еще не боя­лись жить, чув­ство­вать и уми­рать.

Раз­ве вы не зна­е­те, что в 1632 году на хол­ме Коп­па была мель­ни­ца и что поло­ви­на из всех ныне суще­ству­ю­щих там улиц была про­ло­же­на еще в 1650 году? Я могу пока­зать вам дома, кото­рым по две­сти пять­де­сят лет, а то и более; дома, кото­рые были сви­де­те­ля­ми таких вре­мен, за кото­рые все совре­мен­ные построй­ки дав­ным-дав­но раз­ва­ли­лись бы в пыль. Что нынеш­ние поко­ле­ния зна­ют о сто­я­щей за всем этим жиз­нью и напол­няв­ших ее силах? Вы счи­та­е­те салем­ское кол­дов­ство иллю­зи­ей, обма­ном, а я готов бить­ся о заклад, что моя пра-пра-пра-пра­баб­ка мог­ла бы порас­ска­зать вам такое… Они вздер­ну­ли ее на Хол­ме висель­ни­ков, тогда как Кот­тон Матер сто­ял непо­да­ле­ку и лице­мер­но гла­зел на это зре­ли­ще. Мазер, черт бы его побрал, страш­но боял­ся, что кто-то может выбрать­ся из про­кля­той клет­ки сплош­ной моно­то­нии окру­жа­ю­щей жиз­ни, — как бы я хотел, что­бы кто-нибудь наслал на него пор­чу или ночью высо­сал у него всю кровь!

Я могу пока­зать вам дом, в кото­ром он жил, и могу ука­зать дру­гой, в кото­рый он боял­ся даже захо­дить, — и это несмот­ря на всю свою само­уве­рен­ную бол­тов­ню. А ведь он и сам знал такие вещи, кото­рые не осме­лил­ся вклю­чить в свою глу­пую “Маг­на­лию” или в ребя­чьи “Чуде­са неви­ди­мо­го мира”. Послу­шай­те, вам извест­но, что когда-то весь Норт-Энд пред­став­лял из себя сеть под­зем­ных тун­не­лей, посред­ством кото­рых неко­то­рые люди обес­пе­чи­ва­ли себе доступ в дома друг дру­га, мог­ли про­ни­кать на клад­би­ща и выхо­дить в море? И пусть навер­ху устра­и­ва­ли суди­ли­ща и орга­ни­зо­вы­ва­ли гоне­ния — все рав­но еже­днев­но там про­ис­хо­ди­ли вещи, кото­рые они не были в состо­я­нии понять, а по ночам раз­да­вал­ся смех, источ­ник кото­ро­го они не мог­ли уста­но­вить!

Доро­гой мой, если вы возь­ме­те деся­ток любых домов, кото­рые были постро­е­ны до 1700 года и впо­след­ствии нику­да не пере­во­зи­лись, то готов поклясть­ся, что в под­ва­лах вось­ми из них я оты­щу что-нибудь пикант­ное, во вся­ком слу­чае, такое, что заслу­жи­ва­ло бы само­го при­сталь­но­го вни­ма­ния. Ведь едва ли про­хо­дит месяц, что­бы вы не про­чи­та­ли в газе­тах про то, как рабо­чие обна­ру­жи­ли в том или ином месте сло­жен­ные из кир­пи­ча арки и сте­ны, кото­рые ведут в нику­да, да что там ходить дале­ко за при­ме­ра­ми, взять хотя бы про­шло­год­ние рас­коп­ки на Хэнч­мен-стрит. Там оби­та­ли ведь­мы и те духи, кото­рых они вызы­ва­ли; скры­ва­лись пира­ты, пря­тав­шие награб­лен­ное в мор­ских пла­ва­ни­ях; кон­тра­бан­ди­сты и раз­бой­ни­ки — в общем, ска­жу вам, в ста­рое вре­мя люди зна­ли, как жить и как рас­ши­рять гра­ни­цы жиз­ни! А ведь это был не един­ствен­ный мир, зна­ко­мый сме­лым и муд­рым людям, уве­ряю вас! И срав­ни­те все это с тем, что мы видим сего­дня, — все эти блед­но розо­вые, изне­жен­ные моз­ги так назы­ва­е­мых худож­ни­ков, кото­рые содро­га­ют­ся от стра­ха и бьют­ся в кор­чах, если кар­ти­на хотя бы на малую толи­ку выхо­дит за рам­ки тра­ди­ци­он­ных пред­став­ле­ний о вку­сах оби­та­те­лей чай­ных сало­нов на Бикон-стрит!

Един­ствен­ным спа­си­тель­ным обсто­я­тель­ством дня сего­дняш­не­го явля­ет­ся то, что он слиш­ком глуп, что­бы при­сталь­но при­смот­реть­ся к про­шло­му. Что могут кар­ты, запи­си и путе­во­ди­те­ли рас­ска­зать о насто­я­щем Норт-Энде? Эге! Я готов наугад про­ве­сти вас по трид­ца­ти, а то и соро­ка ули­цам и пере­ул­кам, хит­ро­спле­те­ни­ям все­воз­мож­ных узких про­хо­дов к севе­ру от Принс-стрит, о суще­ство­ва­нии кото­рых не подо­зре­ва­ет даже деся­ток ныне живу­щих там существ, если не счи­тать навод­нив­ших их ино­стран­цев. А что все эти бол­ва­ны зна­ют об их под­лин­ном зна­че­нии? Нет, Тур­бер, эти древ­ние места пре­бы­ва­ют пока в вели­ко­леп­ной непо­движ­ной дре­ме, но они пере­пол­не­ны таки­ми чуде­са­ми и ужа­са­ми, кото­рые ни за что не встре­тишь в обще­до­ступ­ных местах, и все же ни одна живая душа не пони­ма­ет и не может извлечь из них ника­кой поль­зы. Точ­нее ска­зать, одна живая душа все же оты­щет­ся, посколь­ку я ведь не зря копал­ся в про­шлом!

Похо­же на то, что вас все это дей­стви­тель­но заин­те­ре­со­ва­ло. А как вы отне­се­тесь к тому, если я ска­жу вам, что обос­но­вал там еще одну сту­дию, нахо­дясь в кото­рой спо­со­бен ухва­тить ноч­ной дух антич­но­го ужа­са и нари­со­вать такое, о чем даже не посмел бы поду­мать на Нью­б­э­ри-стрит?

Разу­ме­ет­ся, я даже не поду­мал рас­ска­зать об этом всем нашим про­кля­тым клуб­ным “ста­рым девам” — Рей­ду, напри­мер, черт бы его побрал, кото­рый про­дол­жа­ет нашеп­ты­вать повсю­ду, буд­то я явля­юсь каким-то чудо­ви­щем, при­вя­зан­ным к саням, кото­рые, дескать, мчат­ся по жело­бу “обрат­ной эво­лю­ции”. Да, Тур­бер, я дав­но решил про себя, что про­сто дол­жен сри­со­вы­вать ужас­ное, как и пре­крас­ное, с самой жиз­ни, а пото­му иссле­до­вал те места, ще, как я знал, оби­та­ет этот самый ужас.

Я отко­пал одно место, о суще­ство­ва­нии кото­ро­го, кро­ме меня, навер­ня­ка не зна­ют даже и трое ныне живу­щих ста­ро­жи­лов. Кста­ти, рас­по­ло­же­но оно не так уж дале­ко от вет­ки назем­но­го мет­ро, хотя на самом деле отсто­ит от нынеш­ней жиз­ни на века. А нашел я его бла­го­да­ря стран­ной ста­рой кир­пич­ной стене в под­ва­ле — вро­де той, о кото­рой я вам рас­ска­зы­вал. Лачу­га эта вот-вот гото­ва раз­ру­шить­ся, а пото­му там никто не живет, и я даже не ста­ну сму­щать вас упо­ми­на­ни­ем той мизер­ной сум­мы, кото­рую я пла­чу, сни­мая ее. Все окна там зако­ло­че­ны, но мне это даже еще боль­ше нра­вит­ся, посколь­ку в моей рабо­те сол­неч­ный свет не нужен. Рисую я в под­ва­ле, где вдох­но­ве­ние ока­зы­ва­ет­ся осо­бен­но силь­ным, хотя на пер­вом эта­же доволь­но непло­хо обста­вил жилые ком­на­ты. Вла­де­ет всем этим какой-то сици­ли­ец, а само поме­ще­ние я снял под фами­ли­ей Пете­ре.

Если вы в настро­е­нии, я мог бы про­во­дить вас туда сего­дня же. Думаю, вам понра­вят­ся эти кар­ти­ны, посколь­ку, как уже ска­зал, я поз­во­лил себе там немно­го рас­кре­по­стить­ся. Путь туда неда­ле­кий, и ино­гда я пред­по­чи­таю идти пеш­ком, а не брать так­си, что­бы не при­вле­кать излиш­не­го вни­ма­ния. На Южной стан­ции мы можем сде­лать пере­сад­ку на Бэте­ри-стрит, отку­да до места рукой подать.

Что и гово­рить, Элиот, после таких речей я был готов не про­сто идти, а бро­сить­ся со всех ног в поис­ках сво­бод­но­го кэба, толь­ко что­бы поско­рее добрать­ся до того места. Мы дей­стви­тель­но сде­ла­ли пере­сад­ку на Южной стан­ции, где-то воз­ле полу­но­чи спу­сти­лись по сту­пе­ням на Бэт­те­ри-стрит и по набе­реж­ной Кон­сти­ту­ции пошли вдоль ста­ро­го пор­та. За доро­гой я осо­бен­но не сле­дил, а пото­му не могу точ­но ска­зать вам, ще имен­но мы свер­ну­ли, одна­ко уве­рен, что это была не Гри­наф Лэйн.

Как толь­ко мы свер­ну­ли, я уви­дел, что нам пред­сто­ит неболь­шой подъ­ем по узкой и пустын­ной улоч­ке, гряз­нее и ста­рин­нее кото­рой мне еще не дово­ди­лось видеть за всю свою жизнь. Со всех сто­рон ее окру­жа­ли рас­сы­па­ю­щи­е­ся от вет­хо­сти фрон­то­ны домов, искрив­лен­ные от ста­ро­сти окон­ные про­емы гла­зе­ли на нее, а арха­ич­ные дымо­хо­ды устрем­ля­ли в осве­щен­ное лун­ным све­том небо свои полу­раз­ва­лив­ши­е­ся тру­бы. Пожа­луй, там не нашлось бы и трех зда­ний, постро­ен­ных после вре­мен Кот­то­на Мате­ра — я лич­но уви­дел, по мень­шей мере, два дома с харак­тер­ны­ми для про­шло­го века наве­са­ми над кры­ша­ми, а одна­жды, как мне пока­за­лось, раз­гля­дел заост­рен­ную линию почти забы­той ныне дву­скат­ной кры­ши, хотя анти­ква­ры в один голос утвер­жда­ют, что в Бостоне таких уже не оста­лось.

С той ули­цы, осве­щен­ной туск­лым све­том ред­ких фона­рей, мы свер­ну­ли нале­во на столь же пустын­ный и еще более узкий про­улок, где свет вооб­ще не горел, и при­мер­но через мину­ту сде­ла­ли еще один пово­рот, кажет­ся, под тупым углом — уже в пол­ную тем­но­ту. Вско­ре после это­го Пикм­эн извлек из кар­ма­на фонарь и высве­тил его лучом ветхую, изряд­но изъ­еден­ную чер­вя­ми дере­вян­ную дверь. Отпе­рев ее, он про­во­дил меня в пустую при­хо­жую, обши­тую тем, что неко­гда явля­лось пре­крас­ны­ми дубо­вы­ми пане­ля­ми, — совсем про­сты­ми, разу­ме­ет­ся, но неволь­но наво­дя­щи­ми на мысль об оби­та­те­лях вре­мен Анд­ро­са, Фип­са и дру­гих кол­ду­нов. После это­го он про­вел меня в рас­по­ла­гав­шу­ю­ся сле­ва дверь, зажег мас­ля­ную лам­пу и пред­ло­жил чув­ство­вать себя, как дома.

Ска­жу откро­вен­но, Элиот, любой чело­век с ули­цы посчи­тал бы меня кру­тым пар­нем, одна­ко от того, что я уви­дел на сте­нах той ком­на­ты, уве­ряю вас, мне едва не сде­ла­лось дур­но. Там были кар­ти­ны, кото­рые Пикм­эн нико­гда бы не смог напи­сать или хотя бы выста­вить на Нью­б­э­ри-стрит, — и я убе­дил­ся в его право­те, когда он ска­зал, что “решил немно­го рас­кре­по­стить­ся”… Давай­те выпьем еще, — по край­ней мере, мне это про­сто необ­хо­ди­мо!

Совер­шен­но бес­по­лез­но опи­сы­вать вам то, на что все это было похо­же, посколь­ку бук­валь­но повсю­ду я лице­зрел чудо­вищ­ный, дья­воль­ский ужас, отвра­ти­тель­ную мер­зость и чуть ли не ощу­щал смер­тель­ное зло­во­ние, кото­рое исхо­ди­ло бук­валь­но ото все­го, к чему я мог при­кос­нуть­ся. На тех полот­нах не было ни наме­ка на экзо­ти­че­скую тех­ни­ку живо­пи­си, кото­рую мож­но наблю­дать в рабо­тах Сид­нея Сай­ма, или на транс-сатур­ни­че­ские ланд­шаф­ты и лун­ные гри­бы, кото­ры­ми при­вык леде­нить кровь зри­те­лей Кларк Эштон Смит. Фоном кар­тин Пикм­эна явля­лись пре­иму­ще­ствен­но ста­рые клад­би­ща, непро­хо­ди­мые леса, при­бреж­ные уте­сы, кир­пич­ные тун­не­ли, ста­рин­ные, обши­тые пане­ля­ми ком­на­ты или про­сто камен­ные скле­пы. Рас­по­ла­гав­ша­я­ся непо­да­ле­ку от того дома клад­би­щен­ская тер­ри­то­рия хол­ма Коп­па мог­ла бы пока­зать­ся в срав­не­нии с уви­ден­ным лужай­кой для весе­лых про­гу­лок.

Все же безу­мие и чудо­вищ­ность его кар­тин были вопло­ще­ны в фигу­рах, поме­щен­ных на перед­нем плане, посколь­ку в сво­ем зло­ве­щем, демо­ни­че­ском мастер­стве Пикм­эн про­дол­жал оста­вать­ся сто­рон­ни­ком исклю­чи­тель­но порт­рет­ной живо­пи­си. Изоб­ра­жен­ные тела ред­ко быва­ли пол­но­стью чело­ве­че­ски­ми, при­чем послед­нее каче­ство при­сут­ство­ва­ло в них в самой раз­ной сте­пе­ни. Прак­ти­че­ски все суще­ства оста­ва­лись дву­но­ги­ми, но свер­ху име­ли неук­лю­жие, в чем-то даже соба­чьи тор­сы, а струк­ту­ра тка­ней боль­шин­ства из них отча­сти напо­ми­на­ла рези­ну. Брр‑р! Они до сих пор сто­ят у меня перед гла­за­ми!

То же, чем они зани­ма­лись, — о, не спра­ши­вай­те меня в дета­лях, что это было такое. Как пра­ви­ло, они ели — не ска­жу, на чем и что имен­но. Ино­гда они были изоб­ра­же­ны груп­па­ми на клад­би­ще или в каком-то под­зем­ном про­хо­де, и часто в состо­я­нии дра­ки за свою добы­чу — а точ­нее, за най­ден­ный клад. А какую дья­воль­скую выра­зи­тель­ность Пикм­эн под­час при­да­вал этим сле­пым мор­дам участ­ни­ков клад­би­щен­ской вак­ха­на­лии! Ино­гда созда­ния были изоб­ра­же­ны запры­ги­ва­ю­щи­ми ночью в откры­тые окна или сидя­щи­ми на кор­точ­ках на гру­ди сво­их жертв, вон­зив­ши­ми зубы в их глот­ки. На одном из поло­тен было изоб­ра­же­но коль­цо этих тва­рей, лаю­щих на пове­шен­ную на Хол­ме висель­ни­ков ведь­му, мерт­вое лицо кото­рой силь­но сма­хи­ва­ло на их соб­ствен­ные мор­ды.

Но толь­ко не поду­май­те, что лишь сама тема­ти­ка этих про­из­ве­де­ний и позы пер­со­на­жей про­из­ве­ли на меня столь силь­ное впе­чат­ле­ние. В кон­це кон­цов, я не трех­лет­ний мла­де­нец и нема­ло пови­дал на сво­ем веку вся­ко­го. Нет, речь идет об их лицах, точ­нее — мор­дах. Да, Элиот, об их про­кля­тых мор­дах, кото­рые бро­са­ли на меня с поло­тен свои хит­рые, алчу­щие взгля­ды, слов­но сри­со­ван­ные с нату­ры! Бог мой, я был готов поклясть­ся, что все они были живы­ми! Этот обе­зу­мев­ший чаро­дей вопло­тил в тош­но­твор­ных крас­ках само пла­мя ада, а его кисть ста­ла источ­ни­ком пло­дя­щих­ся кош­ма­ров… Элиот, дай­те-ка мне этот гра­фин!

Была там, напри­мер, одна кар­ти­на — назы­ва­лась она “Урок”. Про­сти меня, Боже, за то, что я вооб­ще уви­дел подоб­ное! Послу­шай­те, вы може­те себе пред­ста­вить клад­би­ще, на кото­ром по кру­гу рас­по­ло­жи­лись сидя­щие на кор­точ­ках соба­ко­по­доб­ные суще­ства, обу­ча­ю­щие мла­ден­ца, как питать­ся по ихне­му? Види­мо, тако­ва была цена этой “под­ме­ны”, — наде­юсь, вы слы­ша­ли ста­ро­дав­ний миф о том, как эль­фы остав­ля­ют в колы­бе­лях сво­их отпрыс­ков в обмен на похи­ща­е­мых ими чело­ве­че­ских детей. Так вот, на сво­ей кар­тине Пикм­эн изоб­ра­зил, что имен­но про­ис­хо­дит с эти­ми самы­ми похи­щен­ны­ми мла­ден­ца­ми, как они вырас­та­ют, и после это­го я стал улав­ли­вать зло­ве­щее сход­ство меж­ду лица­ми людей и мор­да­ми этих тва­рей — во всех гнус­ных, тош­но­твор­ных ста­ди­ях и гра­да­ци­ях пере­хо­да от явно нече­ло­ве­че­ских морд к отно­си­тель­но чело­ве­че­ским, хотя и явно дегра­ди­ро­вав­шим лицам. Он пока­зал сар­до­ни­че­скую связь меж­ду ними, как гово­рит­ся, эво­лю­цию в нату­ре. Полу­ча­лось, что соба­ко­по­доб­ные суще­ства про­ис­хо­ди­ли от людей!

Но не успел я еще поду­мать о том, как же он наме­ре­вал­ся изоб­ра­зить судь­бу соб­ствен­ных отпрыс­ков этих чудищ, остав­лен­ных с людь­ми в поряд­ке “обме­на”, как тут же мой взгляд выхва­тил кар­ти­ну, изоб­ра­жав­шую имен­но этот сюжет. На ней был изоб­ра­жен ста­рин­ный и типич­но пури­тан­ский инте­рьер — ком­на­та с тяже­лы­ми бал­ка­ми и заре­ше­чен­ны­ми окна­ми, дере­вян­ная ска­мья с высо­кой спин­кой, неудоб­ная мебель сем­на­дца­то­го века, и вся семья, сидя­щая за сто­лом, во гла­ве кото­ро­го вос­се­дал отец, чита­ю­щий биб­лию. На всех лицах — кро­ме одно­го было запе­чат­ле­но под­лин­ное бла­го­род­ство и искрен­нее бла­го­го­ве­ние, тогда как то самое, един­ствен­ное, выра­жа­ло ехид­ную, адскую насмеш­ку. При­над­ле­жа­ло оно отно­си­тель­но моло­до­му чело­ве­ку, опре­де­лен­но сыну это­го набож­но­го гла­вы семей­ства, но было во всем его обли­ке что-то от нече­сти­вой, нездеш­ней тва­ри. Это и была та самая “под­ме­на”, — и слов­но пови­ну­ясь зову край­ней иро­нии, Пикм­эн при­дал это­му лицу мак­си­маль­ное сход­ство со сво­им соб­ствен­ным!

Вско­ре Пикм­эн зажег в сосед­ней ком­на­те лам­пу и любез­но при­дер­жал дверь в нее откры­той, спро­сив, не желаю ли я взгля­нуть на его “све­жие рабо­ты”. Я был не спо­со­бен тол­ком выска­зать ему свое мне­ние, посколь­ку бук­валь­но лишил­ся дара речи от душив­ше­го меня стра­ха и отвра­ще­ния, одна­ко, как мне пока­за­лось, он все пре­крас­но пони­мал сам и даже чув­ство­вал себя где-то польщен­ным. Сей­час мне хоте­лось бы вновь заве­рить вас, Элиот, в том, что я нико­гда не был изне­жен­ным мла­ден­цем, гото­вым завиз­жать от стра­ха при виде любо­го, даже само­го гро­теск­но­го отхо­да от кано­нов клас­си­че­ской живо­пи­си. Мне нема­ло лет, и я отли­ча­юсь доста­точ­ной широ­той взгля­дов, а кро­ме того, вы сами доволь­но непло­хо заме­ти­ли по Фран­ции, что меня отнюдь не так лег­ко выши­бить из сед­ла. Не забы­вай­те так­же, что я тогда как раз вер­нул­ся из поезд­ки по стране, где успел при­вык­нуть к пуга­ю­ще­му зре­ли­щу того, как коло­ни­аль­ная Новая Англия начи­на­ет все более похо­дить на сво­е­го рода фили­ал пре­ис­под­ней. Так вот, несмот­ря на всю мою под­го­тов­лен­ность, сосед­няя ком­на­та заста­ви­ла меня попро­сту вскрик­нуть, и я даже был вынуж­ден ухва­тить­ся за косяк две­ри, что­бы не спо­ткнуть­ся и не упасть. Преды­ду­щее поме­ще­ние позна­ко­ми­ло меня со ско­пи­щем вам­пи­ров, упы­рей и ведьм, насе­ляв­ших мир наших пра­от­цов, тогда как в этой ком­на­те пере­до мной пред­стал весь ужас уже наших, нынеш­них дней!

Боже, как же рисо­вал этот чело­век! Был там у него один сюжет, назы­вал­ся он “Слу­чай в мет­ро”, в кото­ром изоб­ра­жа­лась стая омер­зи­тель­ных существ, выпол­за­ю­щих из каких-то неве­до­мых ката­комб через тре­щи­ну в полу стан­ции “Бойл­стон-стрит” и напа­да­ю­щих на сто­я­щих на плат­фор­ме людей. На дру­гой кар­тине была в дета­лях рас­пи­са­на пляс­ка дья­во­лов сре­ди могил на хол­ме Коп­па — так­же на фоне пано­ра­мы совре­мен­но­го горо­да. Потом мас­са сюже­тов на темы “под­ва­ла” с чудо­ви­ща­ми, выполз­ши­ми через щели и про­ло­мы в кир­пич­ной клад­ке, и с ухмыл­ка­ми на мор­дах при­та­ив­ши­ми­ся на кор­точ­ках за боч­ка­ми и ками­на­ми вожи­да­нии того момен­та, когда по лест­ни­це спу­стит­ся их пер­вая жерт­ва.

На одном осо­бен­но отвра­ти­тель­ном полотне был изоб­ра­жен пере­кре­сток непо­да­ле­ку от хол­ма Бико­на, где из бес­чис­лен­ных отвер­стий в зем­ле, похо­жих на пче­ли­ные соты, нару­жу выпол­за­ют сот­ни похо­жих на мура­вьев омер­зи­тель­ных­чу­до­вищ. На мно­гих кар­ти­нах были запе­чат­ле­ны все­воз­мож­ные пляс­ки на совре­мен­ном клад­би­ще, но одна пора­зи­ла меня осо­бен­но силь­но — это быласце­на в каком-то пота­ен­ном скле­пе, где пол­чи­ща неве­до­мо­го зве­рья окру­жи­ли­од­но­го из чле­нов сво­е­го пле­ме­ни, дер­жа­ще­го в руках и чита­ю­ще­го вслух хоро­шо извест­ный путе­во­ди­тель по Босто­ну. Все ука­зы­ва­ли паль­ца­ми на какую-токон­крет­ную ули­цу или пере­улок, и каж­дая мор­да была иска­же­на трясущимся,эпилептическимхохотом, отзву­ки кото­ро­го, каза­лось, доно­си­лись­да­же до меня.Называлась она “Моги­лы Холм­са, Лоуве­ла и Лонг­фел­ло на Каш­та­но­вой горе”.

По мере того, как я посте­пен­но начи­нал брать себя в руки и при­вы­кать к болез­нен­ной, дья­воль­ской обста­нов­ке этой вто­рой ком­на­ты, я попы­тал­ся про­ана­ли­зи­ро­вать при­чи­ны сво­е­го тош­но­твор­но­го отвра­ще­ния ко все­му­у­ви­ден­но­му. Пона­ча­лу, ска­зал я себе, все эти суще­ства вызы­ва­ли омер­зе­ни­е­сво­ей запе­чат­лен­ной Пикм­эном в выс­шей сте­пе­ни бес­сер­деч­ной жесто­ко­стью, самым насто­я­щим садиз­мом. Похо­же, этот парень был закля­тым вра­гом все­го чело­ве­че­ства, что­бы испы­ты­вать подоб­ное сла­до­стра­стие при изоб­ра­же­нии муче­ний пло­ти и разу­ма насе­ля­ю­щих зем­лю людей. С дру­гой сто­ро­ны, они ужа­са­ли, посколь­ку были изоб­ра­же­ны с пора­зи­тель­ным мастер­ством. Убеж­да­ла­и­мен­но высо­ко­про­фес­си­о­наль­ная мане­ра испол­не­ния этих кар­тин, — гля­дя на них, я видел самих дья­во­лов и боял­ся имен­но их. При­чем стран­но было имен­но то, что подоб­ной силы воз­дей­ствия Пикм­эн дости­гал отнюдь не за счет под­черк­ну­той экс­цен­трич­но­сти или гро­тес­ка. Ни одна деталь не была им умыш­лен­но сма­за­на, иска­же­на или заме­не­на услов­ным штри­хом; все кон­ту­ры отли­ча­лись рез­ко­стью, прав­до­по­до­би­ем, а мель­чай­шие фраг­мен­ты были про­ра­бо­та­ны с вели­чай­шей скру­пу­лез­но­стью. Но эти мор­ды!..

Нет, на этих кар­ти­нах перед моим взо­ром пред­ста­ла отнюдь не автор­ская интер­пре­та­ция уви­ден­но­го им; это был насто­я­щий ад — кро­меш­ный, отчет­ли­вый, мож­но ска­зать, кри­сталь­но ясный в сво­ей пора­зи­тель­ной объ­ек­тив­но­сти. Кля­нусь всем свя­тым, это было имен­но так! Чело­век этот отнюдь не был фан­та­стом или роман­ти­ком — он даже не пытал­ся предъ­явить зри­те­лю меша­ни­ну каких-то штри­хов и кон­ту­ров, приз­ма­ти­че­ский срез, смут­ную зари­сов­ку сво­их бре­до­вых виде­ний, но демон­стри­ро­вал холод­но испол­нен­ную, сар­до­ни­че­ски уве­рен­ную кар­ти­ну како­го-то вполне реаль­но­го, меха­ни­сти­че­ско­го, проч­но усто­яв­ше­го­ся кош­мар­но­го мира, кото­рый он сам видел со всей отчет­ли­во­стью и ясно­стью, при­чем наблю­дал непо­сред­ствен­но и при­сталь­но. Одно­му лишь Гос­по­ду Богу ведо­мо, что это мог быть за мир и где Пикм­эн лице­зрел все эти порож­ден­ные пре­ис­под­ней обра­зы, кото­рые бес­пре­стан­но ска­ка­ли, полз­ли, куда-то спе­ши­ли.

Одна­ко, что бы ни явля­лось про­то­ти­пом всех этих сюже­тов, одна вещь для меня оста­ва­ясь совер­шен­но ясной: во всех отно­ше­ни­ях – как в кон­цеп­ции сво­е­го твор­че­ства, так и в мане­ре испол­не­ния — он оста­вал­ся скру­пу­лез­ным, ста­ра­тель­ным, мож­но ска­зать, почти науч­ным реа­ли­стом.

Затем хозя­ин дома повел меня вниз, в под­вал, где рас­по­ла­га­лась сама его сту­дия, и я неволь­но содро­гал­ся, про­хо­дя мимо поло­тен, на кото­рых были сде­ла­ны лишь отдель­ные наброс­ки буду­щих сюже­тов. Дой­дя до кон­ца заплес­не­ве­лой лест­ни­цы, он напра­вил луч фона­ря в угол боль­шо­го откры­то­го про­стран­ства, высве­тив округ­лую кир­пич­ную клад­ку колод­ца — да, мне дей­стви­тель­но пока­за­лось, что это было нечто вро­де про­ры­то­го в зем­ля­ном полу боль­шо­го колод­ца. Когда мы подо­шли к нему побли­же, я уви­дел, что в диа­мет­ре он дости­гал полу­то­ра мет­ров, при­чем сте­ны были не менее трид­ца­ти сан­ти­мет­ров в тол­щи­ну и сан­ти­мет­ров на два­дцать воз­вы­ша­лись над полом. Одним сло­вом, это была солид­ная рабо­та сем­на­дца­то­го века, хотя в подоб­ных вещах лег­ко и оши­бить­ся.

По сло­вам Пикм­эна, это было имен­но то, о чем он гово­рил, — вход в сеть тун­не­лей, запол­няв­ших про­стран­ство под хол­мом. Я обра­тил вни­ма­ние, что свер­ху коло­дец не был зало­жен кир­пи­чом и закры­ва­ла его лишь тол­стая дере­вян­ная крыш­ка округ­лой фор­мы. Я неволь­но поежил­ся, поду­мав обо всех тех суще­ствах, кото­рые мог­ли иметь отно­ше­ние к это­му соору­же­нию, если, разу­ме­ет­ся, дикие наме­ки Пикм­эна не были все­го лишь пустой рито­ри­кой. После это­го мы под­ня­лись на пару сту­пе­ней и через узкую дверь про­шли в доволь­но про­стор­ную ком­на­ту с дере­вян­ным­по­лом и обо­ру­до­ван­ную, как сту­дия. Аце­ти­ле­но­вая горел­ка обес­пе­чи­ва­ла необ­хо­ди­мый для рабо­ты мини­мум осве­ще­ния.

Неза­вер­шен­ные кар­ти­ны, укреп­лен­ные на моль­бер­тах или сто­яв­шие при­сло­нен­ны­ми к сте­нам, каза­лись столь же зло­ве­щи­ми, как и гото­вые рабо­ты навер­ху, и со всей отчет­ли­во­стью демон­стри­ро­ва­ли дичай­шее мастер­ство это­го худож­ни­ка. Сце­ны были про­ра­бо­та­ны с высо­чай­шей скру­пу­лез­но­стью, а каран­даш­ные штри­хи крас­но­ре­чи­во ука­зы­ва­ли на то, что Пикм­эн ста­рал­ся с мак­си­маль­ной точ­но­стью пере­дать пра­виль­ную пер­спек­ти­ву и соблю­сти нуж­ные про­пор­ции. Даже сей­час, с уче­том все­го того, что я знаю, смею утвер­ждать, что чело­век этот был вели­ким худож­ни­ком. Осо­бый же мой инте­рес при­влек­ла сто­яв­шая на сто­ле боль­шая фото­ка­ме­ра — Пикм­эн пояс­нил, что поль­зу­ет­ся ею при созда­нии фоно­вых сюже­тов сво­их поло­тен. В самом деле, гораз­до удоб­нее было сри­со­вы­вать их с фото­гра­фии пря­мо здесь, в сту­дии, чем тас­кать с собой по горо­ду этюд­ник в поис­ках нуж­ной сце­ны или сюже­та. Он счи­тал, что фото­гра­фия ничуть не хуже нату­ры или живой моде­ли, осо­бен­но когда речь идет о дли­тель­ной рабо­те, и доба­вил, что доволь­но часто поль­зу­ет­ся каме­рой.

Было во всех тех тош­но­твор­ных сюже­тах и полу­за­вер­шен­ных чудо­ви­щах, гла­зев­ших на меня бук­валь­но из каж­до­го угла сту­дии, что-то очень тре­вож­ное. Неожи­дан­но Пикм­эн открыл один доволь­но боль­шой холст, сто­яв­ший чуть в сто­роне от све­та, и при виде его я уже не мог сдер­жать само­го насто­я­ще­го воз­гла­са ужа­са — вто­ро­го за ту ночь. Эхо от него еще дол­го отра­жа­лось от сумрач­ных сво­дов древ­не­го и затх­ло­го под­ва­ла, но он все же помог мне выплес­нуть нару­жу хотя бы часть того дико­го воз­буж­де­ния, кото­рое было гото­во вот-вот взо­рвать­ся исте­ри­че­ским сме­хом. Боже Пра­вед­ный! Элиот, я и до сих пор не знаю, где там кон­ча­лась реаль­ность и начи­на­лось поис­ти­не болез­нен­ное вооб­ра­же­ние. Мне кажет­ся, на зем­ле попро­сту не мог­ло воз­ник­нуть подоб­но­го виде­ния.

Это было колос­саль­ное, совер­шен­но непо­нят­ное и абсо­лют­но бого­про­тив­ное суще­ство с пыла­ю­щи­ми крас­ны­ми гла­за­ми; в сво­их кост­ля­вых лапах оно дер­жа­ло какой-то пред­мет, кото­рый при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии ока­зал­ся чело­ве­че­ским телом, и оно вгры­за­лось в его голо­ву, подоб­но тому, как нетер­пе­ли­вый ребе­нок пыта­ет­ся отку­сить край непо­дат­ли­во­го леден­ца. Поза чудо­ви­ща была чем-то похо­жей на сиде­ние на кор­точ­ках, при­чем созда­ва­лось ощу­ще­ние, что оно в любой момент гото­во бро­сить свою добы­чу и отпра­вить­ся на поис­ки более соч­но­го лаком­ства. Но, черт побе­ри, даже не сам по себе изоб­ра­жен­ный на кар­тине объ­ект являл­ся источ­ни­ком охва­тив­шей меня дикой пани­ки, не его соба­чья мор­да с тор­ча­щи­ми уша­ми, нали­ты­ми кро­вью гла­за­ми, плос­ким носом и исте­ка­ю­щи­ми слю­ной губа­ми; и не чешуй­ча­тые лапы, не заплес­не­ве­лое тело, не похо­жие на копы­та ноги — нет, ниче­го подоб­но­го, хотя каж­дой из этих дета­лей вполне хва­ти­ло бы на то, что­бы окон­ча­тель­но лишить впе­чат­ли­тель­но­го чело­ве­ка остат­ков рас­суд­ка.

Нет, Элиот, это была тех­ни­ка — все та же про­кля­тая, нече­сти­вая, совер­шен­но про­ти­во­есте­ствен­ная тех­ни­ка испол­не­ния! Будучи, наде­юсь, так­же живым суще­ством, я еще ни разу не видел, что­бы на полотне с таким оше­лом­ля­ю­щим прав­до­по­до­би­ем было запе­чат­ле­но дыха­ние жиз­ни. Изоб­ра­жен­ное там чудо­ви­ще взи­ра­ло на меня и пожи­ра­ло свою добы­чу, вгры­за­лось в нее исмот­ре­ло, — и я пони­мал, что лишь вре­мен­ная при­оста­нов­ка дей­ствия всех зако­нов при­ро­ды мог­ла поз­во­лить чело­ве­ку нари­со­вать подоб­ное без моде­ли, не загля­нув хотя бы кра­ем гла­за в саму пре­ис­под­нюю, что было доступ­но лишь чело­ве­ку, про­дав­ше­му свою душу дья­во­лу.

К сво­бод­ной части хол­ста кноп­кой был при­креп­лен силь­но закру­чен­ный кусок какой-то бума­ги, — оче­вид­но, это была фото­гра­фия, с кото­рой Пикм­эн сри­со­вы­вал зло­ве­щий фон для сво­ей новой кар­ти­ны. Я уже потя­нул­ся было впе­ред, что­бы раз­вер­нуть ее, когда вне­зап­но заме­тил, что Пикм­эн вздрог­нул, слов­но у него над ухом выстре­ли­ли из писто­ле­та. С того само­го момен­та, когда мой порож­ден­ный шоком вопль сотряс свод­ча­тое поме­ще­ние тем­но­го под­ва­ла, он вслу­ши­вал­ся во что-то, и сей­час его слов­но пора­зил страх, кото­рый, хотя и совер­шен­но непо­хо­жий на мой соб­ствен­ный, в сво­ей осно­ве имел нечто ско­рее мате­ри­аль­ное, неже­ли духов­ное. Он выхва­тил отку­да-то револь­вер и сде­лал мне знак замол­чать, после чего вышел, при­тво­рив за собой дверь.

Мне пока­за­лось, что на мгно­ве­ние я слов­но ока­ме­нел. Так­же начав при­слу­ши­вать­ся, я, кажет­ся, и в самом деле разо­брал доно­сив­ший­ся непо­нят­но отку­да сла­бый звук како­го-то то ли шеве­ле­ния, то ли стре­ми­тель­но­го бега, вслед за чем после­до­ва­ла серия корот­ких отры­ви­стых повиз­ги­ва­ний и у даров, источ­ник кото­рых так­же оста­вал­ся для меня совер­шен­но непо­нят­ным. Я поду­мал о гро­мад­ных кры­сах и. неволь­но поежил­ся. После это­го послы­шал­ся какой-то при­глу­шен­ный звук шагов, от кото­ро­го кожа моя бук­валь­но покры­лась мураш­ка­ми, это были мед­лен­ные, кра­ду­щи­е­ся на ощупь шаги, хотя, боюсь, сло­ва­ми не в состо­я­нии пере­дать сущ­ность услы­шан­но­го. Со сто­ро­ны мог­ло пока­зать­ся, как что-то тяже­лое и дере­вян­ное пада­ет на что-то камен­ное или кир­пич­ное Дере­во на кир­пич — вот о чем это заста­ви­ло меня тоща поду­мать!

Потом зву­ки повто­ри­лись, уже гром­че. Послы­ша­лось сла­бое виб­ри­ру­ю­щее эхо, как если бы дере­во сва­ли­лось в некое свод­ча­тое под­зе­ме­лье, — во вся­ком слу­чае, опре­де­лен­но глуб­же, чем оно опус­ка­лось в пер­вый раз. После это­го раз­дал­ся рез­кий скри­пу­чий звук, доволь­но гром­кая, но совер­шен­но нечле­но­раз­дель­ная речь Пикм­эна, и оглу­ши­тель­ная серия из шести выстре­лов, опу­сто­шив­ших весь бара­бан его револь­ве­ра, — паль­ба эта про­зву­ча­ла несколь­ко теат­раль­но, как если бы укро­ти­тель львов в цир­ке палил в воз­дух, что­бы усми­рить раз­бу­ше­вав­ших­ся хищ­ни­ков. Затем при­глу­шен­ный, сдав­лен­ный писк или кле­кот, после чего оче­ред­ной глу­хой удар; сно­ва звук дере­ва, уда­ря­ю­ще­го по кам­ню, пау­за, и звук

откры­ва­е­мой две­ри, — при кото­ром, при­зна­юсь чест­но, я пря­мо-таки под­прыг­нул на месте. В сту­дию вошел Пикм­эн с дымя­щим­ся револь­ве­ром в руке и при­нял­ся гром­ко про­кли­нать крыс, запо­ло­нив­ших весь под­вал и ста­рый коло­дец.

Один лишь черт зна­ет, Тур­бер, чем они здесь пита­ют­ся, — ухмыль­нул­ся он тогда, — пото­му как эти тун­не­ли про­хо­дят под клад­би­ща­ми, убе­жи­ща­ми ведьм, и даже дости­га­ют мор­ско­го побе­ре­жья. Одна­ко что бы это ни было, похо­же, запа­сы их про­ви­ан­та под­хо­дят к кон­цу, а пото­му они стре­мят­ся любой ценой выбрать­ся нару­жу. Навер­ное, ваш крик встре­во­жил их. Сове­тую в подоб­ных ста­рых местах вести себя поосто­рож­нее ‑от наших дру­зей-гры­зу­нов воз­ни­ка­ет мас­са неудобств, хотя мне ино­гда кажет­ся, что с точ­ки зре­ния созда­ва­е­мой общей атмо­сфе­ры и сво­ей спе­ци­фи­че­ской рас­цвет­ки они ино­гда быва­ют даже полез­ны­ми для твор­че­ско­го про­цес­са.

Таким обра­зом, Элиот, и закон­чи­лось наше ноч­ное при­клю­че­ние. Пикм­эн обе­щал пока­зать мне свою бер­ло­гу, и, кля­нусь Все­выш­ним, свое обе­ща­ние сдер­жал! Обрат­но он про­вел меня, как мне пока­за­лось, уже через дру­гое хит­ро­спле­те­ние тупи­ков и зако­ул­ков, посколь­ку, как толь­ко я уви­дел пер­вый фонар­ный столб, то обна­ру­жил, что мы нахо­дим­ся на отно­си­тель­но зна­ко­мой мне ули­це, окру­жен­ной моно­тон­ны­ми ряда­ми мно­го­квар­тир­ных домов и ста­рин­ных постро­ек. Как выяс­ни­лось, это ока­за­лась Чар­тер-стрит, одна­ко я был тогда слиш­ком воз­буж­ден, что­бы понять, каким обра­зом мы на нее вышли. На мет­ро мы уже опоз­да­ли — вре­мя было слиш­ком позд­нее, — а пото­му пеш­ком пошли по Ган­но­вер стрит. Я хоро­шо запом­нил ту про­гул­ку. У Тре­мон­та мы свер­ну­ли, про­шли немно­го вверх по Бикон-стрит, после чего вско­ре рас­ста­лись. Всю доро­гу никто из нас не про­ро­нил ни сло­ва.

Поче­му я с ним порвал? Не будь­те таким нетер­пе­ли­вым. Подо­жди­те, пока я зака­жу кофе. Осталь­но­го, пожа­луй, доста­точ­но, хотя мне бы сей­час пона­до­бил­ся… Нет, при­чи­на заклю­ча­ет­ся отнюдь не в кар­ти­нах, кото­рые мне дове­лось уви­деть в том месте, хотя, при­зна­юсь, одних их было бы доста­точ­но, что­бы, повто­ряю, закрыть Пикм­эну доступ в девять деся­тых всех домов и клу­бов Босто­на, и теперь вы, думаю, нако­нец, поня­ли, поче­му я сто­ро­нюсь мет­ро и все­воз­мож­ных под­ва­лов. При­чи­на заклю­ча­лась совсем в ином, и обна­ру­жил я ее на сле­ду­ю­щее утро в кар­мане сво­е­го пла­ща.

Помни­те, я упо­мя­нул вам ту скру­тив­шу­ю­ся бумаж­ку, кото­рая была при­креп­ле­на кноп­кой к краю одно­го из хол­стов в том самом под­ва­ле? Как я тогда пола­гал, она пред­на­зна­ча­лась для того, что­бы сри­со­вы­вать с нее фон для после­ду­ю­ще­го изоб­ра­же­ния на нем одно­го из оче­ред­ных мон­стров. Я тогда хотел было раз­вер­нуть ее и посмот­реть, что имен­но на ней было изоб­ра­же­но, но что-то меня отвлек­ло, а пото­му я маши­наль­но сунул ее в кар­ман сво­е­го пла­ща… А вот и кофе — насто­я­тель­но реко­мен­дую, Элиот, выпить чер­ный.

Так вот, имен­но из-за той бумаж­ки я и порвал с Пикм­эном вся­че­ские отно­ше­ния. С Ричар­дом Анто­ном Пикм­эном, вели­чай­шим худож­ни­ком из всех тех, кого я когда-либо знал, — и самым отвра­ти­тель­ным типом, кото­рый когда-либо выры­вал­ся из оков реаль­ной жиз­ни, что­бы оку­нуть­ся в пучи­ну мифов и безу­мия. Толи он родил­ся в неуроч­ный и весь­ма пороч­ный час, то ли каким-то обра­зом отыс­кал клю­чи к вра­там запрет­но­го — не знаю. Впро­чем, сей­час это уже и неваж­но, посколь­ку он исчез — в ту самую леген­дар­ную тем­но­ту, посе­щать кото­рую сам так любил… Так, давай­те-ка зажжем эти све­чи.

Не про­си­те меня объ­яс­нить или хотя бы поде­лить­ся сво­и­ми догад­ка­ми насчет того, что имен­но я тогда сжег. Не спра­ши­вай­те и о том, что сто­я­ло за теми скре­бу­щи­ми­ся и караб­ка­ю­щи­ми­ся зву­ка­ми, кото­рые Пикм­эну так хоте­лось объ­яс­нить актив­но­стью самых зауряд­ных крыс. Види­те ли, суще­ству­ют, навер­ное, такие сек­ре­ты, кото­рые дошли до нас со вре­мен Сале­ма, хотя Кот­тон Матер рас­ска­зы­вал и о более стран­ных вещах. Теперь вы зна­е­те, сколь неимо­вер­но, про­сто чер­тов­ски прав­до­по­доб­ны­ми были сюже­ты Пикм­эна — и как все мы тер­за­лись догад­ка­ми, с чего он сри­со­вы­ва­ет сво­их пер­со­на­жей.

Так вот, на той скру­чен­ной фото­гра­фии на самом деле был изоб­ра­жен отнюдь не фон для его буду­щей кар­ти­ны. Там было запе­чат­ле­но само это суще­ство — то самое, кото­рое я уви­дел на неза­вер­шен­ном ужас­ном полотне. В сущ­но­сти, это была та самая модель, с кото­рой он сри­со­вы­вал сво­е­го мон­стра, а фоном ему слу­жи­ла сте­на сту­дии в том

под­ва­ле, на кото­рой даже отфик­си­ро­ва­лись мель­чай­шие дефек­ты ее покры­тия. Но Бог мой, Элиот, это была фото­гра­фия живо­го суще­ства!

Примечания:

1. Фью­зел­ли Ген­ри (1741–1825г.г.) — ита­льян­ский худож­ник швей­цар­ско­го про­ис­хож­де­ния, с 1782г. посто­ян­но жив­ший в Англии и про­сла­вив­ший­ся иллю­стра­ци­я­ми к Миль­то­ну (“Поте­рян­ный рай”), а так­же кар­ти­на­ми “готи­че­ско­го ужа­са” (Прим. ред.).
2. Доре Гюстав (1833–1883г.г.) — выда­ю­щий­ся фран­цуз­ский худож­ник­гра­фик и книж­ный иллю­стра­тор.
3. Гойя Фран­сис­ко (174б-1828г.г.) — вели­кий испан­ский худож­ник и гра­фик.