Говард Филлипс Лавкрафт

СИЯНИЕ ИЗВНЕ

(The Colour Out of Space)
Напи­са­но в 1927 году
Дата пере­во­да неиз­вест­на
Пере­вод И. Бог­да­но­ва

////

К запа­ду от Арк­хе­ма высят­ся угрю­мые кру­чи, пере­ме­жа­ю­щи­е­ся леси­сты­ми доли­на­ми, в чьи непро­лаз­ные дебри не дово­ди­лось заби­рать­ся ни одно­му дро­во­се­ку. Там встре­ча­ют­ся узкие лощи­ны, порос­шие дере­вья­ми с при­чуд­ли­во изо­гну­ты­ми ство­ла­ми и столь густы­ми кро­на­ми, что ни одно­му лучу солн­ца не уда­ет­ся про­бить­ся сквозь их сво­ды и поиг­рать на поверх­но­сти сон­но жур­ча­щих ручьев. По отло­гим каме­ни­стым скло­нам хол­мов раз­бро­са­ны древ­ние фер­мер­ские уго­дья, чьи при­зе­ми­стые, зам­ше­лые стро­е­ния скры­ва­ют в сво­их сте­нах веко­вые сек­ре­ты Новой Англии. Там повсю­ду царит запу­сте­ние – мас­сив­ные дымо­хо­ды раз­ру­ше­ны вре­ме­нем, а пане­ли­ро­ван­ные сте­ны опас­но зава­ли­ва­ют­ся под тяже­стью низ­ких дву­скат­ных крыш. Мест­ные жите­ли дав­но поки­ну­ли эти места, да и вновь при­бы­ва­ю­щие пере­се­лен­цы пред­по­чи­та­ют здесь не задер­жи­вать­ся. В раз­ное вре­мя сюда наез­жа­ли фран­ко­ка­над­цы, ита­льян­цы и поля­ки, но очень ско­ро все они соби­ра­лись и сле­до­ва­ли даль­ше. И вовсе не пото­му, что обна­ру­жи­ва­ли какие-либо явны­е­не­до­стат­ки, – нет, ниче­го тако­го, что мож­но было бы уви­деть, услы­шать или пощу­пать рука­ми, здесь не води­лось, – про­сто само место дей­ство­ва­ло им на нер­вы, рож­дая в вооб­ра­же­нии стран­ные фан­та­зии и не давая заснуть по ночам. Это, пожа­луй, един­ствен­ная при­чи­на, по кото­рой чужа­ки не селят­ся здесь, ибо допод­лин­но извест­но, что нико­му из них ста­рый Эмми Пирс и сло­вом не обмол­вил­ся о том, что хра­нит его память об «ока­ян­ных днях». Эмми, кото­ро­го в здеш­них кра­ях уже дав­но счи­та­ют немно­го повре­див­шим­ся в уме, остал­ся един­ствен­ным, кто не захо­тел поки­нуть наси­жен­ное место и уехать в город. И еще, во всей окру­ге толь­ко он один осме­ли­ва­ет­ся рас­ска­зы­вать об «ока­ян­ных днях», да и то пото­му, что сра­зу же за его домом начи­на­ет­ся поле, по кото­ро­му мож­но очень быст­ро добрать­ся до все­гда ожив­лен­ной доро­ги, веду­щей в Арк­хем.

Неко­гда доро­га про­хо­ди­ла по хол­мам и доли­нам пря­ми­ком через Испе­пе­лен­ную пустошь, но после того, как люди отка­за­лись ездить по ней, было про­ло­же­но новое шос­се, оги­ба­ю­щее мест­ность с юга. Одна­ко сле­ды ста­рой доро­ги все еще мож­но раз­ли­чить сре­ди густой порос­ли насту­па­ю­ще­го на нее леса, и, без сомне­ния, кое-какие ее при­ме­ты сохра­нят­ся даже после того, как боль­шая часть низи­ны будет затоп­ле­на под новое водо­хра­ни­ли­ще. Когда это слу­чит­ся, веко­вые леса падут под уда­ра­ми топо­ров, а Испе­пе­лен­ная пустошь навсе­гда скро­ет­ся под тол­щей воды, на поверх­но­сти кото­рой будет отра­жать­ся без­мя­теж­ное голу­бое небо и поиг­ры­вать бли­ка­ми солн­це. И тогда тай­на «ока­ян­ных дней» ста­нет все­го лишь еще одной непо­сти­жи­мой тай­ной вод­ных пучин, еще одним сокры­тым на века сек­ре­том древ­не­го оке­а­на, еще одной недо­ступ­ной чело­ве­че­ско­му пони­ма­нию загад­кой древ­ней пла­не­ты.

Когда я толь­ко соби­рал­ся отпра­вить­ся к этим хол­мам и доли­нам на раз­мет­ку ново­го водо­хра­ни­ли­ща, меня пре­ду­пре­ди­ли, что место это «нечи­стое». Дело было в Арк­хе­ме, ста­рин­ном и, пожа­луй, одном из немно­гих остав­ших­ся город­ков, где леген­ды о нечи­стой силе дожи­ли до наших дней, и я вос­при­нял пре­ду­пре­жде­ние как часть обя­за­тель­ных страш­ных исто­рий, кото­ры­ми седо­вла­сые ста­руш­ки испо­кон веков пич­ка­ют сво­их вну­ков на ночь. Само же назва­ние «Испе­пе­лен­ная пустошь» пока­за­лось мне черес­чур вычур­ным и аффек­ти­ро­ван­ным, и я, пом­нит­ся, еще удив­лял­ся, отку­да вся эта сверхъ­есте­ствен­ная чушь мог­ла про­со­чить­ся в пре­да­ния потом­ков бла­го­че­сти­вых пури­тан. Одна­ко, после того как я соб­ствен­ны­ми гла­за­ми уви­дел эту нево­об­ра­зи­мую меша­ни­ну тем­ных уще­лий и обры­ви­стых скло­нов, я пере­стал удив­лять­ся чему-либо, кро­ме зага­доч­ной при­ро­ды ката­клиз­ма, ее поро­див­ше­го. Когда я добрал­ся туда, было ясное ран­нее утро, но сто­и­ло мне сту­пить под мрач­ные сво­ды уще­лий, как я ока­зал­ся в веч­ном полу­мра­ке. Для типич­ных лесов Новой Англии дере­вья рос­ли здесь слиш­ком часто, а ство­лы их были черес­чур тол­сты. Да и мерт­вая тиши­на, царив­шая в узких про­хо­дах, была черес­чур мерт­вой, и слиш­ком уж мно­го сыро­сти таил в себе настил из осклиз­ло­го мха и древ­не­го пере­гноя.

На откры­тых местах, боль­шей частью вдоль ста­рой доро­ги, мне попа­да­лись малень­кие фер­мы, при­ту­лив­ши­е­ся к скло­нам хол­мов. На неко­то­рых из них все построй­ки были в сохран­но­сти, на иных – толь­ко одна или две, но встре­ча­лись и такие, где сре­ди раз­ва­лин воз­вы­ша­лась лишь оди­но­кая печ­ная тру­ба или тем­нел раз­вер­стый зев полу­за­сы­пан­но­го мусо­ром погре­ба. Повсю­ду власт­во­ва­ли сор­ня­ки и колюч­ки, в зарос­лях кото­рых при моем появ­ле­нии начи­на­лась бес­по­кой­ная воз­ня неве­до­мых лес­ных тва­рей. На всем, что меня окру­жа­ло, лежа­ла печать тре­во­ги и смерт­ной тос­ки, некая вуаль нере­аль­но­сти и гро­тес­ка, как если бы из при­выч­ной с дет­ства кар­ти­ны вдруг про­пал жиз­нен­но важ­ный эле­мент пер­спек­ти­вы или све­то­те­ни. Теперь я уже не удив­лял­ся тому, что пере­се­лен­цы не захо­те­ли обос­но­вы­вать­ся в этих местах, ибо вряд ли нашел­ся бы хоть один чело­век, кото­рый согла­сил­ся бы остать­ся здесь на ночь. Слиш­ком уж похо­дил этот пей­заж на кар­ти­ны Саль­ва­то­ра Розы,1 слиш­ком уж силь­но напо­ми­нал он нече­сти­вые гра­вю­ры из забы­тых кол­дов­ских книг.

Но все это не шло ни в какое срав­не­ние с Испе­пе­лен­ной пусто­шью. Как толь­ко я наткнул­ся на нее посре­ди оче­ред­ной доли­ны, я тот­час же понял, что это она и есть, ибо ни одно дру­гое назва­ние не мог­ло бы столь вер­но пере­дать свое­об­ра­зие это­го места, как, впро­чем, и ни одно дру­гое место на зем­ле не мог­ло бы столь точ­но соот­вет­ство­вать это­му назва­нию. Это опре­де­ле­ние каза­лось рож­ден­ным в голо­ве неве­до­мо­го поэта после того, как он побы­вал в дан­ной гео­гра­фи­че­ской точ­ке необъ­ят­но­го мате­ри­ка: На пер­вый взгляд пустошь пред­став­ля­ла собой обыч­ную про­пле­ши­ну, какие оста­ют­ся в резуль­та­те лес­но­го пожа­ра, – но поче­му же, вопро­шал я себя, на этих пяти акрах серо­го без­мол­вия, въев­ше­го­ся в окрест­ные леса и луга напо­до­бие того, как кап­ля кис­ло­ты въеда­ет­ся в бума­гу, с тех пор не вырос­ло ни одной зеле­ной былин­ки? Боль­шая часть пусто­ши лежа­ла к севе­ру от ста­рой доро­ги, и толь­ко самый ее кра­е­шек пере­пол­зал за южную обо­чи­ну. Когда я поду­мал о том, что мне при­дет­ся пере­се­кать это нежи­вое пепель­ное пят­но, я почув­ство­вал, что все мое суще­ство необъ­яс­ни­мым обра­зом про­ти­вит­ся это­му. И толь­ко чув­ство дол­га и ответ­ствен­ность за воз­ло­жен­ное пору­че­ние заста­ви­ли меня нако­нец дви­нуть­ся даль­ше. На всем про­тя­же­нии мое­го пути через пустошь я не встре­тил ни малей­ших при­зна­ков рас­ти­тель­но­сти. Повсю­ду, насколь­ко хва­та­ло глаз, недви­жи­мо, не колы­ши­мая ни еди­ным дуно­ве­ни­ем вет­ра, лежа­ла мель­чай­шая серая пыль или, если угод­но, пепел. В непо­сред­ствен­ной бли­зо­сти от пусто­ши дере­вья име­ли стран­ный, нездо­ро­вый вид, а по само­му краю выжжен­но­го пят­на сто­я­ло и лежа­ло нема­ло мерт­вых гни­ю­щих ство­лов. Как ни уско­рял я шаг, я все же успел заме­тить спра­ва от себя гру­ду потем­нев­ших кир­пи­чей и булыж­ни­ка, высив­шу­ю­ся на месте обва­лив­ше­го­ся дымо­хо­да, и еще одну такую же кучу там, где рань­ше, по всей види­мо­сти, сто­ял погреб. Немно­го поодаль зиял чер­ный про­вал колод­ца, из недр кото­ро­го взды­ма­лись зло­вон­ные испа­ре­ния и окра­ши­ва­ли про­хо­дя­щие сквозь них сол­неч­ные лучи в стран­ные, незем­ные тона. После пусто­ши даже дол­гий, изну­ри­тель­ный подъ­ем под тем­ны­ми сво­да­ми чащо­бы пока­зал­ся мне при­ят­ным и осве­жа­ю­щим, и я боль­ше не удив­лял­ся тому, что сто­ит толь­ко раз­го­во­ру зай­ти об этих местах, жите­ли Арк­хе­ма пере­хо­дят на испу­ган­ный шепот. Я не смог раз­ли­чить побли­зо­сти ни одно­го стро­е­ния или хотя бы раз­ва­лин: похо­же, что и в ста­рые вре­ме­на здесь ред­ко быва­ли люди. В насту­пив­ших сумер­ках ника­кая сила не смог­ла бы подвиг­нуть меня на воз­вра­ще­ние преж­ним путем, а пото­му я добрал­ся до горо­да по более дол­гой, но зато доста­точ­но уда­лен­ной от пусто­ши южной доро­ге. Все вре­мя, пока я шагал по ней, мне смут­но хоте­лось, что­бы нале­тев­шие вдруг обла­ка закры­ли собой неис­чис­ли­мые звезд­ные без­дны, навис­шие над моею голо­вой и рож­дав­шие в глу­бине души пер­во­быт­ный страх.

Вече­ром я при­нял­ся рас­спра­ши­вать мест­ных ста­ро­жи­лов об Испе­пе­лен­ной пусто­ши и о том, что озна­ча­ла фра­за «ока­ян­ные дни», кото­рую они так часто повто­ря­ли в сво­их уклон­чи­вых отве­тах. Как и рань­ше, мне не уда­лось ниче­го тол­ком раз­уз­нать, кро­ме, пожа­луй, того, что зага­доч­ное про­ис­ше­ствие, воз­бу­див­шее мое любо­пыт­ство, слу­чи­лось гораз­до позд­нее, чем я пред­по­ла­гал, и было не оче­ред­ной выдум­кой, испо­кон веков пере­да­ю­щей­ся из поко­ле­ния в поко­ле­ние, но совер­шен­но реаль­ным собы­ти­ем, мно­го­чис­лен­ные сви­де­те­ли кото­ро­го и по сию пору нахо­дят­ся в доб­ром здра­вии. Я выяс­нил, что дело про­ис­хо­ди­ло в вось­ми­де­ся­тых годах про­шло­го сто­ле­тия и что тогда была уби­та или бес­след­но про­па­ла одна мест­ная фер­мер­ская семья, но даль­ней­ших подроб­но­стей мои собе­сед­ни­ки не смог­ли, а может быть, и не поже­ла­ли мне сооб­щить. При этом все они, слов­но сго­во­рив­шись, убеж­да­ли меня не обра­щать вни­ма­ния на поло­ум­ные рос­сказ­ни ста­ро­го Эмми Пир­са. Это пора­зи­тель­ное еди­но­ду­шие как раз и послу­жи­ло при­чи­ной тому, что на сле­ду­ю­щее утро, порас­спро­сив доро­гу у слу­чай­ных про­хо­жих, я сто­ял у две­рей полу­раз­ва­лив­ше­го­ся кот­те­джа, в кото­ром на самом краю леса, там, где начи­на­ют попа­дать­ся пер­вые дере­вья с урод­ли­во тол­сты­ми ство­ла­ми, в пол­ном оди­но­че­стве оби­тал мест­ный юро­ди­вый.

Это было неве­ро­ят­но древ­нее стро­е­ние, от кото­ро­го уже начи­нал исхо­дить тот осо­бый запах, кото­рый име­ют обык­но­ве­ние изда­вать дома, про­сто­яв­шие на зем­ле черес­чур дол­го.

При­шлось изряд­но поко­ло­тить в дверь, преж­де чем ста­рик под­нял­ся открыть мне, и по тому, как мед­ли­тель­на была его шар­ка­ю­щая поход­ка, я понял, что он дале­ко не обра­до­ван мое­му посе­ще­нию. Он ока­зал­ся не такой раз­ва­ли­ной, как я его себе пред­став­лял, одна­ко потух­шие, опу­щен­ные долу гла­за, неряш­ли­вое пла­тье и вскло­ко­чен­ная седая боро­да при­да­ва­ли ему доволь­но изну­рен­ный и подав­лен­ный вид. Не зная, как луч­ше под­сту­пить­ся к ста­ри­ку, я при­тво­рил­ся, что мой визит носит чисто дело­вой харак­тер, и при­нял­ся рас­ска­зы­вать о цели сво­их изыс­ка­ний, попут­но встав­ляя вопро­сы, каса­ю­щи­е­ся харак­те­ра мест­но­сти. Мое невы­со­кое мне­ние о его умствен­ных спо­соб­но­стях, сло­жив­ше­е­ся из раз­го­во­ров с город­ски­ми обы­ва­те­ля­ми, так­же ока­за­лось невер­ным – он был доста­точ­но смет­лив и обра­зо­ван для того, что­бы мгно­вен­но уяс­нить себе суть дела не хуже любо­го дру­го­го арк­хем­ца. Одна­ко он вовсе не похо­дил на обыч­но­го сред­не­ста­ти­сти­че­ско­го фер­ме­ра, каких я нема­ло встре­чал в рай­о­нах, пред­на­зна­чен­ных под затоп­ле­ние. Во вся­ком слу­чае, я не услы­шал от него ни одно­го про­те­ста по пово­ду уни­что­же­ния пере­рос­ших лесов и запу­щен­ных уго­дий, хотя, воз­мож­но, он отнес­ся к это­му так спо­кой­но лишь пото­му, что его соб­ствен­ный дом нахо­дил­ся вне гра­ниц буду­ще­го озе­ра. Един­ствен­ным чув­ством, отра­зив­шим­ся на его лице, было чув­ство облег­че­ния, как буд­то он толь­ко и желал, что­бы мрач­ные веко­вые доли­ны, по кото­рым ему дове­лось бро­дить всю свою жизнь, исчез­ли навсе­гда. Конеч­но, их луч­ше зато­пить, мистер, а еще луч­ше – если бы их зато­пи­ли тогда, сра­зу же после «ока­ян­ных дней». И вот тут-то, после это­го неожи­дан­но­го вступ­ле­ния, он пони­зил голос до дове­ри­тель­но­го хрип­ло­го шепо­та, подал­ся кор­пу­сом впе­ред и, выра­зи­тель­но пока­чи­вая дро­жа­щим ука­за­тель­ным паль­цем пра­вой руки, начал свой рас­сказ.

Я без­молв­но слу­шал и, по мере того как его дре­без­жа­щий голос все боль­ше завла­де­вал моим созна­ни­ем, ощу­щал, как, несмот­ря на теп­лый лет­ний день, по мое­му телу все чаще про­бе­га­ет неволь­ный озноб. Не раз мне при­хо­ди­лось помо­гать рас­сказ­чи­ку нахо­дить поте­рян­ную нить повест­во­ва­ния, свя­зы­вать воеди­но обрыв­ки науч­ных посту­ла­тов, под­хва­чен­ных им из раз­го­во­ров про­ез­жих про­фес­со­ров, или же пре­одо­ле­вать иные запу­тан­ные места, в кото­рых ему изме­ня­ло чув­ство логи­ки и после­до­ва­тель­но­сти собы­тий. Когда ста­рик закон­чил, я более не удив­лял­ся ни тому, что он слег­ка тро­нул­ся умом, ни тому, что жите­ли Арк­хе­ма избе­га­ют гово­рить об Испе­пе­лен­ной пусто­ши. Не желая сно­ва очу­тить­ся один на один со звез­да­ми, я поспе­шил вер­нуть­ся в гости­ни­цу до захо­да солн­ца, а на сле­ду­ю­щий день уже воз­вра­щал­ся в Бостон сда­вать свои пол­но­мо­чия. Я не мог заста­вить себя еще раз при­бли­зить­ся к это­му мрач­но­му хао­су чащоб и кру­тых скло­нов или хотя бы взгля­нуть в сто­ро­ну серо­го пят­на Испе­пе­лен­ной пусто­ши, посре­ди кото­рой, рядом с гру­дой бито­го кир­пи­ча и булыж­ни­ка, чер­нел без­дон­ный зев колод­ца. Теперь уже неда­лек тот день, когда водо­хра­ни­ли­ще будет постро­е­но и несколь­ко саже­ней воды надеж­но упря­чут под собою всю эту ста­ро­дав­нюю жуть. Одна­ко я отнюдь не уве­рен, что, даже после того, как это про­изой­дет, я когда-либо отва­жусь про­ез­жать по тем местам ночью, – и уж ничто на све­те не заста­вит меня испить хотя бы гло­ток воды из ново­го арк­хем­ско­го водо­про­во­да. По сло­вам Эмми, все нача­лось с метео­ри­та. До той поры по всей окру­ге невоз­мож­но было сыс­кать и одно­го страш­но­го пре­да­ния – все они повы­ве­лись после пре­кра­ще­ния ведь­мов­ских про­цес­сов, но даже в те глу­хие вре­ме­на, когда охо­та на ведьм шла в пол­ную силу, при­ле­га­ю­щие к Арк­хе­му запад­ные леса не таи­ли в себе и деся­той доли того ужа­са, каким люди наде­ли­ли, напри­мер, неболь­шой ост­ро­вок посре­ди Мис­ка­то­ни­ка, где у камен­но­го алта­ря при­чуд­ли­вой фор­мы, уста­нов­лен­но­го там задол­го до появ­ле­ния на мате­ри­ке пер­вых индей­цев, сата­на имел обык­но­ве­ние устра­и­вать свои при­е­мы. Здеш­ние же леса нечи­стые духи обхо­ди­ли сто­ро­ной, и до наступ­ле­ния «ока­ян­ных дней» в их таин­ствен­ном полу­мра­ке не скры­ва­лось ниче­го зло­ве­ще­го. А потом появи­лось это белое полу­ден­ное обла­ко, эта цепоч­ка раз­ры­вов по все­му небу и, нако­нец, этот огром­ный столб дыма, вырос­ший над зате­рян­ной в дебрях леса лощи­ной. К вече­ру того дня все­му Арк­хе­му ста­ло извест­но: поря­доч­ных раз­ме­ров ска­ла сва­ли­лась с неба и уго­ди­ла пря­мо во двор Нау­ма Гард­не­ра, где и упо­ко­и­лась в огром­ной ворон­ке рядом с колод­цем. Дом Нау­ма сто­ял на том самом месте, где позд­нее суж­де­но было появить­ся Испе­пе­лен­ной пусто­ши. Это был на ред­кость опрят­ный, чистень­кий домик, и сто­ял он посре­ди цве­ту­щих садов и полей.

Наум поехал в город рас­ска­зать тамош­ним жите­лям о метео­ри­те, а по доро­ге завер­нул к Эмми Пир­су. Эмми тогда было сорок лет, голо­ва у него рабо­та­ла не в при­мер луч­ше, чем сей­час, и пото­му все после­до­вав­шие собы­тия накреп­ко вре­за­лись ему в память. На сле­ду­ю­щее утро Эмми и его жена вме­сте с тре­мя про­фес­со­ра­ми Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та, поспе­шив­ши­ми соб­ствен­ны­ми гла­за­ми узреть при­шель­ца из неиз­ве­дан­ных глу­бин меж­звезд­но­го про­стран­ства, отпра­ви­лись к месту паде­ния метео­ри­та. По при­бы­тии их преж­де все­го уди­вил тот факт, что раз­ме­ры боли­да ока­за­лись не таки­ми гро­мад­ны­ми, как им за день до того обри­со­вал хозя­ин фер­мы.

«Он съе­жил­ся», – объ­яс­нил Наум, ука­зы­вая на доволь­но высо­кий буро­ва­тый хол­мик, воз­вы­шав­ший­ся посре­ди неров­но­го пят­на иско­ре­жен­ной поч­вы и обуг­лив­шей­ся тра­вы рядом с колод­цем, одна­ко уче­ные мужи тут же воз­ра­зи­ли, что метео­ри­ты «съе­жи­вать­ся» не могут. Наум доба­вил еще, что жар, исхо­дя­щий от рас­ка­лен­ной глы­бы, не спа­да­ет с тече­ни­ем вре­ме­ни и что по ночам от нее исхо­дит сла­бое сия­ние. Про­фес­со­ра поты­ка­ли болид кир­кой и обна­ру­жи­ли, что он на удив­ле­ние мягок. Он дей­стви­тель­но ока­зал­ся мяг­ким, как гли­на или как смо­ла, и пото­му неболь­шой кусо­чек, кото­рый уче­ные мужи унес­ли в уни­вер­си­тет для ана­ли­за, им при­шлось ско­рее отщи­пы­вать, неже­ли отла­мы­вать от основ­ной глы­бы. Им так­же при­шлось поме­стить обра­зец в ста­рую бадью, поза­им­ство­ван­ную на кухне у Нау­ма, ибо даже столь малая частич­ка метео­ри­та упря­мо отка­зы­ва­лась охла­ждать­ся на воз­ду­хе. На обрат­ном пути они оста­но­ви­лись пере­дох­нуть у Эмми, и тут-то мис­сис Пирс изряд­но оза­да­чи­ла их, заме­тив, что кусо­чек метео­ри­та за это вре­мя зна­чи­тель­но умень­шил­ся в раз­ме­рах, да к тому же еще почти напо­ло­ви­ну про­жег дно гард­не­ров­ской бадьи. Впро­чем, он и с само­го нача­ла был не очень велик, и, может быть, тогда им толь­ко пока­за­лось, что они взя­ли боль­ше.

На сле­ду­ю­щий день – а было это в июне восемь­де­сят вто­ро­го – сверх меры воз­буж­ден­ные про­фес­со­ра опять всей гурь­бой нагря­ну­ли на фер­му Гард­не­ров. Про­хо­дя мимо дома Эмми, они нена­дол­го задер­жа­лись, что­бы рас­ска­зать ему о необык­но­вен­ных вещах, кото­рые выде­лы­вал при­не­сен­ный ими нака­нуне обра­зец, преж­де чем исчез­нуть без сле­да вме­сте со стек­лян­ной мен­зур­кой, в кото­рую его поме­сти­ли. По сему пово­ду уни­вер­си­тет­ские умни­ки дол­го пока­чи­ва­ли голо­ва­ми, рас­суж­дая о стран­ном срод­стве ядра метео­ри­та с крем­ни­ем. И вооб­ще, в их образ­цо­вой иссле­до­ва­тель­ской лабо­ра­то­рии ана­ли­зи­ру­е­мый мате­ри­ал повел себя непо­до­ба­ю­щим обра­зом: тер­ми­че­ская обра­бот­ка дре­вес­ным углем не про­из­ве­ла на него ника­ко­го воз­дей­ствия и не выяви­ла ника­ких сле­дов погло­щен­ных газов, бура дала отри­ца­тель­ную реак­цию, а нагре­ва­ние при самых высо­ких тем­пе­ра­ту­рах, вклю­чая и те, что полу­ча­ют­ся при рабо­те с кис­ло­род­но-водо­род­ной горел­кой, выяви­ло лишь его пол­ную и без­услов­ную неспо­соб­ность к испа­ре­нию. На нако­вальне он толь­ко под­твер­дил свою подат­ли­вость, а в затем­нен­ной каме­ре – люми­нес­цент­ность. Его неже­ла­ние осты­вать окон­ча­тель­но взбу­до­ра­жи­ло весь тех­но­ло­ги­че­ский кол­ледж, а после того как спек­тро­ско­пия пока­за­ла нали­чие све­то­вых полос, не име­ю­щих ниче­го обще­го с поло­са­ми обыч­но­го спек­тра, сре­ди уче­ных толь­ко и было раз­го­во­ров что о новых эле­мен­тах, непред­ска­зу­е­мых опти­че­ских свой­ствах и про­чих вещах, кото­рые обык­но­вен­но изре­ка­ют уче­ные мужи, столк­нув­шись с нераз­ре­ши­мой загад­кой.

Несмот­ря на то что обра­зец сам по себе напо­ми­нал сгу­сток огня, они пыта­лись рас­пла­вить его в тиг­ле со все­ми извест­ны­ми реа­ген­та­ми. Вода не дала ника­ких резуль­та­тов. Азот­ная кис­ло­та и даже цар­ская вод­ка лишь ярост­но шипе­ли и раз­ле­та­лись мел­ки­ми брыз­га­ми, сопри­кос­нув­шись с его рас­ка­лен­ной поверх­но­стью. Эмми с тру­дом при­по­ми­нал все эти муд­ре­ные назва­ния, но, когда я начал пере­чис­лять ему неко­то­рые рас­тво­ри­те­ли, обыч­но при­ме­ня­е­мые в тако­го рода про­це­ду­рах, он соглас­но кивал голо­вой. Да, они про­бо­ва­ли и амми­ак, и едкий натр, и спирт, и эфир, и воню­чий дисуль­фид угле­ро­да, и еще дюжи­ну дру­гих средств, но, хотя обра­зец начал поне­мно­гу осты­вать и умень­шать­ся в раз­ме­рах, в соста­ве рас­тво­ри­те­лей не было обна­ру­же­но ника­ких изме­не­ний, ука­зы­ва­ю­щих на то, что они вооб­ще вошли в сопри­кос­но­ве­ние с иссле­ду­е­мым мате­ри­а­лом. Одна­ко вне вся­ко­го сомне­ния веще­ство это было метал­лом. Преж­де все­го пото­му, что оно выка­зы­ва­ло маг­не­ти­че­ские свой­ства, а кро­ме того, после погру­же­ния в кис­лот­ные рас­тво­ри­те­ли уче­ным уда­лось уло­вить сла­бые сле­ды вид­ман­штет­то­вых фигур,2 обыч­но полу­ча­е­мых при рабо­те с метал­ла­ми метео­рит­но­го про­ис­хож­де­ния. После того как обра­зец уже зна­чи­тель­но поостыл, опы­ты были про­дол­же­ны в стек­лян­ных ретор­тах, в одной из кото­рых и были остав­ле­ны на ночь образ­цы, полу­чен­ные в ходе рабо­ты из исход­но­го кус­ка. На сле­ду­ю­щее утро все они исчез­ли вме­сте с ретор­той, оста­вив после себя обуг­лен­ное пят­но на дере­вян­ном стел­ла­же, куда нака­нуне вече­ром их поме­стил лабо­рант.

Все это про­фес­со­ра пове­да­ли Эмми, оста­но­вив­шись нена­дол­го у две­рей его дома, и дело кон­чи­лось тем, что он опять, на этот раз без жены, отпра­вил­ся с ними погла­зеть на таин­ствен­но­го послан­ни­ка звезд. За два про­шед­ших дня метео­рит «съе­жил­ся» настоль­ко замет­но, что даже не веря­щие ни во что про­фес­со­ра не смог­ли отри­цать оче­вид­ность того, что лежа­ло у них перед гла­за­ми. За исклю­че­ни­ем несколь­ких осы­па­ний поч­вы, меж­ду кра­я­ми ворон­ки и сжи­ма­ю­щей­ся бурой глы­бой теперь было изряд­ное коли­че­ство пусто­го места, да и шири­на самой глы­бы, рав­няв­ша­я­ся нака­нуне семи футам, теперь едва ли дости­га­ла пяти. Она все еще была невы­но­си­мо горя­ча, и пото­му город­ским муд­ре­цам при­шлось соблю­дать мак­си­маль­ную осто­рож­ность, иссле­дуя ее поверх­ность и – при помо­щи молот­ка и ста­мес­ки – отде­ляя от нее еще один доволь­но круп­ный кусок. На этот раз они коп­ну­ли глуб­же и при извле­че­нии сво­ей добы­чи обна­ру­жи­ли, что ядро метео­ри­та было не столь одно­род­ным, как они пола­га­ли вна­ча­ле.

Взо­ру их откры­лось нечто, напо­ми­нав­шее боко­вую поверх­ность свер­ка­ю­щей гло­бу­лы, засев­шей в основ­ной мас­се боли­да, напо­до­бие икрин­ки. Цвет гло­бу­лы, отча­сти схо­жий с неко­то­ры­ми поло­са­ми стран­но­го спек­тра, полу­чен­но­го уче­ны­ми нака­нуне, невоз­мож­но было опре­де­лить сло­ва­ми, да и цве­том-то его мож­но было назвать лишь с боль­шой натяж­кой – настоль­ко мало обще­го имел он с зем­ной цве­то­вой палит­рой. Лег­кое проб­ное посту­ки­ва­ние по лос­ня­ще­му­ся телу гло­бу­лы выяви­ло, с одной сто­ро­ны, хруп­кость ее сте­нок, а с дру­гой – ее полую при­ро­ду. Потом один из про­фес­со­ров вре­зал по ней как сле­ду­ет молот­ком, и она лоп­ну­ла с тон­ким непри­ят­ным зву­ком, напо­ми­на­ю­щим хлю­па­нье. Одна­ко более ниче­го не про­изо­шло: раз­би­тая гло­бу­ла не толь­ко не выпу­сти­ла из себя ника­ко­го содер­жи­мо­го, но и сама момен­таль­но исчез­ла, оста­вив после себя лишь сфе­ри­че­ское, в три дюй­ма шири­ной, углуб­ле­ние в метео­рит­ной поро­де да надеж­ду в голо­вах уче­ных мужей на обна­ру­же­ние дру­гих подоб­ных гло­бул. Надеж­да эта ока­за­лась напрас­ной, и после несколь­ких неудач­ных попы­ток про­бу­рить рас­ка­лен­ный болид в поис­ках новых гло­бул в руках неуто­ми­мых иссле­до­ва­те­лей остал­ся лишь обра­зец, кото­рый им уда­лось извлечь нынеш­ним утром и кото­рый, как выяс­ни­лось позд­нее, в лабо­ра­тор­ных усло­ви­ях повел себя ничуть не луч­ше сво­е­го пред­ше­ствен­ни­ка. Кро­ме уже извест­ных пла­стич­но­сти, энер­го­ем­ко­сти, маг­не­тиз­ма, спо­соб­но­сти све­тить­ся в тем­но­те, немно­го охла­ждать­ся в кон­цен­три­ро­ван­ных кис­ло­тах и неиз­вест­но куда уле­ту­чи­вать­ся в воз­душ­ной сре­де, а так­же уни­каль­но­го спек­тра и пред­рас­по­ло­жен­но­сти к бур­но­му вза­и­мо­дей­ствию с крем­ни­ем, резуль­та­том кото­ро­го явля­лось вза­им­ное уни­что­же­ние обо­их реа­ген­тов, иссле­ду­е­мое веще­ство не выка­за­ло ров­ным сче­том ника­ких инди­ви­ду­аль­ных свойств. В кон­це кон­цов, исчер­пав все суще­ству­ю­щие мето­ды ана­ли­за, уни­вер­си­тет­ские уче­ные вынуж­де­ны были при­знать, что в их обшир­ном хра­ни­ли­ще зна­ний для него про­сто не суще­ству­ет под­хо­дя­щей пол­ки. Метео­рит явно не имел ниче­го обще­го с нашей пла­не­той – он был плоть от пло­ти неве­до­мо­го кос­ми­че­ско­го про­стран­ства и, как тако­вой, был наде­лен его неве­до­мы­ми свой­ства­ми и под­чи­нял­ся его неве­до­мым зако­нам.

Той ночью раз­ра­зи­лась гро­за, а когда на сле­ду­ю­щее утро про­фес­со­ра опять появи­лись на фер­ме Нау­ма, их ожи­да­ло горь­кое разо­ча­ро­ва­ние. Обла­дая ярко выра­жен­ным маг­не­тиз­мом, метео­рит, оче­вид­но, таил в себе некие неиз­вест­ные элек­тро­ста­ти­че­ские свой­ства, ибо, соглас­но сви­де­тель­ству Нау­ма, во вре­мя гро­зы «он при­тя­ги­вал к себе все мол­нии под­ряд». Ему дове­лось наблю­дать, как в тече­ние часа мол­ния шесть раз уда­ря­ла в невы­со­кий буго­рок посре­ди его дво­ра, а когда гро­за мино­ва­ла, от при­шель­ца со звезд не оста­лось ниче­го, кро­ме напо­ло­ви­ну засы­пан­ной ополз­нем ямы рядом с колод­цем. Рас­коп­ки не при­нес­ли ника­ко­го резуль­та­та, и уче­ные были вынуж­де­ны кон­ста­ти­ро­вать факт пол­но­го исчез­но­ве­ния метео­ри­та. Боль­ше им тут делать было нече­го, и они отпра­ви­лись назад в лабо­ра­то­рию про­дол­жать свои опы­ты над неуклон­но умень­ша­ю­щим­ся в раз­ме­рах образ­цом, кото­рый они на этот раз преду­смот­ри­тель­но запря­та­ли в свин­цо­вый кон­тей­нер. Это­го послед­не­го кусоч­ка им хва­ти­ло на неде­лю, по окон­ча­нии кото­рой они так и не узна­ли ниче­го цен­но­го о его при­ро­де. Когда же обра­зец нако­нец про­го­рел окон­ча­тель­но, от него не оста­лось ни шла­ка, ни осад­ка, ни каких-либо иных сле­дов его мате­ри­аль­но­го суще­ство­ва­ния, и с тече­ни­ем вре­ме­ни про­фес­со­ра нача­ли терять уве­рен­ность в том, что вооб­ще виде­ли этот зага­доч­ный обло­мок навис­шей над нами необъ­ят­ной без­дны, этот необъ­яс­ни­мый знак, послан­ный нам из дру­гих галак­тик, где власт­ву­ют иные зако­ны мате­рии, энер­гии и бытия. Вполне есте­ствен­но, что арк­хем­ские газе­ты, куда уни­вер­си­тет­ские мужи бро­си­лись поме­щать свои ста­тьи о необыч­ном фено­мене, устро­и­ли гран­ди­оз­ную шуми­ху по пово­ду метео­ри­та и чуть ли не еже­днев­но посы­ла­ли кор­ре­спон­ден­тов брать интер­вью у Нау­ма Гард­не­ра и чле­нов его семьи. А после того как у него побы­вал и репор­тер одной из бостон­ских еже­днев­ных газет, Наум быст­ро начал ста­но­вить­ся мест­ной зна­ме­ни­то­стью. Это был высо­кий, худой, доб­ро­душ­ный муж­чи­на пяти­де­ся­ти лет от роду. Он имел жену и тро­их детей, и все они в доб­ром согла­сии жили на неболь­шой, но по всем пока­за­те­лям образ­цо­вой фер­ме посре­ди доли­ны. Наум и Эмми, как и их жены, частень­ко загля­ды­ва­ли друг к дру­гу в гости, и за все годы зна­ком­ства Эмми не мог ска­зать о нем ниче­го, кро­ме само­го хоро­ше­го. Наум, кажет­ся, немно­го гор­дил­ся извест­но­стью, кото­рая неждан­но-нега­дан­но выпа­ла на долю его фер­мы, и все после­ду­ю­щие неде­ли толь­ко и гово­рил, что о метео­ри­те. Меж­ду тем в июле и авгу­сте того года для фер­ме­ров выда­лись горя­чие день­ки, и ему при­шлось изряд­но пово­зить­ся с заго­тов­кой сена, от тем­на до тем­на кур­си­руя на сво­ей гро­хо­чу­щей теле­ге по лес­ным про­се­кам, соеди­няв­шим фер­му с паст­би­щем за Чеп­ме­нов­ским ручьем. В этом году рабо­та дава­лась ему не так лег­ко, как преж­де, и он с гру­стью заме­чал, что чув­ству­ет при­бли­же­ние ста­ро­сти.

А затем насту­пи­ла осень. День ото дня нали­ва­лись соком ябло­ки и гру­ши, и тор­же­ству­ю­щий Наум клял­ся вся­ко­му встреч­но­му, что нико­гда еще его сады не при­но­си­ли столь рос­кош­но­го уро­жая. Дости­гав­шие неви­дан­ных раз­ме­ров и кре­по­сти пло­ды уро­ди­лись в таком пора­зи­тель­ном изоби­лии, что Гард­не­рам при­шлось зака­зать доба­воч­ную пар­тию бочек для хра­не­ния и пере­воз­ки сво­е­го буду­ще­го богат­ства. Одна­ко, когда при­шло вре­мя соби­рать фрук­ты, Нау­ма постиг­ло ужас­ное разо­ча­ро­ва­ние, ибо сре­ди неис­чис­ли­мо­го мно­же­ства этих, каза­лось бы, непре­взой­ден­ных кан­ди­да­тов на укра­ше­ние любо­го сто­ла не обна­ру­жи­лось ни одно­го, кото­рый мож­но было бы взять в рот. К неж­но­му вку­су пло­дов при­ме­ши­ва­лись неиз­вест­но отку­да взяв­ши­е­ся тош­но­твор­ная горечь и при­тор­ность, так что даже самый малей­ший над­кус вызы­вал непре­одо­ли­мое отвра­ще­ние. То же самое тво­ри­лось с поми­до­ра­ми и дыня­ми, и вско­ре упав­ший духом Наум вынуж­ден был при­ми­рить­ся с мыс­лью о том, что весь его нынеш­ний уро­жай без­воз­врат­но поте­рян. Будучи сооб­ра­зи­тель­ным малым, он тут же сопо­ста­вил это собы­тие с недав­ним кос­ми­че­ским фено­ме­ном и заявил, что это метео­рит отра­вил его зем­лю и что теперь ему оста­ет­ся толь­ко бла­го­да­рить Бога за то, что боль­шая часть осталь­ных поса­док нахо­ди­лась на уда­лен­ном от доро­ги пред­го­рье.

В том году зима при­шла рано, и выда­лась она на ред­кость суро­вой. Эмми теперь видел Нау­ма не так часто, как преж­де, но и несколь­ких корот­ких встреч ему хва­ти­ло, что­бы понять, что его друг чем-то не на шут­ку встре­во­жен. Да и осталь­ные Гард­не­ры замет­но изме­ни­лись: они ста­ли мол­ча­ли­вы и замкну­ты, и с тече­ни­ем вре­ме­ни их все реже мож­но было встре­тить на вос­крес­ных служ­бах и сель­ских празд­ни­ках. При­чи­ну вне­зап­ной мелан­хо­лии, пора­зив­шей досе­ле цве­ту­щее фер­мер­ское семей­ство, невоз­мож­но было объ­яс­нить, хотя вре­ме­на­ми то один, то дру­гой из домаш­них Нау­ма жало­вал­ся на ухуд­ша­ю­ще­е­ся здо­ро­вье и рас­стро­ен­ные нер­вы. Сам Наум выра­зил­ся по это­му пово­ду доста­точ­но опре­де­лен­но: одна­жды он заявил, что его бес­по­ко­ят сле­ды на сне­гу. На пер­вый взгляд то были обык­но­вен­ные бели­чьи, кро­ли­чьи и лисьи сле­ды, но наме­тан­ный глаз потом­ствен­но­го фер­ме­ра уло­вил нечто не совсем обыч­ное в рисун­ке каж­до­го отпе­чат­ка и в том, как они рас­по­ла­га­лись на сне­гу. Он не стал вда­вать­ся в подроб­но­сти, но у его собе­сед­ни­ков сло­жи­лось впе­чат­ле­ние, что таин­ствен­ные сле­ды толь­ко отча­сти соот­вет­ство­ва­ли ана­то­мии и повад­кам белок, кро­ли­ков и лис, водив­ших­ся в здеш­них местах испо­кон веков. Эмми не при­да­вал этим раз­го­во­рам боль­шо­го зна­че­ния до тех пор, пока одна­жды ночью ему не дове­лось, воз­вра­ща­ясь домой, про­ез­жать мимо фер­мы Нау­ма. В ярком све­те луны доро­гу пере­бе­жал кро­лик, и было в этом кро­ли­ке и его гигант­ских прыж­ках нечто такое, что очень не понра­ви­лось ни Эмми, ни его лоша­ди. Во вся­ком слу­чае, пона­до­бил­ся силь­ный рывок вожжей, что­бы поме­шать послед­ней во весь опор поне­стись прочь. После это­го слу­чая Эмми серьез­нее отно­сил­ся к рас­ска­зам Нау­ма и уже не удив­лял­ся тому, что каж­дое утро гард­не­ров­ские псы испу­ган­но жались по углам, а со вре­ме­нем настоль­ко утра­ти­ли былую бод­рость, что и вовсе пере­ста­ли лаять.

Как-то в фев­ра­ле сыно­вья Мак­г­ре­го­ра, что с Медоу-Хилл, отпра­ви­лись поохо­тить­ся на сур­ков и непо­да­ле­ку от фер­мы Гард­не­ров под­стре­ли­ли весь­ма стран­ный экзем­пляр. Туш­ка зверь­ка при­во­ди­ла в заме­ша­тель­ство сво­и­ми непри­выч­ны­ми раз­ме­ра­ми и про­пор­ци­я­ми, а на мор­де было напи­са­но жут­ко­ва­тое выра­же­ние, како­го до той поры нико­му не при­хо­ди­лось встре­чать у сур­ков. Изряд­но напу­гав­шись, маль­чиш­ки тут же забро­си­ли урод­ца подаль­ше в кусты и вер­ну­лись домой, так что по окру­ге при­нял­ся ходить лишь их ничем не под­твер­жден­ный, доволь­но фан­та­сти­че­ский рас­сказ. Одна­ко тот факт, что побли­зо­сти от дома Нау­ма лоша­ди ста­но­ви­лись пуг­ли­вы­ми, боль­ше не отри­цал­ся никем, и посте­пен­но отдель­ные тем­ные слу­хи нача­ли сла­гать­ся в леген­ды, кото­рые и до сих пор окру­жа­ют это про­кля­тое место.

Вес­ной ста­ли пого­ва­ри­вать, что близ фер­мы Гард­не­ров снег тает гораз­до быст­рее, чем во всех осталь­ных местах, а в нача­ле мар­та в лав­ке Пот­те­ра, что в Кларкс-Кор­нерз, состо­я­лось воз­буж­ден­ное обсуж­де­ние оче­ред­ной ново­сти. Про­ез­жая по гард­не­ров­ским уго­дьям,

Сти­вен Райс обра­тил вни­ма­ние на про­би­вав­шу­ю­ся вдоль кром­ки леса поросль скун­со­вой капу­сты. Нико­гда в жиз­ни ему не дово­ди­лось видеть скун­со­ву капу­сту столь огром­ных раз­ме­ров – и тако­го стран­но­го цве­та, что его вооб­ще невоз­мож­но было пере­дать сло­ва­ми. Рас­те­ния име­ли отвра­ти­тель­ный вид и изда­ва­ли рез­кий тош­но­твор­ный запах, учу­яв кото­рый лошадь Сти­ве­на при­ня­лась хра­петь и взбры­ки­вать. В тот же пол­день несколь­ко чело­век отпра­ви­лись взгля­нуть на подо­зри­тель­ную поросль и, при­быв на место, еди­но­душ­но согла­си­лись, что подоб­ные чудо­ви­ща не долж­ны пус­кать рост­ков в хри­сти­ан­ском мире. Тут все заго­во­ри­ли о про­пав­шем уро­жае преды­ду­щей осе­ни, и вско­ре по всей окру­ге не оста­лось ни еди­но­го чело­ве­ка, кото­рый не знал бы о том, что зем­ли Нау­ма отрав­ле­ны. Конеч­но, все дело было в метео­ри­те; и, памя­туя об уди­ви­тель­ных исто­ри­ях, кото­рые в про­шлом году рас­ска­зы­ва­ли о нем уни­вер­си­тет­ские уче­ные, несколь­ко фер­ме­ров, будучи по делам в горо­де, выбра­ли вре­мя и потол­ко­ва­ли с про­фес­со­ра­ми о всех про­ис­шед­ших за это вре­мя собы­ти­ях.

И вот одна­жды те вновь заяви­лись к Нау­му и часок-дру­гой покру­ти­лись на фер­ме, но, не имея склон­но­сти дове­рять вся­ко­го рода слу­хам и леген­дам, при­шли к очень скеп­ти­че­ским заклю­че­ни­ям. Дей­стви­тель­но, рас­те­ния выгля­де­ли доволь­но стран­но, но скун­со­ва капу­ста в боль­шин­стве слу­ча­ев име­ет доволь­но стран­ный вид и окрас­ку. Кро­ме того, не исклю­че­но, что какая-нибудь мине­раль­ная состав­ля­ю­щая метео­ри­та и в самом деле попа­ла в поч­ву, но если это так, то она вско­ре будет вымы­та грун­то­вы­ми вода­ми. А что каса­ет­ся сле­дов на сне­гу и пуг­ли­вых лоша­дей, то это, без сомне­ния, все­го лишь обыч­ные дере­вен­ские бай­ки, порож­ден­ные таким ред­ким науч­ным явле­ни­ем, как аэро­лит. Серьез­но­му чело­ве­ку не сле­ду­ет обра­щать вни­ма­ния на неле­пые пере­су­ды, ибо дав­но извест­но, что сель­ские жите­ли толь­ко и зна­ют, что рас­ска­зы­ва­ют небы­ли­цы и верят во вся­кую чушь. А пото­му, когда насту­пи­ли «ока­ян­ные дни», про­фес­со­ра дер­жа­лись в сто­роне от про­ис­хо­дя­ще­го и толь­ко пре­зри­тель­но фыр­ка­ли, услы­шав оче­ред­ное неве­ро­ят­ное изве­стие. Толь­ко один из них, полу­чив пол­то­ра года спу­стя от поли­ции для ана­ли­за две напол­нен­ные пеп­лом склян­ки, при­пом­нил, что непе­ре­да­ва­е­мый отте­нок листьев скун­со­вой капу­сты, с одной сто­ро­ны, очень напо­ми­нал одну из цве­то­вых полос необыч­но­го спек­тра, сня­то­го уни­вер­си­тет­ским спек­тро­ско­пом с образ­ца метео­ри­та, а с дру­гой – был срод­ни окрас­ке хруп­кой гло­бу­лы, обна­ру­жен­ной в теле при­шель­ца из кос­ми­че­ской без­дны. При­пом­нил он это пото­му, что две горст­ки пра­ха, при­не­сен­ные ему для ана­ли­за, дали в сво­ем спек­тре все те же стран­ные поло­сы, одна­ко через неко­то­рое вре­мя явле­ние это пре­кра­ти­лось и все сно­ва при­шло в нор­му.

На дере­вьях вокруг гард­не­ров­ско­го дома рано набух­ли поч­ки, и по ночам их вет­ви зло­ве­ще рас­ка­чи­ва­лись на вет­ру. Таде­уш, сред­ний сын Нау­ма, уве­рял, что вет­ки кача­ют­ся и тогда, когда ника­ко­го вет­ра нет, но это­му не мог­ли пове­рить даже самые заяд­лые из мест­ных сплет­ни­ков. Одна­ко все явствен­но ощу­ща­ли повис­шее в воз­ду­хе напря­же­ние. У Гард­не­ров появи­лась при­выч­ка вре­ме­на­ми без­молв­но вслу­ши­вать­ся в тиши­ну, как если бы там раз­да­ва­лись зву­ки, доступ­ные им одним. Вый­дя из это­го свое­об­раз­но­го тран­са, они ниче­го не мог­ли объ­яс­нить, ибо нахо­див­шие на них момен­ты оце­пе­не­ния сви­де­тель­ство­ва­ли не о напря­жен­ной рабо­те созна­ния, а ско­рее о почти пол­ном его отсут­ствии. К сожа­ле­нию, такие слу­чаи ста­но­ви­лись все более часты­ми, и вско­ре то, что «с Гард­не­ра­ми нелад­но», ста­ло обыч­ной темой мест­ных пере­су­дов. Когда рас­цве­ла кам­не­лом­ка, было заме­че­но, что ее буто­ны опять-таки име­ли стран­ную окрас­ку – не совсем такую, как у скун­со­вой капу­сты, но несо­мнен­но чем-то род­ствен­ную ей и, уж конеч­но, непо­хо­жую ни на какую дру­гую на зем­ле. Наум сорвал несколь­ко цвет­ков и при­нес их редак­то­ру «Арк­хем­ских ведо­мо­стей». Одна­ко сей почтен­ный джентль­мен не нашел ниче­го луч­ше­го, как напи­сать по это­му пово­ду про­стран­ный фелье­тон, очень изящ­но выстав­ляв­ший на посме­ши­ще тем­ные стра­хи неве­же­ствен­ных людей. Со сто­ро­ны Нау­ма и впрямь было ошиб­кой рас­ска­зы­вать солид­но­му трез­во­мыс­ля­ще­му горо­жа­ни­ну о том, что неко­то­рые бабоч­ки – в осо­бен­но­сти чер­ные, немыс­ли­мых раз­ме­ров тра­ур­ни­цы – вытво­ря­ли над цвет­ка­ми этих кам­не­ло­мок.

В апре­ле сре­ди мест­ных жите­лей рас­про­стра­ни­лась насто­я­щая эпи­де­мия стра­ха, кото­рая и при­ве­ла к тому, что про­ле­га­ю­щая мимо дома Нау­ма арк­хем­ская доро­га была окон­ча­тель­но забро­ше­на. При­чи­ной стра­ха была рас­ти­тель­ность. Дере­вья в гард­не­ров­ском саду оде­лись стран­ным цве­том, а на каме­ни­стой поч­ве дво­ра и на при­ле­га­ю­щих к дому паст­би­щах про­би­лась к све­ту неви­дан­ная поросль, кото­рую толь­ко очень опыт­ный бота­ник мог бы соот­не­сти с обыч­ной фло­рой дан­но­го реги­о­на. Все, за исклю­че­ни­ем трав и лист­вы, было окра­ше­но в раз­лич­ные соче­та­ния одно­го и того же при­зрач­но­го, нездо­ро­во­го тона, кото­ро­му не было места на Зем­ле. Один взгляд на бику­кул­лу вну­шал ужас, а неве­ро­ят­ная пест­ро­та вол­чьей сто­пы, каза­лось, слу­жи­ла тре­кля­то­му цвет­ку для того, что­бы изде­вать­ся над про­хо­див­ши­ми мимо людь­ми. Эмми вме­сте с Гард­не­ра­ми дол­го раз­мыш­ля­ли о том, что бы мог­ла озна­чать эта зло­ве­щая окрас­ка, и в кон­це кон­цов при­шли к выво­ду, что она очень напо­ми­на­ла окрас­ку хруп­кой гло­бу­лы, най­ден­ной в ядре метео­ри­та. Бес­счет­ное коли­че­ство раз Наум пере­па­хи­вал и засе­вал зано­во свои уго­дья в долине и пред­го­рьях, но так ниче­го и не смог поде­лать с отрав­лен­ной поч­вой. В глу­бине души он знал, что тру­ды его были напрас­ны, и наде­ял­ся лишь на то, что урод­ли­вая рас­ти­тель­ность нынеш­не­го лета вбе­рет в себя всю дрянь из при­над­ле­жа­щей ему зем­ли и очи­стит ее для буду­щих уро­жа­ев. Одна­ко уже тогда он был готов к само­му худ­ше­му и, каза­лось, толь­ко ждал того момен­та, когда навис­шая над его семьей туча раз­ра­зит­ся страш­ной гро­зой. Конеч­но, на нем ска­за­лось и то, что сосе­ди нача­ли их сто­ро­нить­ся, но послед­нее обсто­я­тель­ство он пере­но­сил гораз­до луч­ше, чем его жена, для кото­рой обще­ние с людь­ми зна­чи­ло очень мно­гое. Ребя­там, каж­дый день посе­щав­шим шко­лу, было не так тяже­ло, но и они были изряд­но напу­га­ны ходив­ши­ми вокруг их семьи слу­ха­ми. Более все­го стра­дал от это­го Таде­уш, самый чув­стви­тель­ный из тро­их детей.

В мае появи­лись насе­ко­мые, и фер­ма Нау­ма пре­вра­ти­лась в сплош­ной жуж­жа­щий и шеве­ля­щий­ся кош­мар. Боль­шин­ство этих созда­ний име­ло не совсем обыч­ный вид и раз­ме­ры, а их ноч­ное пове­де­ние про­ти­во­ре­чи­ло всем суще­ству­ю­щим био­ло­ги­че­ским зако­нам. Гард­не­ры нача­ли дежу­рить по ночам – они вгля­ды­ва­лись в тем­но­ту, окру­жав­шую дом, со стра­хом выис­ки­вая в ней сами не ведая что. Тогда же они удо­сто­ве­ри­лись и в том, что стран­ное заяв­ле­ние Таде­уша отно­си­тель­но дере­вьев было чистой прав­дой. Сидя одна­жды у окна, за кото­рым на фоне звезд­но­го неба про­стер свои раз­ла­пи­стые вет­ви клен, мис­сис Гард­нер обна­ру­жи­ла, что, несмот­ря на пол­ное без­вет­рие, вет­ви эти опре­де­лен­но рас­ка­чи­ва­лись, как если бы ими управ­ля­ла некая внут­рен­няя сила. Это уже были явно не те ста­рые доб­рые кле­ны, каки­ми они виде­ли их еще год тому назад! Но сле­ду­ю­щее зло­ве­щее откры­тие сде­лал чело­век, не имев­ший к Гард­не­рам ника­ко­го отно­ше­ния. При­выч­ка при­ту­пи­ла их бди­тель­ность, и они не заме­ча­ли того, что сра­зу же бро­си­лось в гла­за скром­но­му мель­ни­ку из Бол­то­на, кото­рый в неве­де­нии послед­них мест­ных спле­тен как-то ночью про­ез­жал по зло­счаст­ной ста­рой доро­ге. Позд­нее его рас­ска­зу о пере­жи­том той ночью даже уде­ли­ли кро­хот­ную часть столб­ца в «Арк­хем­ских ведо­мо­стях», отку­да новость и ста­ла извест­на всем фер­ме­рам окру­ги, вклю­чая само­го Нау­ма. Ночь выда­лась на ред­кость тем­ной; от сла­бень­ких фона­рей, уста­нов­лен­ных на кры­льях про­лет­ки, было мало тол­ку, но, когда мель­ник спу­стил­ся в доли­ну и при­бли­зил­ся к фер­ме, кото­рая, судя по опи­са­нию, не мог­ла быть ника­кой иной, кро­ме гард­не­ров­ской, окру­жав­шая его тьма стран­ным обра­зом рас­се­я­лась. Это было пора­зи­тель­ное зре­ли­ще: насколь­ко хва­та­ло глаз, вся рас­ти­тель­ность – тра­ва, кусты, дере­вья – испус­ка­ла туск­лое, но отчет­ли­во види­мое све­че­ние, а на мгно­ве­ние мель­ни­ку даже почу­ди­лось, что на зад­нем дво­ре дома, воз­ле коров­ни­ка, шевель­ну­лась какая-то фос­фо­рес­ци­ру­ю­щая мас­са, отдель­ным пят­ном выде­ляв­ша­я­ся на общем свет­лом фоне.

До послед­не­го вре­ме­ни тра­ва оста­ва­лась неза­ра­жен­ной, и коро­вы спо­кой­но пас­лись на при­ле­гав­шем к дому выгоне, но к кон­цу мая у них нача­ло пор­тить­ся моло­ко. Тогда Наум пере­гнал ста­до на пред­гор­ное паст­би­ще, и поло­же­ние как буд­то выпра­ви­лось. Вско­ре после того при­зна­ки неду­га, пора­зив­ше­го тра­ву и лист­ву дере­вьев в саду Гард­не­ров, мож­но было уви­деть нево­ору­жен­ным гла­зом. Все, что было зеле­ным, посте­пен­но ста­но­ви­лось пепель­но-серым, при­об­ре­тая по мере это­го пре­вра­ще­ния еще и спо­соб­ность рас­сы­пать­ся в прах от малей­ше­го при­кос­но­ве­ния. Из всех сосе­дей теперь сюда наве­ды­вал­ся толь­ко Эмми, да и его визи­ты ста­но­ви­лись все более ред­ки­ми. Когда шко­ла закры­лась на лет­ние кани­ку­лы, Гард­не­ры поте­ря­ли послед­нюю связь с внеш­ним миром и пото­му охот­но согла­си­лись на пред­ло­же­ние Эмми делать для них в горо­де кое-какие закуп­ки. Вся семья мед­лен­но, но вер­но уга­са­ла как физи­че­ски, так и умствен­но, и когда в окру­ге рас­про­стра­ни­лось изве­стие о сума­сше­ствии мис­сис Гард­нер, никто осо­бен­но не уди­вил­ся.

Это слу­чи­лось в июне, при­мер­но через год после паде­ния метео­ри­та. Несчаст­ную жен­щи­ну пре­сле­до­ва­ли неве­до­мые воз­душ­ные созда­ния, кото­рых она не мог­ла тол­ком опи­сать. Речь ее ста­ла мало­по­нят­ной – из нее исчез­ли все суще­стви­тель­ные, и теперь она изъ­яс­ня­лась толь­ко гла­го­ла­ми и место­име­ни­я­ми. Что-то неот­ступ­но сле­до­ва­ло за ней, оно посто­ян­но изме­ня­лось и пуль­си­ро­ва­ло, оно над­ры­ва­ло ее слух чем-то лишь очень отда­лен­но напо­ми­на­ю­щим звук. С ней что-то сде­ла­ли – из нее выса­сы­ва­ют что-то – в ней есть нечто, чего не долж­но быть его нуж­но про­гнать – нет покоя по ночам – сте­ны и окна рас­плы­ва­ют­ся, дви­га­ют­ся… Посколь­ку она не пред­став­ля­ла серьез­ной угро­зы для окру­жа­ю­щих, Наум не стал отправ­лять ее в мест­ный при­ют для душев­но­боль­ных, и неко­то­рое вре­мя она как ни в чем не быва­ло бро­ди­ла по дому. Даже после того, как нача­лись изме­не­ния в ее внеш­но­сти, все про­дол­жа­ло оста­вать­ся по-ста­ро­му. И толь­ко когда сыно­вья уже не смог­ли скры­вать сво­е­го стра­ха, а Таде­уш едва не упал в обмо­рок при виде гри­мас, кото­рые ему кор­чи­ла мать, Наум решил запе­реть ее на чер­да­ке. К июлю она окон­ча­тель­но пере­ста­ла гово­рить и пере­дви­га­лась на чет­ве­рень­ках, а в кон­це меся­ца ста­рик Гард­нер с ужа­сом обна­ру­жил, что его жена едва замет­но све­тит­ся в тем­но­те – точь-в-точь как вся окру­жав­шая фер­му рас­ти­тель­ность. Неза­дол­го до того со дво­ра убе­жа­ли лоша­ди. Что-то испу­га­ло их посре­ди ночи, и они при­ня­лись ржать и бить­ся в стой­лах с поис­ти­не ужа­са­ю­щей силой. Все попыт­ки успо­ко­ить живот­ных не при­нес­ли успе­ха, и когда Наум нако­нец открыл воро­та конюш­ни, они выле­те­ли отту­да, как ста­до встре­во­жен­ных лес­ных оле­ней. Чет­ве­рых бег­ля­нок при­шлось искать целую неде­лю, а когда их все же нашли, то ока­за­лось, что они не спо­соб­ны даже нагнуть­ся за пуч­ком тра­вы, рос­шей у них под нога­ми. Что-то сло­ма­лось в их жал­ких моз­гах, и в кон­це кон­цов всех чет­ве­рых при­шлось при­стре­лить для их же соб­ствен­ной поль­зы. Для заго­тов­ки сена Наум одол­жил лошадь у Эмми, но это на ред­кость смир­ное и послуш­ное живот­ное наот­рез отка­за­лось при­бли­жать­ся к сараю. Она упи­ра­лась, взбры­ки­ва­ла и огла­ша­ла воз­дух ржа­ни­ем до тех пор, пока ее не уве­ли обрат­но во двор, и муж­чи­нам при­шлось на себе воло­чить тяже­лен­ный фур­гон до само­го сено­ва­ла.

А меж­ду тем рас­те­ния про­дол­жа­ли сереть и сох­нуть. Даже цве­ты, сна­ча­ла пора­жав­шие всех сво­и­ми неви­дан­ны­ми крас­ка­ми, теперь ста­ли одно­об­раз­но серы­ми, а начи­нав­шие созре­вать фрук­ты име­ли кро­ме при­выч­но­го уже пепель­но­го цве­та кар­ли­ко­вые раз­ме­ры и отвра­ти­тель­ный вкус. Серы­ми и искрив­лен­ны­ми вырос­ли аст­ры и золо­тар­ни­ки, а розы, цин­нии и алтеи при­об­ре­ли такой жут­кий вид, что Нау­мов пер­ве­нец Зенас одна­жды забрал­ся в пали­сад­ник и выре­зал их все под корень. При­мер­но в это же вре­мя нача­ли поги­бать запо­ло­нив­шие фер­му гигант­ские насе­ко­мые, а за ними и пче­лы, перед тем поки­нув­шие ульи и посе­лив­ши­е­ся в окрест­ных лесах.

К нача­лу сен­тяб­ря вся рас­ти­тель­ность нача­ла бур­но осы­пать­ся, пре­вра­ща­ясь в мел­кий серо­ва­тый поро­шок, и Наум стал серьез­но опа­сать­ся, что его дере­вья погиб­нут до того, как отра­ва вымо­ет­ся из поч­вы. Каж­дый при­ступ болез­ни у его жены теперь сопро­вож­дал­ся ужа­са­ю­щи­ми воп­ля­ми, отче­го он и его сыно­вья нахо­ди­лись в посто­ян­ном нерв­ном напря­же­нии. Они ста­ли избе­гать людей, и, когда в шко­ле вновь нача­лись заня­тия, дети оста­лись дома. Теперь они виде­ли толь­ко Эмми, и как раз он-то во вре­мя одно­го из сво­их ред­ких визи­тов и обна­ру­жил, что вода в гард­не­ров­ском колод­це боль­ше не годи­лась для питья. Она ста­ла не то что­бы затх­лой и не то что­бы соле­ной, а про­сто настоль­ко омер­зи­тель­ной на вкус, что Эмми посо­ве­то­вал Нау­му не откла­ды­вая дела в дол­гий ящик вырыть новый коло­дец на лужай­ке выше по скло­ну. Наум, одна­ко, не внял пре­ду­пре­жде­нию сво­е­го ста­ро­го при­я­те­ля, ибо к тому вре­ме­ни стал нечув­стви­те­лен даже к самым необыч­ным и непри­ят­ным вещам. Они про­дол­жа­ли брать воду из зара­жен­но­го колод­ца, апа­тич­но запи­вая ею свою скуд­ную и пло­хо при­го­тов­лен­ную пищу, кото­рую при­ни­ма­ли в пере­ры­вах меж­ду без­ра­дост­ным, меха­ни­че­ским тру­дом, запол­няв­шим все их бес­цель­ное суще­ство­ва­ние. Ими овла­де­ла тупая покор­ность судь­бе, как если бы они уже про­шли поло­ви­ну пути по охра­ня­е­мо­му неви­ди­мы­ми стра­жа­ми про­хо­ду, веду­ще­му в тем­ный, но уже став­ший при­выч­ным мир, отку­да нет воз­вра­та.

Таде­уш сошел с ума в сен­тяб­ре, когда в оче­ред­ной раз, при­хва­тив с собой пустое вед­ро, отпра­вил­ся к колод­цу за водой. Очень ско­ро он вер­нул­ся, виз­жа от ужа­са и раз­ма­хи­вая рука­ми, но даже после того, как его уда­лось успо­ко­ить, от него ниче­го невоз­мож­но было добить­ся, кро­ме бес­смыс­лен­но­го хихи­ка­нья да еле слыш­но­го шепо­та, каким он бес­ко­неч­но повто­рял одну-един­ствен­ную фра­зу: «Там, вни­зу, живет свет…» Два слу­чая под­ряд – мно­го­ва­то для одной семьи, но Нау­ма не так-то про­сто было сло­мить. Неде­лю или око­ло того он поз­во­лял сыну сво­бод­но раз­гу­ли­вать по дому, а потом, когда тот начал наты­кать­ся на мебель и падать, запер его на чер­да­ке, в ком­на­те, рас­по­ло­жен­ной напро­тив той, где содер­жа­лась его мать. Отча­ян­ные вопли, кото­ры­ми эти двое обме­ни­ва­лись через запер­тые две­ри, дер­жа­ли в стра­хе осталь­ную семью. Осо­бен­но угне­та­ю­ще они дей­ство­ва­ли на малень­ко­го Мер­ви­на, кото­рый все­рьез пола­гал, что его брат пере­го­ва­ри­ва­ет­ся с мате­рью на неиз­вест­ном людям язы­ке. Болез­нен­ная впе­чат­ли­тель­ность Мер­ви­на пуга­ла Нау­ма, кото­рый к тому же заме­тил, что после того, как его бра­та и това­ри­ща по играм запер­ли навер­ху, Мер­вин про­сто не нахо­дил себе места.

При­мер­но в это же вре­мя начал­ся падеж ско­та. Куры и индей­ки при­об­ре­ли серо­ва­тый отте­нок и быст­ро издох­ли одна за дру­гой, а когда их попы­та­лись при­го­то­вить в пищу, то обна­ру­жи­лось, что мясо их ста­ло сухим, лом­ким и непе­ре­да­ва­е­мо зло­вон­ным. Сви­ньи сна­ча­ла непо­мер­но рас­тол­сте­ли, а затем вдруг ста­ли пре­тер­пе­вать такие чудо­вищ­ные изме­не­ния, что ни у кого про­сто не нашлось слов, что­бы дать объ­яс­не­ние про­ис­хо­дя­ще­му. Разу­ме­ет­ся, их мясо тоже ока­за­лось нику­да не год­ным, и отча­я­ние Нау­ма ста­ло бес­пре­дель­ным. Ни один мест­ный вете­ри­нар и на милю не осме­лил­ся бы подой­ти к его дому, а спе­ци­аль­но вызван­ное из Арк­хе­ма све­ти­ло толь­ко и сде­ла­ло, что вылу­пи­ло гла­за от изум­ле­ния и уда­ли­лось, так ниче­го и не ска­зав. А меж­ду тем сви­ньи начи­на­ли поне­мно­гу сереть, затвер­де­вать, ста­но­вить­ся лом­ки­ми и в кон­це кон­цов раз­ва­ли­лись на кус­ки, еще не успев издох­нуть, при­чем гла­за и рыль­ца несчаст­ных живот­ных пре­вра­ти­лись в нечто совер­шен­но нево­об­ра­зи­мое. Все это было тем более стран­но и непо­нят­но, если учесть, что скот не полу­чил ни еди­ной былин­ки с зара­жен­ных паст­бищ. Затем мор пере­ки­нул­ся на коров. Отдель­ные участ­ки, а ино­гда и все туло­ви­ще оче­ред­ной жерт­вы непо­сти­жи­мым обра­зом сжи­ма­лось, высы­ха­ло, после чего кусоч­ки пло­ти начи­на­ли отва­ли­вать­ся от пора­жен­но­го места, как ста­рая шту­ка­тур­ка от глад­кой сте­ны. На послед­ней ста­дии болез­ни (кото­рая во всех без исклю­че­ния слу­ча­ях пред­ше­ство­ва­ла смер­ти) наблю­да­лось появ­ле­ние серой окрас­ки и общая затвер­де­лость, веду­щая к рас­па­ду, как и в слу­чае со сви­нья­ми.

О пред­на­ме­рен­ном отрав­ле­нии не мог­ло быть и речи, так как живот­ные содер­жа­лись в запер­том коров­ни­ке, рас­по­ло­жен­ном вплот­ную к дому. Вирус не мог быть зане­сен и через уку­сы хищ­ни­ков, ибо ни одна из оби­та­ю­щих на зем­ле тва­рей не смог­ла бы про­ник­нуть через креп­ко ско­ло­чен­ные сте­ны. Оста­ва­лось пред­по­ло­жить, что это была все-таки болезнь – одна­ко что это за болезнь, да и суще­ству­ет ли вооб­ще на све­те болезнь, кото­рая мог­ла бы при­во­дить к таким ужас­ным резуль­та­там, было непо­сти­жи­мо уму. Когда при­шла пора соби­рать уро­жай, на дво­ре у Нау­ма не оста­лось ни еди­но­го живот­но­го – пти­ца и скот погиб­ли, а все соба­ки исчез­ли одна­жды ночью, и боль­ше о них никто не слы­шал. Что же каса­ет­ся пяте­рых котов, то они убе­жа­ли еще на исхо­де лета, но на их исчез­но­ве­ние вряд ли кто-нибудь обра­тил вни­ма­ние, ибо мыши в доме дав­ным-дав­но пере­ве­лись, а мис­сис Гард­нер была не в том состо­я­нии, что­бы заме­тить про­па­жу сво­их любим­цев. Девят­на­дца­то­го октяб­ря поша­ты­ва­ю­щий­ся от горя Наум появил­ся в доме Пир­сов с ужа­са­ю­щим изве­сти­ем. Бед­ный Таде­уш скон­чал­ся в сво­ей ком­на­те на чер­да­ке – скон­чал­ся при обсто­я­тель­ствах, не под­да­ю­щих­ся опи­са­нию. Наум вырыл моги­лу на обне­сен­ном низ­кой изго­ро­дью семей­ном клад­би­ще поза­ди дома и опу­стил в нее то, что оста­лось от его сына. Как и в слу­чае со ско­том, смерть не мог­ла прий­ти сна­ру­жи, ибо заре­ше­чен­ное окно и тяже­лая дверь чер­дач­ной ком­на­ты ока­за­лись нетро­ну­ты­ми, но без­ды­хан­ное тело Таде­уша носи­ло явные при­зна­ки той же страш­ной болез­ни, что до того изве­ла всю гард­не­ров­скую жив­ность. Эмми и его жена, как мог­ли, уте­ша­ли несчаст­но­го, в то же самое вре­мя ощу­щая, как у них по телу про­бе­га­ют холод­ные мураш­ки. Смерт­ный ужас, каза­лось, исхо­дил от каж­до­го Гард­не­ра и все­го, к чему бы они ни при­ка­са­лись, а самое при­сут­ствие одно­го из них в доме было рав­но­силь­но дыха­нию без­дны, для кото­рой у людей не было и нико­гда не будет назва­ния. Эмми при­шлось сде­лать над собой изряд­ное уси­лие, преж­де чем он решил­ся про­во­дить Нау­ма домой, а когда они при­бы­ли на место, ему еще дол­го при­шлось успо­ка­и­вать исте­ри­че­ски рыдав­ше­го малень­ко­го Мер­ви­на.

Зенас не нуж­дал­ся в уте­ше­нии. Все послед­ние дни он толь­ко и делал, что сидел, неви­дя­щим взо­ром уста­вясь в про­стран­ство и меха­ни­че­ски выпол­няя что бы ему ни при­ка­зал отец, – участь, пока­зав­ша­я­ся Эмми еще не самой страш­ной. Вре­ме­на­ми рыда­ния Мер­ви­на сопро­вож­да­лись душе­раз­ди­ра­ю­щи­ми жен­ски­ми кри­ка­ми, доно­сив­ши­ми­ся с чер­да­ка. Заме­тив вопро­си­тель­ный взгляд Эмми, Наум ска­зал, что его жена сла­бе­ет не по дням, а по часам. Когда нача­ло смер­кать­ся, Эмми уда­лось улиз­нуть, ибо даже ста­рая друж­ба не мог­ла задер­жать его до утра в доме, окру­жен­ном све­тя­щей­ся тра­вой и дере­вья­ми, чьи вет­ви колы­ха­лись без малей­ше­го наме­ка на ветер. Эмми еще повез­ло, что он уро­дил­ся ни осо­бо сооб­ра­зи­тель­ным, ни черес­чур чув­стви­тель­ным и все пере­жи­тое лишь слег­ка повре­ди­ло его рас­су­док. Обла­дай же он хоть кап­лей вооб­ра­же­ния и спо­соб­но­стью сопо­став­лять отдель­ные фак­ты зло­ве­щих собы­тий, ему бы не мино­вать буй­но­го поме­ша­тель­ства. Он почти бежал домой в сгу­щав­ших­ся сумер­ках, а в ушах его все зву­ча­ли прон­зи­тель­ные кри­ки малы­ша и его безум­ной мате­ри.

Про­шло три дня, а ран­ним утром чет­вер­то­го (Эмми толь­ко что отпра­вил­ся куда-то по делам) Наум ворвал­ся на кух­ню Пир­сов и запле­та­ю­щим­ся язы­ком выло­жил оце­пе­нев­шей от ужа­са хозяй­ке изве­стие об оче­ред­ном постиг­шем его уда­ре. На этот раз про­пал малень­кий Мер­вин. Нака­нуне вече­ром, при­хва­тив с собой вед­ро и лам­пу, он пошел за водой – и не вер­нул­ся. В послед­нее вре­мя состо­я­ние его рез­ко ухуд­ши­лось. Он прак­ти­че­ски не отда­вал себе отче­та в том, что дела­ет и где нахо­дит­ся, и с кри­ком шара­хал­ся от соб­ствен­ной тени. Его отча­ян­ный вопль, донес­ший­ся со дво­ра в тот вечер, заста­вил Нау­ма вско­чить на ноги и что есть мочи ринуть­ся к две­рям, но, когда он выско­чил на крыль­цо, было уже позд­но. Мер­вин исчез без сле­да, нигде не было вид­но и зажжен­но­го фона­ря, кото­рый он взял, что­бы посве­тить себе у колод­ца. Сна­ча­ла Наум поду­мал, что вед­ро и фонарь про­па­ли вме­сте с маль­чи­ком, одна­ко стран­ные пред­ме­ты, обна­ру­жен­ные им у колод­ца на рас­све­те, когда после целой ночи бес­плод­но­го обша­ри­ва­ния окрест­ных полей и лесов он, почти падая от уста­ло­сти, вер­нул­ся домой, заста­ви­ли его изме­нить свое мне­ние. На мок­рой от росы полос­ке зем­ли, опо­я­сы­ва­ю­щей жер­ло колод­ца, поблес­ки­ва­ла рас­плю­щен­ная и места­ми оплав­лен­ная решет­ка, кото­рая когда-то несо­мнен­но явля­лась частью фона­ря, а рядом с нею валя­лись изо­гну­тые, пере­кру­чен­ные от адско­го жара обру­чи вед­ра. И боль­ше ниче­го.

Наум был бли­зок к поме­ша­тель­ству, мис­сис Пирс балан­си­ро­ва­ла на гра­ни обмо­ро­ка, а от вер­нув­ше­го­ся домой и узнав­ше­го о слу­чив­шем­ся Эмми тоже было мало про­ку. Нече­го было даже думать о том, что­бы искать помо­щи у сосе­дей, кото­рые от одно­го вида Гард­не­ров убе­га­ли как от огня. Обра­щать­ся же к горо­жа­нам было и того не луч­ше, ибо в Арк­хе­ме дав­но уже толь­ко похо­ха­ты­ва­ли над рос­сказ­ня­ми дере­вен­ских про­сто­филь. Тед погиб. Теперь, вид­но, при­шла оче­редь Мер­ви­на. Какое-то зло­ве­щее обла­ко надви­га­лось на несчаст­ную семью, и неда­ле­ко уже был тот миг, когда гром и мол­ния истре­бят ее цели­ком. Ухо­дя, Наум попро­сил Эмми при­гля­деть за его женой и сыном, если ему суж­де­но уме­реть рань­ше их. Все про­ис­хо­дя­щее пред­став­ля­лось ему карой небес­ной; вот толь­ко за какие гре­хи ему нис­по­сла­на эта кара, он так и не мог понять. Ведь насколь­ко ему было извест­но, он нико­гда нару­шал заве­тов, в неза­па­мят­ные вре­ме­на остав­лен­ных людям Твор­цом.

Две неде­ли о Нау­ме ниче­го не было слыш­но, и в кон­це кон­цов Эмми побо­рол свои стра­хи и отпра­вил­ся на про­кля­тую фер­му. Пред­став­шая его взо­ру кар­ти­на была поис­ти­не ужас­на: пепель­но-серый ковер из увяд­шей, рас­сы­па­ю­щей­ся в прах лист­вы покры­вал зем­лю, высох­шие жгу­ты плю­ща сви­са­ли с древ­них стен и фрон­то­нов, а огром­ные мрач­ные дере­вья, каза­лось, вон­зи­ли в хму­рое ноябрь­ское небо свои ост­рые сучья и тер­за­ли ими низ­ко про­ле­тав­шие обла­ка (Эмми пока­за­лось, что это впе­чат­ле­ние воз­ник­ло у него из-за того, что наклон вет­вей и впрямь изме­нил­ся и они смот­ре­ли почти пер­пен­ди­ку­ляр­но вверх). Огром­ный дом Гард­не­ров казал­ся пустым и забро­шен­ным; над высо­кой кир­пич­ной тру­бой не вил­ся, как обыч­но, дымок, и на секун­ду Эмми овла­де­ли самые дур­ные пред­чув­ствия. Но, к его радо­сти, Наум ока­зал­ся жив. Он очень ослаб и лежал без дви­же­ния на низень­кой кушет­ке, уста­нов­лен­ной у кухон­ной сте­ны, но, несмот­ря на свой болез­нен­ный вид, нахо­дил­ся в пол­ном созна­нии и в момент, когда Эмми пере­сту­пал порог дома, гром­ким голо­сом отда­вал какие-то рас­по­ря­же­ния Зена­су. В кухне царил адский холод, и, не про­быв там и мину­ты, Эмми начал непро­из­воль­но поежи­вать­ся, пыта­ясь сдер­жать охва­ты­ва­ю­щую его дрожь. Заме­тив это, хозя­ин отры­ви­сто при­ка­зал Зена­су под­бро­сить в печь поболь­ше дров. Обер­нув­шись к оча­гу, Эмми обна­ру­жил, что туда и в самом деле уже дав­но не под­бра­сы­ва­ли дров – слиш­ком дав­но, если судить по тому, как холо­ден и пуст он был и как неисто­во кру­ти­лось в его глу­бине обла­ко сажи, взды­ма­е­мое спус­ка­ю­щей­ся вниз по тру­бе стру­ей ледя­но­го воз­ду­ха. А когда в сле­ду­ю­щее мгно­ве­ние Наум осве­до­мил­ся, ста­ло­ли ему теперь теп­лее или сле­ду­ет послать сорван­ца за еще одной охап­кой, Эмми понял, что про­изо­шло. Не выдер­жа­ла, обо­рва­лась самая креп­кая, самая здо­ро­вая жила, и теперь несчаст­ный фер­мер был надеж­но защи­щен от новых бед.

Несколь­ко осто­рож­ных вопро­сов не помог­ли Эмми выяс­нить, куда же поде­вал­ся Зенас. «В колод­це… Он теперь живет в колод­це…» – вот и все, что уда­лось ему разо­брать в бес­связ­ном лепе­те поме­шан­но­го. Вне­зап­но в голо­ве у него про­нес­лась мысль о запер­той в ком­на­те навер­ху мис­сис Гард­нер, и он изме­нил направ­ле­ние раз­го­во­ра. «Небби? Да ведь она сто­ит пря­мо перед тобой!» – вос­клик­нул в ответ пора­жен­ный глу­по­стью дру­га Наум, и Эмми понял, что с этой сто­ро­ны помо­щи он не дождет­ся и что надо при­ни­мать­ся за дело само­му. Оста­вив Нау­ма бор­мо­тать что-то себе под нос на кушет­ке, он сдер­нул с гвоз­дя над две­рью тол­стую связ­ку клю­чей и под­нял­ся по скри­пу­чей лест­ни­це на чер­дак. Там было очень тес­но, пах­ло гни­лью и раз­ло­же­ни­ем. Ниот­ку­да не доно­си­лось ни зву­ка. Из четы­рех две­рей, выхо­див­ших на пло­щад­ку, толь­ко одна была запер­та на замок. Один за дру­гим Эмми при­нял­ся встав­лять в замоч­ную сква­жи­ну клю­чи из связ­ки, поза­им­ство­ван­ной им вни­зу. После тре­тьей или чет­вер­той попыт­ки замок со щелч­ком сра­бо­тал, и, поко­ле­бав­шись мину­ту-дру­гую, он толк­нул низ­кую, выкра­шен­ную свет­лой крас­кой дверь.

Внут­ри царил полу­мрак, так как и без того малень­кое окош­ко было напо­ло­ви­ну пере­кры­то тол­сты­ми дере­вян­ны­ми бру­сья­ми, и Эмми пона­ча­лу не уда­лось раз­гля­деть ров­ным сче­том ниче­го. В лицо ему уда­ри­ла вол­на невы­но­си­мо­го зло­во­ния, и, преж­де чем дви­нуть­ся даль­ше, он немно­го посто­ял на поро­ге, напол­няя лег­кие при­год­ным для дыха­ния воз­ду­хом. Вой­дя же и оста­но­вив­шись посре­ди ком­на­ты, он заме­тил какую-то тем­ную кучу в одном из углов. Когда ему уда­лось разо­брать, что это было такое, из гру­ди его вырвал­ся про­тяж­ный вопль ужа­са. Он сто­ял посре­ди ком­на­ты и кри­чал, а от гряз­но­го доща­то­го пола под­ня­лось (или это ему толь­ко пока­за­лось?) неболь­шое облач­ко, на секун­ду засло­ни­ло собою окно, а затем с огром­ной ско­ро­стью про­нес­лось к две­рям, обдав его обжи­га­ю­щим дыха­ни­ем, как если бы это была струя пара, вырвав­ша­я­ся из бур­ля­ще­го кот­ла. Стран­ные цве­то­вые узо­ры пере­ли­ва­лись у него перед гла­за­ми, и, не будь он в тот момент напу­ган до полу­смер­ти, они бы, конеч­но, сра­зу же напом­ни­ли ему о неви­дан­ной окрас­ке гло­бу­лы, най­ден­ной в ядре метео­ри­та и раз­би­той про­фес­сор­ским молот­ком, а так­же о нездо­ро­вом оттен­ке, кото­рый этой вес­ной при­об­ре­ла едва появив­ша­я­ся на свет рас­ти­тель­ность вокруг гард­не­ров­ско­го дома. Но как бы то ни было, в тот момент он не мог думать ни о чем, кро­ме той чудо­вищ­ной, той омер­зи­тель­ной гру­ды в углу чер­да­ка, быв­шей неко­гда женой его дру­га, а теперь раз­де­лив­шей страш­ную и необъ­яс­ни­мую судь­бу Таде­уша и боль­шин­ства осталь­ных оби­та­те­лей фер­мы. А пото­му он сто­ял и кри­чал, отка­зы­ва­ясь пове­рить в то, что этот вопло­щен­ный ужас, про­дол­жав­ший у него на гла­зах раз­ва­ли­вать­ся, кро­шить­ся, рас­пол­зать­ся в бес­фор­мен­ную мас­су, все еще очень мед­лен­но, но совер­шен­но отчет­ли­во дви­гал­ся вдоль сте­ны, слов­но ста­ра­ясь уйти от опас­но­сти.

Эмми не стал вда­вать­ся в даль­ней­шие подроб­но­сти этой чудо­вищ­ной сце­ны, но из его рас­ска­за я понял, что, когда он поки­дал ком­на­ту, бес­фор­мен­ная гру­да в углу боль­ше не шеве­ли­лась. Есть вещи, о кото­рых луч­ше не рас­про­стра­нять­ся, пото­му что акты чело­ве­че­ско­го состра­да­ния ино­гда суро­во нака­зы­ва­ют­ся зако­ном. Так или ина­че, на чер­да­ке не было ниче­го, что мог­ло бы дви­гать­ся, и я пола­гаю, что Эмми при­нял вер­ное реше­ние, ибо оста­вить живую чело­ве­че­скую душу пре­тер­пе­вать неви­дан­ные муки в этом адском месте было бы гораз­до более страш­ным пре­ступ­ле­ни­ем. Любой дру­гой на его месте несо­мнен­но сва­лил­ся бы без чувств или поте­рял рас­су­док, но сей достой­ный пото­мок твер­до­ло­бых пер­во­про­ход­цев лишь слег­ка уско­рил шаги, выхо­дя за порог, и лишь чуть доль­ше возил­ся с клю­ча­ми, запи­рая за собой низ­кую дверь и ужас­ную тай­ну, что она скры­ва­ла. Теперь сле­до­ва­ло поза­бо­тить­ся о Нау­ме – его нуж­но было как мож­но ско­рее накор­мить и обо­греть, а затем пере­вез­ти в без­опас­ное место и пору­чить забо­там надеж­ных людей. Едва начав спус­кать­ся по полу­тем­но­му лест­нич­но­му про­ле­ту, Эмми услы­шал, как вни­зу, в рай­оне кух­ни, с гро­хо­том сва­ли­лось на пол что-то тяже­лое. Ушей его достиг сла­бый сдав­лен­ный крик, и он, как гро­мом пора­жен­ный, замер на сту­пень­ках, тот­час вспом­нив о влаж­ном све­тя­щем­ся обла­ке, обдав­шем его жаром в той жут­кой ком­на­те навер­ху. Что же за дья­воль­ские без­дны вско­лых­ну­ло его вне­зап­ное появ­ле­ние и неволь­ный крик? Охва­чен­ный неизъ­яс­ни­мым ужа­сом, он про­дол­жал при­слу­ши­вать­ся к про­ис­хо­див­ше­му вни­зу. Сна­ча­ла он раз­ли­чил глу­хие шар­ка­ю­щие зву­ки, как если бы какое-то тяже­лое тело воло­чи­ли по полу, а затем, после непро­дол­жи­тель­ной тиши­ны, раз­да­лось настоль­ко отвра­ти­тель­ное чав­ка­нье и хлю­па­нье, что Эмми все­рьез решил: это сам сата­на явил­ся из ада выса­сы­вать кровь у все­го живо­го, что есть на зем­ле. Под вли­я­ни­ем момен­та в его непри­выч­ном к умо­по­стро­е­ни­ям моз­гу вдруг сло­жи­лась корот­кая ассо­ци­а­тив­ная цепоч­ка, и он явно пред­ста­вил себе то, что про­ис­хо­ди­ло в ком­на­те навер­ху за секун­ду до того, как он открыл запер­тую дверь. Гос­по­ди, какие еще ужа­сы таил в себе поту­сто­рон­ний мир, в кото­рый ему было уго­то­ва­но неча­ян­но забре­сти? Не осме­ли­ва­ясь дви­нуть­ся ни впе­ред ни назад, он про­дол­жал сто­ять, дро­жа всем телом, в тем­ном лест­нич­ном про­еме. С того момен­та про­шло уже четы­ре десят­ка лет, но каж­дая деталь дав­не­го кош­ма­ра наве­ки запе­чат­ле­лась у него в голо­ве – отвра­ти­тель­ные зву­ки, гне­ту­щее ожи­да­ние новых ужа­сов, тем­но­та лест­нич­но­го про­ема, кру­тиз­на узких сту­пе­ней и – мило­серд­ный Боже! – сла­бое, но отчет­ли­вое све­че­ние окру­жав­ших его дере­вян­ных пред­ме­тов: сту­пе­ней, пере­кла­дин, опор­ных брусьев кры­ши и внут­рен­ней обив­ки стен.

Про­шло несколь­ко страш­ных минут, и Эмми вдруг услы­хал, как во дво­ре отча­ян­но заржа­ла его лошадь, за чем после­до­вал дроб­ный топот копыт и гро­хот под­ска­ки­ва­ю­щей на выбо­и­нах про­лет­ки. Зву­ки эти быст­ро уда­ля­лись, из чего он совер­шен­но спра­вед­ли­во заклю­чил, что напу­ган­ная чем-то Геро стрем­глав бро­си­лась домой, оста­вив оце­пе­нев­ше­го от ужа­са хозя­и­на тор­чать на полу­тем­ной лест­ни­це и гадать, какой бес в нее все­лил­ся в самый непод­хо­дя­щий момент. Одна­ко это было еще не все. Эмми был готов поклясть­ся, что в раз­гар все­го это­го пере­по­ло­ха ему почу­дил­ся негром­кий всплеск, опре­де­лен­но донес­ший­ся со сто­ро­ны колод­ца. Пораз­мыс­лив, Эмми решил, что это был камень, кото­рый выби­ла из невы­со­ко­го коло­дез­но­го бор­дю­ра наско­чив­шая на него про­лет­ка, ибо имен­но воз­ле колод­ца он оста­вил свою лошадь, вви­ду ее мир­но­го нра­ва не удо­су­жив­шись про­ехать несколь­ко лиш­них мет­ров до при­вя­зи. Он сто­ял и раз­ду­мы­вал над все­ми эти­ми веща­ми, а вокруг него про­дол­жа­ло раз­ли­вать­ся сла­бое фос­фо­рес­ци­ро­ва­ние, исхо­див­шее от ста­рых, изъ­еден­ных вре­ме­нем стен. Боже, каким же древним был этот дом! Глав­ное зда­ние было воз­ве­де­но око­ло тыся­ча шесть­сот семи­де­ся­то­го года, а при­строй­ки и дву­скат­ная кры­ша не позд­нее семь­сот трид­ца­то­го.

Доно­сив­ши­е­ся сни­зу шар­ка­ю­щие зву­ки ста­ли теперь гораз­до более отчет­ли­вы­ми, и Эмми покреп­че сжал в руках тяже­лую пал­ку, при­хва­чен­ную им на вся­кий слу­чай на чер­да­ке. Не пере­ста­вая обод­рять себя, он спу­стил­ся с лест­ни­цы и реши­тель­ным шагом напра­вил­ся на кух­ню. Одна­ко туда он так и не попал, ибо того, за чем он шел, там уже не было. Оно лежа­ло на пол­пу­ти меж­ду кух­ней и гости­ной и все еще про­яв­ля­ло при­зна­ки жиз­ни. Само ли оно при­полз­ло сюда или было при­не­се­но некой внеш­ней силой, Эмми не мог ска­зать, но то, что оно уми­ра­ло, было оче­вид­но. За послед­ние пол­ча­са оно пре­тер­пе­ло все ужас­ные пре­вра­ще­ния, на кото­рые рань­ше ухо­ди­ли дни, а то и неде­ли: отвер­де­ние, потем­не­ние и раз­ло­же­ние уже почти завер­ши­лись. Высох­шие участ­ки тела на гла­зах осы­па­лись на пол, обра­зуя куч­ки мел­ко­го пепель­но-серо­го порош­ка. Эмми не мог заста­вить себя при­кос­нуть­ся к нему, а толь­ко с ужа­сом посмот­рел на раз­ва­ли­ва­ю­щу­ю­ся тем­ную мас­ку, кото­рая еще недав­но была лицом его дру­га, и про­шеп­тал:

– Что это было, Наум? Что это было? Рас­пух­шие, потрес­кав­ши­е­ся губы раз­дви­ну­лись, и увя­да­ю­щий голос про­ше­ле­стел в гро­бо­вой тишине:

– Не знаю… не знаю… про­сто сия­ние… оно обжи­га­ет… холод­ное, влаж­ное, но обжи­га­ет… живет в колод­це… я видел его… похо­же на дым… тот же цвет, что у тра­вы этой вес­ной… коло­дец све­тит­ся по ночам… Тед, и Мер­вин, и Зенас… все живое… выса­сы­ва­ет жизнь из все­го живо­го… в камне с неба… оно было в том камне с неба… зара­зи­ло все кру­гом… не знаю, чего ему надо… та круг­лая шту­ка… уче­ные выко­вы­ря­ли ее из кам­ня с неба… они раз­би­ли ее… она была того же цве­та… того же цве­та, что и листья, и тра­ва… в камне были еще… семе­на… яйца… они вырос­ли… впер­вые уви­дел его на этой неде­ле… ста­ло боль­шое, раз спра­ви­лось с Зена­сом… Зенас был силь­ный, мно­го жиз­ни… сна­ча­ла селит­ся у тебя в голо­ве… потом берет все­го… сжи­га­ет тебя… вода из колод­ца… ты был прав… вода была пло­хая… Зенас не вер­нул­ся с колод­ца… от него не уйти… оно при­тя­ги­ва­ет… ты зна­ешь… все вре­мя зна­ешь, что будет худо… но поде­лать ниче­го нель­зя… я видел его не раз с тех пор, как оно взя­ло Зена­са… не пом­ню, где Небби, Эмми?.. у меня в голо­ве все сме­ша­лось… не пом­ню, когда кор­мил ее послед­ний раз… оно забе­рет ее, если мы не поме­ша­ем… про­сто сия­ние… оно све­тит­ся… ее лицо точь-в-точь так же све­тит­ся в тем­но­те… а оно обжи­га­ет и выса­сы­ва­ет… оно при­шло отту­да, где все не так, как у нас… так ска­зал про­фес­сор… он был прав… бере­гись, Эмми, оно не толь­ко све­тит­ся… оно выса­сы­ва­ет жизнь…

Это были его послед­ние сло­ва. То, чем он гово­рил, не мог­ло боль­ше издать ни зву­ка, ибо состав­ляв­шая его плоть окон­ча­тель­но рас­кро­ши­лась и про­ва­ли­лась внутрь чере­па. Эмми при­крыл остан­ки белой в крас­ную клет­ку ска­тер­тью и, поша­ты­ва­ясь, вышел через зад­нюю дверь на поля. По отло­го­му скло­ну он добрал­ся до деся­ти­а­кро­во­го гард­не­ров­ско­го паст­би­ща, а отту­да по север­ной доро­ге, что шла пря­ми­ком через леса, побрел домой. Он не мог прой­ти мимо колод­ца, от кото­ро­го убе­жа­ла его лошадь, ибо перед тем, как отпра­вить­ся в путь, бро­сил на него взгляд из окна и убе­дил­ся в том, что про­лет­ка не оста­ви­ла на камен­ном бор­дю­ре ни малей­шей цара­пи­ны – ско­рее все­го, она вооб­ще про­ско­чи­ла мимо. Зна­чит, это был не камень, а что-то дру­гое… Что-то неве­до­мое, что скры­лось в колод­це после того, как раз­де­ла­лось с бед­ня­гой Нау­мом.

Вер­нув­шись домой, Эмми обна­ру­жил там свою лошадь, про­лет­ку и силь­но испу­ган­ную жену, кото­рая уже нача­ла стро­ить самые мрач­ные пред­по­ло­же­ния отно­си­тель­но его судь­бы. Не вда­ва­ясь в объ­яс­не­ния, он успо­ко­ил ее и сра­зу же отпра­вил­ся в Арк­хем заявить поли­ции, что семьи Гард­не­ров боль­ше не суще­ству­ет. В поли­цей­ском участ­ке он вкрат­це сооб­щил о гибе­ли Нау­ма и Небби (о Таде­у­ше уже зна­ли в горо­де) и выска­зал пред­по­ло­же­ние, что при­чи­ной смер­ти послу­жи­ла та же самая неве­до­мая болезнь, что ранее погу­би­ла весь скот на фер­ме. Кро­ме того, он заявил об исчез­но­ве­нии Мер­ви­на и Зена­са. После это­го Эмми под­верг­ли офи­ци­аль­но­му допро­су, а кон­чи­лось дело тем, что его заста­ви­ли сопро­вож­дать на зло­счаст­ную фер­му трех сер­жан­тов, коро­не­ра, судеб­но-меди­цин­ско­го экс­пер­та и вете­ри­на­ра, обсле­до­вав­ше­го гард­не­ров­ский скот. Уго­во­рить его сто­и­ло огром­ных тру­дов бли­зил­ся пол­день, и он опа­сал­ся, что рас­сле­до­ва­ние затя­нет­ся до тем­но­ты, – но, в кон­це кон­цов, пораз­мыс­лив и решив, что с такой ора­вой ему нече­го опа­сать­ся, он согла­сил­ся.

Шесте­ро пред­ста­ви­те­лей зако­на раз­ме­сти­лись в лег­ком фур­гоне, Эмми усел­ся в свою про­лет­ку, и око­ло четы­рех часов попо­лу­дни они уже были на фер­ме. Даже при­вык­шие к самым жут­ким ипо­ста­сям смер­ти поли­цей­ские не смог­ли сдер­жать неволь­ную дрожь при виде остан­ков, най­ден­ных на чер­да­ке и под белой в крас­ную клет­ку ска­тер­тью в гости­ной. Мрач­ная пепель­но-серая пусты­ня, окру­жав­шая дом со всех сто­рон, сама по себе мог­ла все­лить ужас в кого угод­но, одна­ко эти две гру­ды пра­ха выхо­ди­ли за гра­ни­цы чело­ве­че­ско­го разу­ме­ния. Никто не мог дол­го гля­деть на них, и даже суд­мед­экс­перт при­знал­ся, что ему тут, соб­ствен­но, не над чем рабо­тать, раз­ве что толь­ко собрать образ­цы для ана­ли­за. Тогда-то две напол­нен­ные пеп­лом склян­ки и попа­ли на лабо­ра­тор­ный стол тех­но­ло­ги­че­ско­го кол­ле­джа Мис­ка­то­ник­ско­го уни­вер­си­те­та. Поме­щен­ные в спек­тро­скоп, оба образ­ца дали абсо­лют­но неиз­вест­ный спектр, мно­гие поло­сы кото­ро­го сов­па­да­ли с поло­са­ми спек­тра, сня­то­го в про­шлом году с кусоч­ка стран­но­го метео­ри­та. Одна­ко в тече­ние меся­ца образ­цы утра­ти­ли свои необыч­ные свой­ства, и спек­траль­ный ана­лиз начал ста­биль­но ука­зы­вать на нали­чие в пеп­ле боль­шо­го коли­че­ства щелоч­ных фос­фа­тов и кар­бо­на­тов.

Эмми и сло­вом бы не обмол­вил­ся о колод­це, если бы знал, что за этим после­ду­ет. При­бли­жал­ся закат, и ему хоте­лось поско­рее убрать­ся восво­я­си. Но как он ни сдер­жи­вал­ся, взгляд его посто­ян­но воз­вра­щал­ся к камен­но­му пара­пе­ту, скры­вав­ше­му чер­ное круг­лое жер­ло, и когда нако­нец один из поли­цей­ских спро­сил его, в чем дело, он вынуж­ден был при­знать­ся, что Наум ужас­но боял­ся это­го колод­ца – боял­ся настоль­ко, что ему даже в голо­ву не при­шло загля­нуть в него, когда он искал про­пав­ших Мер­ви­на и Зена­са. После это­го заяв­ле­ния поли­цей­ским ниче­го не оста­ва­лось, как досу­ха вычер­пать коло­дец и обсле­до­вать его дно. Эмми сто­ял в сто­рон­ке и дро­жал все­ми чле­на­ми, в то вре­мя как поли­цей­ские под­ни­ма­ли на поверх­ность и выплес­ки­ва­ли на сухую, потрес­кав­шу­ю­ся зем­лю одно вед­ро зло­вон­ной жид­ко­сти за дру­гим. Люди у колод­ца мор­щи­лись, зажи­ма­ли носы, и неиз­вест­но, уда­лось бы им дове­сти дело до кон­ца, если бы уро­вень воды в колод­це не ока­зал­ся на удив­ле­ние низок и уже через чет­верть часа рабо­ты не обна­жи­лось дно. Пола­гаю, нет необ­хо­ди­мо­сти рас­про­стра­нять­ся в подроб­но­стях о том, что они нашли. Доста­точ­но ска­зать, что Мер­вин и Зенас оба были там. Остан­ки их пред­став­ля­ли собой удру­ча­ю­щее зре­ли­ще и почти цели­ком состо­я­ли из раз­роз­нен­ных костей да двух чере­пов. Кро­ме того, были обна­ру­же­ны неболь­ших раз­ме­ров олень и дво­ро­вый пес, а так­же целая рос­сыпь костей, при­над­ле­жав­ших, по-види­мо­му, более мел­ким живот­ным. Ил и грязь, ско­пив­ши­е­ся на дне колод­ца, ока­за­лись на ред­кость рых­лы­ми и пори­сты­ми, и воору­жен­ный баг­ром поли­цей­ский, кото­ро­го на верев­ках опу­сти­ли в коло­дез­ный сруб, обна­ру­жил, что его ору­дие может пол­но­стью погру­зить­ся в вяз­кую слизь, так и не встре­тив ника­ко­го пре­пят­ствия.

Сгу­сти­лись сумер­ки, и рабо­та про­дол­жа­лась при све­те фона­рей. Через неко­то­рое вре­мя, поняв, что из колод­ца не удаст­ся более выжать ниче­го цен­но­го, все гурь­бой пова­ли­ли в дом и, устро­ив­шись в древ­ней гости­ной, осве­ща­е­мой фона­ря­ми да при­зрач­ны­ми бли­ка­ми, кото­рые пока­зы­вав­ший­ся ино­гда из-за обла­ков месяц отбра­сы­вал на царив­шее кру­гом серое запу­сте­ние, при­ня­лись обсуж­дать резуль­та­ты про­ве­ден­ных изыс­ка­ний. Никто не скры­вал сво­е­го заме­ша­тель­ства, рав­но как и не мог пред­ло­жить убе­ди­тель­ной вер­сии, кото­рая свя­зы­ва­ла бы воеди­но необыч­ную засу­ху, пора­зив­шую близ­ле­жа­щую рас­ти­тель­ность, неиз­вест­ную болезнь, при­вед­шую к гибе­ли ско­та и людей на фер­ме, и, нако­нец, непо­сти­жи­мую смерть Мер­ви­на и Зена­са на дне зара­жен­но­го колод­ца. Конеч­но, им не раз дово­ди­лось слы­шать, что гово­рят об этом в окру­ге, но они не мог­ли пове­рить, что­бы рядом с ними мог­ло про­изой­ти нечто, абсо­лют­но не отве­ча­ю­щее зако­нам при­ро­ды. Без сомне­ния, метео­рит отра­вил окрест­ную зем­лю, но как объ­яс­нить тот факт, что постра­да­ли люди и живот­ные, не взяв­шие в рот ни крош­ки из того, что вырос­ло на этой зем­ле? Может быть, вино­ва­та коло­дез­ная вода? Вполне воз­мож­но. Было бы очень недур­но отпра­вить на ана­лиз и ее. Но какая сила, какое безу­мие заста­ви­ло обо­их маль­чи­ков бро­сить­ся в коло­дец? Один за дру­гим они прыг­ну­ли туда, что­бы там, на или­стом дне, уме­реть и рас­сы­пать­ся в прах от все той же (как пока­зал крат­кий осмотр остан­ков) иссу­ша­ю­щей серой зара­зы. И вооб­ще, что это за болезнь, от кото­рой все сере­ет, сох­нет и рас­сы­па­ет­ся в прах?

Пер­вым све­че­ние у колод­ца заме­тил коро­нер, сидев­ший у выхо­див­ше­го во двор окна. Сна­ру­жи уже совсем стем­не­ло, и все окру­жав­шее дом про­стран­ство было зали­то таким ярким лун­ным све­том, что каза­лось, зем­ля, дере­вья и дере­вян­ные при­строй­ки све­тят­ся сами по себе. Одна­ко это новое сия­ние, отчет­ли­во выде­ляв­ше­е­ся на общем фоне, не было иллю­зи­ей. Оно под­ни­ма­лось из чер­ных недр колод­ца, как сла­бый луч фона­ри­ка, и теря­лось где-то в вышине, успе­вая отра­зить­ся в малень­ких лужи­цах зло­вон­ной коло­дез­ной воды, остав­ших­ся на зем­ле после очист­ных работ. Сия­ние это было весь­ма стран­но­го цве­та, и когда Эмми нако­нец полу­чил воз­мож­ность выгля­нуть во двор из-за спин сгру­див­ших­ся у окна людей, он почув­ство­вал, как у него оста­нав­ли­ва­ет­ся серд­це. Ибо окрас­ка зага­доч­но­го луча, взды­мав­ше­го­ся к небу сквозь плот­ные клу­бы испа­ре­ний, была хоро­шо зна­ко­ма ему. Это был цвет хруп­кой гло­бу­лы, в ядре зло­ве­ще­го метео­ри­та, цвет урод­ли­вой рас­ти­тель­но­сти, появив­шей­ся этой вес­ной, и, нако­нец, – теперь он мог в этом поклясть­ся! – цвет того дви­жу­ще­го­ся облач­ка, что не далее как сего­дня утром на мгно­ве­ние засло­ни­ло собой узень­кое окош­ко чер­дач­ной ком­на­ты, тая­щей в себе невы­ра­зи­мый ужас. Одно лишь мгно­ве­ние пере­ли­ва­лось оно у окош­ка, а в сле­ду­ю­щее – влаж­ная обжи­га­ю­щая струя пара про­нес­лась мимо него к две­рям, и какая-то тварь точ­но тако­го же цве­та при­кон­чи­ла вни­зу бед­ня­гу Нау­ма. Уми­рая, тот так и ска­зал: того же цве­та, что и тра­ва вес­ной, что и про­кля­тая гло­бу­ла. И лошадь понес­лась прочь со дво­ра, и что-то тяже­лое упа­ло в коло­дец – а теперь из него угро­жа­ю­ще выпи­рал в небо блед­ный, мерт­вен­ный луч все того же дья­воль­ско­го све­та. Нуж­но отдать долж­ное креп­кой голо­ве Эмми, кото­рая даже в тот напря­жен­ный момент была заня­та раз­гад­кой пара­док­са, нося­ще­го чисто науч­ный харак­тер. Его пора­зил тот факт, что све­тя­ще­е­ся, но все же доста­точ­но раз­ре­жен­ное обла­ко выгля­де­ло совер­шен­но оди­на­ко­во как на фоне свет­ло­го квад­ра­ти­ка окна, за кото­рым сия­ло ран­нее пого­жее утро, так и в кро­меш­ной тьме посре­ди чер­но­го, опа­лен­но­го смер­тью ланд­шаф­та. Что-то здесь было не так, не по зако­нам при­ро­ды, и он неволь­но поду­мал о послед­них страш­ных сло­вах сво­е­го уми­ра­ю­ще­го дру­га: «Оно при­шло отту­да, где все не так, как у нас… так ска­зал про­фес­сор… он был прав».

Во дво­ре отча­ян­но заби­лись и заржа­ли лоша­ди, остав­лен­ные на при­вя­зи у двух чах­лых ив, рос­ших на самой обо­чине доро­ги. Кучер фур­го­на напра­вил­ся было к две­рям, что­бы вый­ти и успо­ко­ить испу­ган­ных живот­ных, когда Эмми поло­жил тря­су­щу­ю­ся руку ему на пле­чо.

– Не ходи туда, – про­шеп­тал он. – Там нечто такое, что нам и не сни­лось. Наум ска­зал, там, в колод­це, живет что-то… Оно выса­сы­ва­ет жизнь. Он ска­зал, оно вырос­ло из круг­лой шту­ки – такой же, что была в этом тре­кля­том метео­рит­ном камне, кото­рый упал про­шлым летом. Все виде­ли эту шту­ку – такую круг­лую, как яйцо. Он ска­зал, оно жжет и выса­сы­ва­ет, а из себя как облач­ко – про­сто сия­ние – и цвет у него такой же, как у вон того облач­ка за окном, тако­го блед­но­го, что с тру­дом видать, а уж ска­зать, что это такое, и вооб­ще нель­зя. Наум гово­рил, оно пожи­ра­ет все живое, и чем боль­ше ест, тем силь­нее ста­но­вит­ся. Он ска­зал, что видел его на этой неде­ле. Оно при­шло изда­ле­ка, отту­да, где кон­ча­ет­ся небо, – так ска­за­ли док­то­ра из кол­ле­джа, когда были здесь в про­шлом году. Оно устро­е­но не так, как весь осталь­ной Божий мир, и живет оно не по его зако­нам. Это нечто извне.

Кучер в нере­ши­тель­но­сти оста­но­вил­ся у две­рей, а меж­ду тем сия­ние во дво­ре ста­но­ви­лось все ярче, и все отча­ян­нее ржа­ли и дер­га­ли пово­дья при­вя­зан­ные у доро­ги лоша­ди. Это был поис­ти­не ужас­ный момент: мрач­ное, наве­ва­ю­щее ужас жили­ще, четы­ре чудо­вищ­ных сверт­ка с остан­ка­ми (вклю­чая под­ня­тые со дна колод­ца) в дро­вя­ни­ке у зад­ней две­ри и столб незем­но­го, демо­ни­че­ско­го све­та, взды­ма­ю­щий­ся из осклиз­лой без­дны во дво­ре. Под вли­я­ни­ем это­го момен­та Эмми и удер­жал куче­ра – он совсем забыл, что влаж­ная струя све­тя­ще­го­ся пара, про­нес­ша­я­ся утром близ него на чер­да­ке, не при­чи­ни­ла ему ника­ко­го вре­да, – но, может быть, это было и к луч­ше­му. Теперь уже никто нико­гда не узна­ет, какой опас­но­сти они под­вер­га­лись в ту ночь, и хотя до той поры адский огонь, раз­го­рав­ший­ся в ночи, каза­лось, был бес­си­лен при­чи­нить вред собрав­шим­ся в доме людям, неиз­вест­но, на что он был спо­со­бен в те послед­ние мину­ты, когда гото­ва была высво­бо­дить­ся вся его устра­ша­ю­щая сила и когда на чер­ном небо­сво­де, напо­ло­ви­ну скры­том обла­ка­ми, вот-вот долж­на была обо­зна­чить­ся его конеч­ная цель.

Вне­зап­но один из тол­пив­ших­ся у окна поли­цей­ских издал корот­кий сдав­лен­ный вопль. Все при­сут­ству­ю­щие, вздрог­нув от неожи­дан­но­сти, про­сле­ди­ли его взгляд до того участ­ка внеш­ней тьмы, к кото­ро­му он был при­ко­ван. Ни у кого не нашлось слов, да и ника­кие сло­ва не смог­ли бы выра­зить охва­тив­шее всех смя­те­ние. Ибо в тот вечер одна из самых неве­ро­ят­ных легенд окру­ги пере­ста­ла быть леген­дой и пре­вра­ти­лась в жут­кую реаль­ность – и когда несколь­ко дней спу­стя сви­де­те­ли это­го пре­вра­ще­ния под­твер­ди­ли его истин­ность, весь Арк­хем содрог­нул­ся от ужа­са, и с тех пор там уже не осме­ли­ва­лись в пол­ный голос обсуж­дать собы­тия «ока­ян­ных дней». Нуж­но заме­тить, что в тот вечер в воз­ду­хе не ощу­ща­лось ни дуно­ве­ния ветер­ка. Позд­нее под­ня­лась насто­я­щая буря, но в тот момент воз­дух был абсо­лют­но недви­жим. Даже высох­шие лепест­ки позд­ней поле­вой гор­чи­цы, пепель­но-серые и напо­ло­ви­ну осы­пав­ши­е­ся, не колы­ха­лись, как обыч­но, в стру­ях исхо­див­ше­го от зем­ли теп­ла, и, как нари­со­ван­ная, засты­ла окайм­ляв­шая кры­шу фур­го­на бахро­ма. Вся при­ро­да замер­ла в жут­ком оце­пе­не­нии, но то, что все­ли­лось в чер­ные, голые вет­ви рос­ших во дво­ре дере­вьев, по-види­мо­му, не име­ло к при­ро­де ника­ко­го отно­ше­ния, ибо как объ­яс­нить тот факт, что они дви­га­лись на фоне все­об­ще­го мерт­во­го зати­шья! Они судо­рож­но изви­ва­лись, как одер­жи­мые, пыта­ясь вце­пить­ся в низ­ко­ле­тя­щие обла­ка, они дер­га­лись и сви­ва­лись в клуб­ки, как если бы какая-то неве­до­мая чуже­род­ная сила дер­га­ла за свя­зы­ва­ю­щую их с кор­ня­ми неви­ди­мую нить.

На несколь­ко секунд все зата­и­ли дыха­ние. Затем набе­жав­шее на луну плот­ное облач­ко нена­дол­го скры­ло силу­эты шеве­ля­щих­ся дере­вьев в кро­меш­ной тьме – и тут из гру­ди каж­до­го при­сут­ству­ю­ще­го вырвал­ся хрип­лый, при­глу­шен­ный ужа­сом крик. Ибо тьма, погло­тив­шая бив­ши­е­ся в кон­вуль­си­ях вет­ви, лишь под­черк­ну­ла царив­шее сна­ру­жи безу­мие: там, где секун­ду назад были вид­ны кро­ны дере­вьев, теперь пля­са­ли, под­пры­ги­ва­ли и кру­жи­лись в воз­ду­хе тыся­чи блед­ных, фос­фо­ри­че­ских огонь­ков, обле­пив­ших каж­дую ветвь напо­до­бие огней свя­то­го Эльма3 или сия­ния, сошед­ше­го на голо­вы апо­сто­лов в Тро­и­цын день. Это чудо­вищ­ное созвез­дие замо­гиль­ных огней, напо­ми­нав­ших рой обо­жрав­ших­ся свет­ля­ков-тру­по­едов, све­ти­ло все тем же приш­лым неесте­ствен­ным све­том, кото­рый Эмми отныне суж­де­но было запом­нить и смер­тель­но боять­ся всю остав­шу­ю­ся жизнь. Меж­ду тем исхо­див­ший из колод­ца столб све­та ста­но­вил­ся все ярче и ярче, а в голо­вах сбив­ших­ся в кучу дро­жа­щих людей, напро­тив, все более сгу­ща­лась тьма, рож­дая мрач­ные обра­зы и роко­вые пред­чув­ствия, выхо­див­шие дале­ко за гра­ни­цы обыч­но­го чело­ве­че­ско­го созна­ния. Теперь сия­ние уже не исте­ка­ло, а выры­ва­лось из тем­ных недр, плав­но и бес­шум­но поды­ма­ясь к навис­шим над голо­вой тучам.

Вете­ри­нар поежил­ся и напра­вил­ся к две­рям, что­бы поло­жить попе­рек них доба­воч­ный дере­вян­ный брус. Эмми про­дол­жа­ло тря­сти, и ему сто­и­ло боль­ших тру­дов под­нять руку – в ту мину­ту голос отка­зал­ся слу­жить ему – и ука­зать осталь­ным на дере­вья, кото­рые с каж­дой секун­дой све­ти­лись все ярче и напо­ми­на­ли теперь ско­рее брыз­жу­щие во все сто­ро­ны фос­фо­ри­че­ские фон­та­ны. Ржа­ние и бес­по­кой­ство лоша­дей у при­вя­зи ста­но­ви­лись невы­но­си­мым, но ни один из быв­ших в доме ни за какие зем­ные бла­га не согла­сил­ся бы вый­ти нару­жу. Све­че­ние дере­вьев все нарас­та­ло, а их изви­ва­ю­щи­е­ся вет­ви все более вытя­ги­ва­лись к небу, при­ни­мая почти вер­ти­каль­ное поло­же­ние. Теперь све­ти­лось и дере­вян­ное коро­мыс­ло над колод­цем, а когда один из поли­цей­ских мол­ча ткнул паль­цем в сто­ро­ну камен­ной огра­ды, все обра­ти­ли вни­ма­ние на то, что при­ту­лив­ши­е­ся к ней при­строй­ки и наве­сы тоже начи­на­ют излу­чать свет, и толь­ко поли­цей­ский фур­гон да про­лет­ка Эмми оста­ва­лись не вовле­чен­ны­ми в эту огнен­ную фее­рию. Через неко­то­рое вре­мя со сто­ро­ны доро­ги донес­ся шум отча­ян­ной воз­ни и гром­кий стук копыт. Эмми поспеш­но пога­сил лам­пу, и при­льнув­шие к стек­лу люди уви­да­ли, как обо­рвав­шая нако­нец пово­дья пара гне­дых уди­ра­ет вме­сте с фур­го­ном по направ­ле­нию к горо­ду.

Это про­ис­ше­ствие немно­го осла­би­ло напря­же­ние, царив­шее в доме, и при­сут­ству­ю­щие при­ня­лись воз­буж­ден­но шеп­тать­ся.

– Оно… это явле­ние… рас­про­стра­ня­ет­ся на все орга­ни­че­ские мате­ри­а­лы, какие толь­ко есть побли­зо­сти, – про­бор­мо­тал суд­мед­экс­перт. Ему никто не отве­тил, но тут поли­цей­ский, кото­ро­го опус­ка­ли в коло­дец, заявил, содро­га­ясь всем телом, что его длин­ный багор, оче­вид­но, задел нечто такое, чего не сле­до­ва­ло было заде­вать.

– Это было ужас­но, – доба­вил он. – Там совсем не было дна. Одна толь­ко муть и пузырь­ки – да ощу­ще­ние, что кто-то при­та­ил­ся там, вни­зу.

Лошадь Эмми все еще билась и ржа­ла во дво­ре, напо­ло­ви­ну заглу­шая дро­жа­щий голос сво­е­го хозя­и­на, кото­ро­му уда­лось выда­вить из себя несколь­ко бес­связ­ных фраз:

– Оно вышло из это­го кам­ня с неба… вырос­ло там, вни­зу… оно уби­ва­ет все живое… пожи­ра­ет душу и тело… Тед и Мер­вин, Зенас и Небби… Наум был послед­ним… все они пили воду… плохую воду… оно взя­ло их… ста­но­ви­лось все силь­нее… оно при­шло извне, где все не так, как у нас… теперь оно соби­ра­ет­ся домой.

В этот момент сия­ю­щий столб во дво­ре вспых­нул ярче преж­не­го и начал при­об­ре­тать опре­де­лен­ную фор­му – но фор­му такую фан­та­сти­че­скую, что позд­нее ни один из видев­ших это явле­ние соб­ствен­ны­ми гла­за­ми так и не смог тол­ком его опи­сать. Одно­вре­мен­но бед­ная, при­вя­зан­ная у доро­ги Геро изда­ла жут­кий рев, како­го ни до, ни после того не дово­ди­лось слы­шать чело­ве­ку. Все при­сут­ству­ю­щие зажа­ли ладо­ня­ми уши, а Эмми, содрог­нув­шись от ужа­са и тош­но­ты, поспеш­но отвер­нул­ся от окна. Смот­реть на то, что там про­ис­хо­ди­ло, было выше чело­ве­че­ских сил, и когда он нако­нец набрал­ся доста­точ­но муже­ства, что­бы сно­ва выгля­нуть в окно, он раз­ли­чил в том месте, где сто­я­ла его лошадь, лишь тем­ную бес­фор­мен­ную гру­ду, воз­вы­шав­шу­ю­ся меж­ду рас­щеп­лен­ны­ми оглоб­ля­ми про­лет­ки. Ему боль­ше не дове­лось уви­деть свою бед­ную, смир­ную Геро – поли­цей­ские, кото­рые на сле­ду­ю­щий день обсле­до­ва­ли раз­ва­ли­ны фер­мы, похо­ро­ни­ли все, что от нее оста­лось, в бли­жай­шем овра­ге. Одна­ко в тот момент Эмми было не до тра­у­ра по сво­ей бед­ной лошад­ке – один из поли­цей­ских зна­ка­ми давал понять осталь­ным, что пыла­ю­щая смерть уже нахо­дит­ся вокруг них, в этой самой гости­ной! Лам­па, кото­рую Эмми неза­дол­го до того зату­шил, теперь не меша­ла видеть, как все дере­вян­ные пред­ме­ты вокруг них начи­на­ли испус­кать все то же нена­вист­ное све­че­ние. Оно раз­ли­ва­лось по широ­ким поло­ви­цам и бро­шен­но­му поверх них лос­кут­но­му ков­ру, мер­ца­ло на пере­пле­те окон, про­бе­га­ло по высту­па­ю­щим угло­вым опо­рам, вспы­хи­ва­ло на буфет­ных пол­ках над ками­ном и посте­пен­но рас­про­стра­ня­лось на две­ри и всю мебель. Оно уси­ли­ва­лось с каж­дой мину­той, и вско­ре уже ни у кого не оста­лось сомне­ний в том, что, если они хотят остать­ся в живых, им нуж­но немед­лен­но поки­нуть этот дом.

Через зад­нюю дверь Эмми вывел всю ком­па­нию на тро­пу, пере­се­кав­шую поля в направ­ле­нии паст­би­ща. Они бре­ли по ней, как во сне, спо­ты­ка­ясь и пока­чи­ва­ясь, не смея обо­ра­чи­вать­ся назад, до тех пор, поку­да не ока­за­лись на высо­ком пред­го­рье. Все очень обра­до­ва­лись суще­ство­ва­нию этой тро­пин­ки, ибо никто не риск­нул бы прой­ти по дво­ру мимо дья­воль­ско­го колод­ца. И без того они натер­пе­лись стра­ху, когда при­шлось мино­вать све­тя­щи­е­ся заго­ны и сараи, не гово­ря уже об изуро­до­ван­ных фрук­то­вых дере­вьях, вет­ви кото­рых – хва­ла Созда­те­лю, на доста­точ­ном уда­ле­нии от зем­ли! – про­дол­жа­ли свою сума­сшед­шую пляс­ку. Едва они пере­сек­ли Чеп­ме­нов­ский ручей, как луну окон­ча­тель­но заво­лок­ло обла­ка­ми, и им при­шлось ощу­пью выби­рать­ся на откры­тое место.

Когда они оста­но­ви­лись, что­бы в послед­ний раз посмот­реть на доли­ну, их взо­ру пред­ста­ла ужа­са­ю­щая кар­ти­на: вся фер­ма – тра­ва, дере­вья, построй­ки, и даже те участ­ки рас­ти­тель­но­сти, что еще не были затро­ну­ты обжи­га­ю­щим дыха­ни­ем серой смер­ти, – все было охва­че­но зло­ве­щим сия­ни­ем. Вет­ви дере­вьев теперь смот­ре­ли вер­ти­каль­но в небо, и на кон­цах их пля­са­ли тонень­кие языч­ки при­зрач­но­го пла­ме­ни, в то вре­мя как дру­гие огне­вые струй­ки пере­ли­ва­лись на кров­ле дома, коров­ни­ка и дру­гих стро­е­ний. Все это напо­ми­на­ло одно из виде­ний

Фюсс­ли: 4 све­тя­ще­е­ся аморф­ное обла­ко в ночи, в цен­тре кото­ро­го набу­хал пере­лив­ча­тый жгут незем­но­го, неопи­су­е­мо­го сия­ния. Холод­ное смер­то­нос­ное пла­мя под­ня­лось до самых обла­ков – оно вол­но­ва­лось, бур­ли­ло, шири­лось и вытя­ги­ва­лось в дли­ну, оно уплот­ня­лось, набу­ха­ло и бро­са­ло во тьму бли­ки всех цве­тов нево­об­ра­зи­мой кос­ми­че­ской раду­ги.

А затем, не дав потря­сен­ным зри­те­лям прий­ти в себя от это­го сверхъ­есте­ствен­но­го зре­ли­ща, отвра­ти­тель­ная тварь стре­ми­тель­но рва­ну­лась в небо и бес­след­но исчез­ла в иде­аль­но круг­лом отвер­стии, кото­рое, каза­лось, спе­ци­аль­но для нее кто-то про­ре­зал в обла­ках. Оне­мев­шие от изум­ле­ния люди засты­ли на склоне хол­ма. Эмми сто­ял, задрав голо­ву и тупо уста­вив­шись на созвез­дие Лебе­дя, в рай­оне кото­ро­го пущен­ная с зем­ли сия­ю­щая стре­ла была погло­ще­на Млеч­ным Путем, когда донес­ший­ся из доли­ны оглу­ши­тель­ный треск заста­вил его опу­стить взор долу. Позд­нее мно­гие оши­боч­но утвер­жда­ли, что это был взрыв, но Эмми отчет­ли­во пом­нит, что в тот момент они услы­ша­ли толь­ко гром­кий треск и скре­жет раз­ва­ли­ва­ю­ще­го­ся на кус­ки дере­ва. Одна­ко послед­ствия это­го трес­ка были дей­стви­тель­но очень похо­жи на взрыв, ибо в сле­ду­ю­щую секун­ду над обре­чен­ной фер­мой забур­лил искря­щий­ся дымо­вой гей­зер, из серд­ца кото­ро­го, ослеп­ляя ока­ме­нев­шую груп­пу людей на хол­ме, вырвал­ся и уда­рил в зенит ливень облом­ков таких фан­та­сти­че­ских цве­тов и форм, каким не долж­но быть места в при­выч­ном нам мире. Сквозь быст­ро затя­ги­ва­ю­щу­ю­ся дыру в обла­ках они устре­ми­лись вслед за рас­тво­рив­шей­ся в кос­ми­че­ском про­стран­стве тва­рью, и через мгно­ве­ние от них не оста­лось и сле­да. Теперь вни­зу цари­ла кро­меш­ная тьма, а свер­ху рез­ки­ми ледя­ны­ми поры­ва­ми уже нале­тал ура­ган, при­нес­ший­ся, каза­лось, непо­сред­ствен­но из рас­пах­нув­шей­ся над людь­ми меж­звезд­ной без­дны. Ветер сви­стел и завы­вал вокруг, под­ми­нал под себя поля, неисто­во сра­жал­ся с леса­ми, и пере­пу­ган­ные, дро­жа­щие люди на склоне хол­ма реши­ли, что, пожа­луй, им не сто­ит ждать, пока появит­ся луна и высве­тит то, что оста­лось от гард­не­ров­ско­го дома, а луч­ше поско­рее отпра­вить­ся восво­я­си. Слиш­ком подав­лен­ные, что­бы обме­ни­вать­ся заме­ча­ни­я­ми, все семе­ро поспе­ши­ли прочь по север­ной доро­ге, что долж­на была выве­сти их к Арк­хе­му. Эмми в тот день доста­лось боль­ше дру­гих, и он попро­сил всю ком­па­нию сде­лать неболь­шой крюк и про­во­дить его домой. Он про­сто пред­ста­вить себе не мог, как пой­дет один через эти мрач­ные, сто­ну­щие под напо­ром вет­ра леса. Ибо мину­ту тому назад бед­ня­ге дове­лось пере­жить еще одно потря­се­ние, оста­вив­шее в глу­бине его души свин­цо­вую печать ужа­са, от кото­ро­го он так и не сумел изба­вить­ся за все про­шед­шие годы. В то вре­мя как все осталь­ные бла­го­ра­зум­но повер­ну­лись спи­ной к про­кля­той долине и сту­пи­ли на веду­щую в город тро­пу, Эмми замеш­кал­ся и еще раз взгля­нул в клу­бя­щу­ю­ся тьму, кото­рая наве­ки скры­ла его несчаст­но­го дру­га. Он задер­жал­ся лишь на мгно­ве­ние, но это­го мгно­ве­ния было доста­точ­но, что­бы уви­деть, как там, дале­ко вни­зу, с обо­жжен­ной, без­жиз­нен­ной зем­ли под­ня­лась тонень­кая све­тя­ща­я­ся струй­ка – под­ня­лась толь­ко затем, что­бы тут же ныр­нуть в без­дон­ную чер­ную про­пасть, отку­да совсем недав­но стар­то­ва­ла в небо све­тя­ща­я­ся нечисть. Что это было? Про­сто сия­ние, малень­кая цвет­ная змей­ка – но цве­та, в кото­рый она была окра­ше­на, не суще­ство­ва­ло ни на небе­сах, ни под ними. Эмми узнал этот цвет и понял, что послед­ний сла­бый отро­сток чудо­вищ­ной тва­ри зата­ил­ся все в том же колод­це, где и будет теперь сидеть, ожи­дая сво­е­го часа. Имен­но в тот момент что-то повер­ну­лось у Эмми в голо­ве, и с тех пор он так уже и не опра­вил­ся.

Эмми боль­ше не бывал на фер­ме Гард­не­ров. Про­шло уже сорок четы­ре года, и все это вре­мя он ста­ра­тель­но обхо­дил прóк­ля­тое место сто­ро­ной. Он очень обра­до­вал­ся, когда узнал, что доли­на будет затоп­ле­на под водо­хра­ни­ли­ще. Откро­вен­но гово­ря, при мыс­ли об этом я тоже испы­ты­ваю огром­ное облег­че­ние, ибо мне вовсе не нра­вят­ся те стран­ные, незем­ные тона, в кото­рые окра­ши­ва­лись лучи захо­дя­ще­го солн­ца над забро­шен­ным колод­цем. Я так­же очень наде­юсь, что вода в этом месте будет доста­точ­но глу­бо­ка, но даже если и так, я ни за что не согла­шусь отпить и глот­ка из арк­хем­ско­го водо­про­во­да. И вооб­ще, я не думаю, что когда-нибудь сно­ва при­еду сюда. На сле­ду­ю­щий после про­ис­ше­ствия день трое поли­цей­ских вер­ну­лись на фер­му, что­бы осмот­реть раз­ва­ли­ны при днев­ном све­те. Одна­ко они не нашли там прак­ти­че­ски ника­ких раз­ва­лин – толь­ко кир­пич­ный дымо­ход, зава­лив­ший­ся камен­ный погреб, раз­бро­сан­ный по дво­ру щебень впе­ре­меш­ку с метал­ли­че­ски­ми облом­ка­ми да бор­дюр нена­вист­но­го колод­ца. Все живое или сде­лан­ное из орга­ни­че­ско­го мате­ри­а­ла – за исклю­че­ни­ем мерт­вой лоша­ди Эмми, кото­рую они отта­щи­ли в бли­жай­ший овраг и зако­па­ли в зем­лю, да его же про­лет­ки, кото­рую они в тот же день доста­ви­ли вла­дель­цу, – исчез­ло без сле­да. Оста­лись лишь пять акров жут­кой серой пусты­ни, где с тех пор так и не вырос­ло ни одной былин­ки. Так и лежит она посре­ди лесов и полей, как въев­ша­я­ся в бума­гу кап­ля кис­ло­ты, и те немно­гие мест­ные жите­ли, у кото­рых хва­ти­ло духу схо­дить посмот­реть на нее, окре­сти­ли ее Испе­пе­лен­ной пусто­шью.

Стран­ные слу­хи рас­пол­за­ют­ся по окру­ге. Но если уче­ные когда-нибудь удо­су­жат­ся взять на ана­лиз воду из забро­шен­но­го колод­ца или серую пыль, кото­рую ника­кой ветер не может выне­сти за пре­де­лы пусто­ши, реаль­ные фак­ты могут ока­зать­ся еще более стран­ны­ми. Бота­ни­кам так­же сле­до­ва­ло бы занять­ся изу­че­ни­ем при­чуд­ли­вой, мед­лен­но гиб­ну­щей рас­ти­тель­но­сти по кра­ям выжжен­но­го пят­на и заод­но опро­верг­нуть, если, конеч­но, удаст­ся, быту­ю­щую в окру­ге леген­ду, гла­ся­щую, что это самое пят­но мед­лен­но, почти неза­мет­но – не более дюй­ма в год, – насту­па­ет на окру­жа­ю­щий его лес. Еще люди гово­рят, что каж­дую вес­ну в долине появ­ля­ют­ся моло­дые побе­ги очень необыч­но­го цве­та, а зимою на сне­гу мож­но встре­тить ни на что не похо­жие сле­ды. Меж­ду про­чим, на Испе­пе­лен­ной пусто­ши сне­га выпа­да­ет гораз­до мень­ше, чем в осталь­ной окру­ге. Лоша­ди – те немно­гие, что еще оста­лись в наш авто­мо­биль­ный век, – про­яв­ля­ют неожи­дан­но буй­ный норов, сто­ит им толь­ко при­бли­зить­ся к долине, а охо­тя­щи­е­ся в окрест­ных лесах фер­ме­ры не могут поло­жить­ся на сво­их собак.

Еще гово­рят, что про­кля­тое место вли­я­ет и на душев­ное здо­ро­вье. Со вре­ме­ни гибе­ли Нау­ма было мно­го слу­ча­ев поме­ша­тель­ства, и вся­кий раз чув­ство­вав­шим при­бли­же­ние болез­ни людям не хва­та­ло духу поки­нуть род­ные оча­ги. Одна­ко мало-пома­лу ста­ро­жи­лы наби­ра­лись реши­мо­сти и уез­жа­ли в город, и теперь толь­ко ино­стран­цы вре­мя от вре­ме­ни дела­ют попыт­ки при­жить­ся под кры­ша­ми древ­них, обвет­ша­лых стро­е­ний. Но и они не оста­ют­ся здесь надол­го. Если же кто-нибудь начи­на­ет под­тру­ни­вать над горе-пере­се­лен­ца­ми и обви­нять их в том, что они запу­ги­ва­ют друг дру­га неле­пы­ми страш­ны­ми бай­ка­ми, они шеп­чут в ответ, что кош­ма­ры, муча­ю­щие их по ночам в этой жут­ко­ва­той глу­хо­ма­ни, не похо­жи на обыч­ные зем­ные кош­ма­ры, и это-то их пуга­ет боль­ше все­го. И немуд­ре­но – одно­го взгля­да на это цар­ство веч­но­го полу­мра­ка быва­ет доста­точ­но, что­бы про­бу­дить в чело­ве­ке самые нездо­ро­вые фан­та­зии. Ни один путе­ше­ствен­ник, побы­вав­ший в этих кра­ях, не избе­жал гне­ту­ще­го ощу­ще­ния чье­го-то чуже­род­но­го при­сут­ствия, а худож­ни­ки, кото­рым дово­ди­лось заби­рать­ся в здеш­ние уще­лья с моль­бер­том, не мог­ли удер­жать­ся от неволь­ной дро­жи, пере­но­ся на полот­но недо­ступ­ную гла­зу обыч­ных смерт­ных загад­ку древ­не­го леса. Сам я навсе­гда запом­ню ужас, охва­тив­ший меня во вре­мя оди­но­кой про­гул­ки нака­нуне того дня, когда я повстре­чал­ся с Эмми. Я буду пом­нить, как в сгу­щав­шем­ся ноч­ном сумра­ке мне смут­но хоте­лось, что­бы нале­тев­шие вдруг обла­ка закры­ли собой неис­чис­ли­мые звезд­ные без­дны, навис­шие над моей голо­вой и рож­дав­шие пер­во­быт­ный страх в моей душе.

Не спра­ши­вай­те меня, что я обо всем этом думаю. Я не знаю – вот и все. Эмми был един­ствен­ным, кто согла­сил­ся пого­во­рить со мной тогда, – из жите­лей Арк­хе­ма невоз­мож­но было вытя­нуть и сло­ва, а все три про­фес­со­ра, видев­шие метео­рит и свер­ка­ю­щую гло­бу­лу, дав­но умер­ли. Одна­ко в том, что там были дру­гие гло­бу­лы, може­те не сомне­вать­ся. Одна из них вырос­ла, набра­лась сил, пожрав все живое вокруг, и уле­те­ла, а еще одна, как вид­но, не успе­ла. Я уве­рен, что она до сих пор скры­ва­ет­ся в колод­це – неда­ром мне так не понра­ви­лись крас­ки зака­та, играв­шие в зло­вон­ных испа­ре­ни­ях над его жер­лом. В окру­ге гово­рят, что серое пят­но рас­ши­ря­ет­ся при­мер­но на один дюйм в год, – сле­до­ва­тель­но, засев­шая в колод­це тварь все это вре­мя пита­ет­ся и копит силы. Но какой бы дья­вол ни выси­жи­вал там свои яйца, он, оче­вид­но, накреп­ко при­вя­зан к это­му месту, ина­че дав­но уже постра­да­ли бы сосед­ние леса и поля. Может быть, его дер­жат кор­ни дере­вьев, что вон­за­ют свои вет­ви в небо в напрас­ной попыт­ке вце­пить­ся в обла­ка? Недав­но в Арк­хе­ме как раз про­шел слух о том, что могу­чие дубы окрест­ных лесов вне­зап­но обре­ли при­выч­ку све­тить­ся и шеве­лить вет­вя­ми в тем­но­те, чего обыч­но дере­вья себе не поз­во­ля­ют.

Что это такое, зна­ет один толь­ко Бог. Если верить опи­са­ни­ям Эмми, то это, несо­мнен­но, газ, но газ этот не под­чи­ня­ет­ся физи­че­ским зако­нам нашей Все­лен­ной. Он не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к звез­дам и пла­не­там, без­обид­но мер­ца­ю­щим в оку­ля­рах наших теле­ско­пов или без­ро­пот­но запе­чат­ле­ва­ю­щим­ся на наших фото­пла­стин­ках. Он не вхо­дит в состав атмо­сфер, чьи пара­мет­ры и дви­же­ния усерд­но наблю­да­ют и систе­ма­ти­зи­ру­ют наши аст­ро­но­мы. Это про­сто сия­ние – сия­ние извне, гроз­ный вест­ник, явив­ший­ся из бес­ко­неч­но уда­лен­ных, неве­до­мых миров, о чьей при­ро­де мы не име­ем даже смут­но­го пред­став­ле­ния; миров, одно суще­ство­ва­ние кото­рых застав­ля­ет содрог­нуть­ся наш разум и ока­ме­неть наши чув­ства, ибо при мыс­ли о них мы начи­на­ем смут­но про­зре­вать чер­ные, пол­ные опас­но­стей без­дны, что ждут нас в кос­ми­че­ском про­стран­стве.

У меня есть все осно­ва­ния сомне­вать­ся в том, что рас­сказ ста­ро­го фер­ме­ра был наме­рен­ной выдум­кой или, как меня уве­ря­ли в горо­де, бре­дом душев­но­боль­но­го. Что-то поис­ти­не ужас­ное посе­ли­лось в здеш­них лесах и полях после паде­ния памят­но­го мно­гим метео­ри­та, и это что-то – не знаю, прав­да, в каком каче­стве – несо­мнен­но оби­та­ет в них до сих пор. Так или ина­че, я буду рад, когда вся эта жут­кая мест­ность скро­ет­ся под водой. И наде­юсь, что до той поры ниче­го не слу­чит­ся со ста­ри­ком Пир­сом. Он слиш­ком часто встре­чал­ся с этой тва­рью – а ведь она, как извест­но, не отпус­ка­ет сво­их жертв. Не пото­му ли он так и не собрал­ся пере­се­лить­ся в город? Не мог же он забыть послед­ние сло­ва уми­ра­ю­ще­го Нау­ма: «От него не уйти… оно при­тя­ги­ва­ет… ты зна­ешь… все вре­мя зна­ешь, что будет худо… но поде­лать ниче­го нель­зя». Эмми такой слав­ный ста­рик – пожа­луй, когда стро­и­те­ли выедут на место, я нака­жу глав­но­му инже­не­ру получ­ше при­смат­ри­вать за ним. Мне ужас­но не хочет­ся, что­бы он пре­вра­тил­ся в пепель­но-серое, виз­жа­щее, раз­ва­ли­ва­ю­ще­е­ся на кус­ки чудо­ви­ще, что день ото дня все чаще явля­ет­ся мне в моих бес­по­кой­ных снах.

Примечание:

1. Саль­ва­тор Роза (1615–1673) – ита­льян­ский живо­пи­сец, поми­мо сюжет­ных кар­тин и порт­ре­тов писав­ший пей­за­жи диких суро­вых гор, глу­хих лесов и мрач­ных уще­лий.
2. Вид­ман­штет­то­вы фигу­ры – узо­ры, полу­ча­ю­щи­е­ся на отшли­фо­ван­ных частях желез­ных метео­ри­тов при их нагре­ва­нии или обра­бот­ке кис­ло­той. Эффект был открыт в 1808 году австрий­ским уче­ным Ало­изом фон Бек­кВид­ман­штет­те­ном (1753–1849).
3. Огни свя­то­го Эль­ма – све­тя­щи­е­ся элек­три­че­ские раз­ря­ды в атмо­сфе­ре, кото­рые обыч­но кон­цен­три­ру­ют­ся на высту­па­ю­щих ост­ро­ко­неч­ных пред­ме­тах: кора­бель­ных мач­тах, вер­хуш­ках стол­бов, дере­вьев и т. п.
4. Фюсс­ли, Иоганн Ген­рих (1741–1825) – швей­цар­ский живо­пи­сец, писа­тель, тео­ре­тик искус­ства. Для его кар­тин харак­тер­ны мрач­но-фан­та­сти­че­ские моти­вы, изоб­ра­же­ние демо­ни­че­ских существ и сверхъ­есте­ствен­ных явле­ний.