Говард Филлипс Лавкрафт

совместно с C. M. Eddy, Jr.

СЛЕПОГЛУХОНЕМОЙ

(Deaf, Dumb, and Blind)
Напи­са­но в 1924 году
Дата пере­во­да неиз­вест­но
Пере­вод М. Курен­ной

////

28 июня 1924 года, вско­ре после полу­дня, док­тор Мор­ха­ус оста­но­вил свой авто­мо­биль с тре­мя пас­са­жи­ра­ми воз­ле усадь­бы Тан­не­ра. Недав­но отре­мон­ти­ро­ван­ное и све­же­окра­шен­ное камен­ное зда­ние, сто­яв­шее близ доро­ги, про­из­во­ди­ло бы самое бла­го­при­ят­ное впе­чат­ле­ние, если бы не обшир­ное мрач­ное боло­то поза­ди него. Поодаль от обо­чи­ны, за акк рат­но под­стри­жен­ной лужай­кой, вид­не­лась мас­сив­ная бело­снеж­ная дверь; при­бли­зив­шись, док­тор и его спут­ни­ки обна­ру­жи­ли ее рас­пах­ну­той н стежь.

Толь­ко сет­ча­тая дверь оста­ва­лась закры­той. Чет­ве­ро муж­чин хра­ни­ли напря­жен­ное мол­ча­ние, ибо при одной мыс­ли о том, что скры­ва­ет­ся в сте­нах дома, каж­дый из них испы­ты­вал смут­ный страх. Напря­же­ние замет­но спа­ло, когда до слу­ха визи­те­ров явствен­но донес­ся стук пиш щей машин­ки Ричар­да Блей­ка.

При­мер­но часом рань­ше из это­го особ­ня­ка с дики­ми воп­ля­ми выле­тел муж­чи­на без голов­но­го убо­ра и верх­ней одеж­ды — он опро­ме­тью проб жал пол­ми­ли и рух­нул на крыль­це бли­жай­ше­го сосе­да, бес­связ­но бор­мо­ча что-то про «дом», «тем­но­ту», «боло­то» и «ком­на­ту». Док­то­ру Мор­ха­у­су не пона­до­би­лось ника­ких допол­ни­тель­ных пово­дов для без­от­ла­га­тель­ных дей­ствий, когда он узнал, что из ста­рой усадь­бы Танн ра, рас­по­ло­жен­ной на краю боло­та, недав­но при­мчал­ся близ­кий к поме­ша­тель­ству чело­век. Он пред­ви­дел нечто подоб­ное с тех самых пор, когда в про­кля­том камен­ном особ­ня­ке посе­ли­лись двое муж­чин: слу­га, сбе­жав­ший отту­да час назад, и его хозя­ин Ричард Блейк, гени­аль­ный поэт из Босто­на, кото­рый, прой­дя через пек­ло вой­ны с обострен­ны­ми до пре­де­ла чув­ства­ми и обна­жен­ны­ми нер­ва­ми, вер­нул­ся в сво­ем тепе­реш­нем состо­я­нии: по-преж­не­му жиз­не­ра­дост­ным, хотя и полу­па­ра­ли­зо­ван­ным, по-преж­не­му сла­га­ю­щим пес­ни в мно­го­звуч­ном, мно­го­кра­соч­ном цар­стве сво­ей буй­ной фан­та­зии, хотя и пол­но­стью отго­ро­жен­ным от внеш­не­го мира глу­хо­той, немо­той и сле­по­той! Блейк все­гда при­хо­дил в вос­торг от стран­ных пре­да­ний и зло­ве­щих слу­хов, свя­зан­ных с домом Тан­не­ра и преж­ни­ми его оби­та­те­ля­ми. Подоб­ные жут­кие исто­рии и тем­ные недо­молв­ки дава­ли вооб­ра­же­нию бога­тую пищу, насла­ждать­ся кото­рой он мог неза­ви­си­мо от сво­е­го физи­че­ско­го состо­я­ния. Мрач­ные пред­ска­за­ния суе­вер­ных мест­ных жите­лей не вызы­ва­ли у него ниче­го, кро­ме насмеш­ли­вой улыб­ки. Теперь, когда его един­ствен­ный слу­га сбе­жал в диком при­сту­пе пани­че­ско­го стра­ха, бро­сив сво­е­го бес­по­мощ­но­го хозя­и­на наедине с неве­до­мой при­чи­ной это­го стра­ха, у Блей­ка оста­лось куда мень­ше осно­ва­ний для вос­тор­гов и насмеш­ли­вых улы­бок! Так, во вся­ком слу­чае, поду­мал док­тор Мор­ха­ус, когда осмот­рел невме­ня­е­мо­го бег­ле­ца и при­звал оза­да­чен­но­го фер­ме­ра, обна­ру­жив­ше­го бед­ня­гу у сво­е­го поро­га, наве­дать­ся вме­сте с ним в зло­ве­щий дом и выяс­нить, в чем там дело.

Мор­ха­у­сы жили в Фен­х­эме на про­тя­же­нии мно­гих поко­ле­ний, и дед док­то­ра участ­во­вал в сожже­нии тела затвор­ни­ка Симео­на Тан­не­ра в 1819 году. Даже по про­ше­ствии века с лиш­ним про­фес­си­о­наль­ный врач н воль­но поежил­ся при мыс­ли о слу­хах, свя­зан­ных с упо­мя­ну­тым сожже­ни­ем, — о наив­ном умо­за­клю­че­нии, сде­лан­ном неве­же­ствен­ны­ми селя­на­ми на осно­ва­нии одной несу­ще­ствен­ной осо­бен­но­сти внеш­не­го обли­ка усоп­ше­го. Он сам пони­мал абсурд­ность такой сво­ей реак­ции — ибо кро­хот­ные кост­ные шишеч­ки на лоб­ной части чере­па ров­ным сче­том ниче­го не зна­чат и часто наблю­да­ют­ся у пле­ши­вых людей.

Чет­ве­ро муж­чин, в конеч­ном сче­те отпра­вив­ших­ся к зло­ве­ще­му дому, по доро­ге впол­го­ло­са обме­ни­ва­лись смут­ны­ми леген­да­ми и тем­ны­ми слу­ха­ми, почерп­ну­ты­ми от сво­их любо­зна­тель­ных бабок и пра­ба­бок, леген­да­ми и слу­ха­ми, кото­рые чаще все­го рас­хо­ди­лись по содер­жа­нию и почти нико­гда не под­вер­га­лись систе­ма­ти­че­ско­му срав­не­нию. Самые ран­ние пре­да­ния подоб­но­го тол­ка отно­си­лись к 1692 году, когда один из Тан­не­ров был каз­нен на Висель­ном хол­ме в Сале­ме по обви­не­нию в кол­дов­стве, но по-насто­я­ще­му жут­кий отте­нок эта исто­рия нача­ла при­об­ре­тать лишь к 1747 году, когда был воз­ве­ден упо­мя­ну­тый особ­няк (за исклю­че­ни­ем фли­ге­ля, при­стро­ен­но­го зна­чи­тель­но позд­нее). Но даже в то вре­мя слу­хов тако­го рода ходи­ло доволь­но мало, посколь­ку из всех Тан­не­ров, слыв­ших людь­ми стран­ны­ми, мест­ные жите­ли до смер­ти боя­лись лишь послед­не­го, ста­ро­го Симео­на. Он про­из­вел кое-какие рабо­ты на тер­ри­то­рии уна­сле­до­ван­ной соб­ствен­но­сти (рабо­ты само­го ужас­но­го свой­ства, шеп­та­лись все сосе­ди) и зало­жил кир­пи­чом окна угло­вой юго-восточ­ной ком­на­ты, восточ­ная сте­на кото­рой выхо­ди­ла на боло­то. Эта ком­на­та слу­жи­ла Симео­ну рабо­чим каби­не­том и биб­лио­те­кой, и в нее вела дверь двой­ной тол­щи­ны, око­ван­ная желе­зом.

Памят­ной зим­ней ночью в 1819 году, когда из печ­ной тру­бы пова­лил омер­зи­тель­но воню­чий дым, проч­ную дверь взло­ма­ли топо­ра­ми и обна­ру­жи­ли за ней без­ды­хан­но­го Тан­не­ра с застыв­шей на лице жут­кой гр масой. Имен­но из-за нее — а не из-за двух кост­ных наро­стов под л нией густых седых волос — тело ста­ро­го Симео­на сожгли вме­сте со все­ми кни­га­ми и руко­пи­ся­ми, най­ден­ны­ми в каби­не­те… Одна­ко авт мобиль пре­одо­лел корот­кое рас­сто­я­ние до усадь­бы Тан­не­ра слиш­ком быст­ро, что­бы муж­чи­ны успе­ли вспом­нить и сопо­ста­вить все извест­ные исто­ри­че­ские фак­ты.

Когда шед­ший впе­ре­ди док­тор открыл сет­ча­тую дверь и всту­пил под сво­ды хол­ла, стре­кот пишу­щей машин­ки вне­зап­но пре­кра­тил­ся. В сле­ду­ю­щий миг дво­им из муж­чин пока­за­лось, буд­то на них сла­бо пове­я­ло холод­ным сквоз­ня­ком, несов­мест­ным с исклю­чи­тель­но жар­кой пого­дой, хотя впо­след­ствии они усо­мни­лись в истин­но­сти тако­го сво­е­го ощу­ще­ния. В хол­ле царил без­упреч­ный поря­док, как и во всех ком­на­тах, куда визи­те­ры загля­ну­ли в поис­ках каби­не­та, где пред­по­ло­жи­тель­но нахо­дил­ся хозя­ин. Блейк обста­вил дом в изыс­кан­ном коло­ни­аль­ном сти­ле и умуд­рял­ся содер­жать жилье в похваль­ной чисто­те и опрятн сти, хотя имел в сво­ем рас­по­ря­же­нии все­го одно­го слу­гу. Док­тор Мор­ха­ус в сопро­вож­де­нии сво­их спут­ни­ков пере­хо­дил из одно­го поме­ще­ния в дру­гое через широ­ко рас­пах­ну­тые две­ри и ароч­ные про­емы и нако­нец нашел сов­ме­щен­ный с биб­лио­те­кой каби­нет поэта — рас­по­ло­жен­ную на пер­вом эта­же уют­ную ком­на­ту с окна­ми на юг, смеж­ную со зло­ве­щим каби­не­том Симео­на Тан­не­ра. Вдоль стен здесь сто­я­ли стел­ла­жи с кни­га­ми, содер­жа­ние кото­рых слу­га пере­да­вал Блей­ку с помо­щью хит­ро­ум­но­го язы­ка при­кос­но­ве­ний, а так­же тол­стен­ные брай­лев­ские тома, кото­рые хозя­ин читал сам кон­чи­ка­ми чув­стви­тель­ных паль­цев. Ричард Блейк, разу­ме­ет­ся, нахо­дил­ся на сво­ем рабо­чем месте: сидел за пишу­щей машин­кой с заправ­лен­ным в карет­ку листом бума­ги, а на полу вокруг него валя­лось несколь­ко све­же­от­пе­ча­тан­ных стра­ниц, сду­тых со сто­ла сквоз­ня­ком. Похо­же, он пре­рвал рабо­ту вне­зап­но — веро­ят­но, из-за дуно­ве­ния холод­но­го воз­ду­ха, заста­вив­ше­го его плот­но запах­нуть ворот домаш­не­го хала­та. Он повер­нул голо­ву к рас­пах­ну­той настежь две­ри, веду­щей в зали­тую сол­неч­ным све­том смеж­ную ком­на­ту, и застыл в напря­жен­ной позе, харак­тер­ной для чело­ве­ка, пол­но­стью изо­ли­ро­ван­но­го от внеш­не­го мира за отсут­стви­ем зре­ния и слу­ха.

Сде­лав несколь­ко шагов впе­ред и уви­дев лицо писа­те­ля, док­тор Мор­ха­ус вдруг страш­но поблед­нел и зна­ком велел сво­им спут­ни­кам ост вать­ся на месте. Лишь спу­стя несколь­ко мгно­ве­ний он овла­дел собой и окон­ча­тель­но убе­дил­ся, что зре­ние его не обма­ны­ва­ет. Теперь он уже не нахо­дил стран­ным, что памят­ной зим­ней ночью труп ста­ро­го Симео­на Тан­не­ра сожгли из-за выра­же­ния лица, ибо сей­час перед ним пред­ста­ло зре­ли­ще не для сла­бо­нерв­ных. Покой­ный Ричард Блейк — чья без­за­бот­но стре­ко­тав­шая печат­ная машин­ка стих­ла, едва незва­ные г сти пере­сту­пи­ли порог дома, — перед самой смер­тью, невзи­рая на свою сле­по­ту, уви­дел нечто, потряс­шее его до глу­би­ны души. Ниче­го чело­ве­че­ско­го не было в гри­ма­се, застыв­шей на лице инва­ли­да, и в остек­ле­не­лом незря­чем взгля­де нали­тых кро­вью голу­бых глаз, шесть лет назад утра­тив­ших спо­соб­ность вос­при­ни­мать обра­зы внеш­не­го мира. Гла­за эти, пол­ные невы­ра­зи­мо­го ужа­са, были устрем­ле­ны на рас­пах­ну­тую дверь в каби­нет Симео­на Тан­не­ра, неко­гда погру­жен­ный во мрак, а ныне оза­рен­ный ярки­ми сол­неч­ны­ми луча­ми, лью­щи­ми­ся в раз­му­ро­ван­ные окна. Док­тор Арло Мор­ха­ус пошат­нул­ся от лег­ко­го голо­во­кру­же­ния, когда уви­дел, что даже при осле­пи­тель­ном све­те дня чер­ниль­но-чер­ные зрач­ки мерт­вых глаз рас­ши­ре­ны, как у кота в те ноте.

Док­тор закрыл эти впе­рен­ные в пусто­ту незря­чие гла­за и толь­ко п том поз­во­лил осталь­ным вой­ти в ком­на­ту. Он с лихо­ра­доч­ным усер­ди­ем обсле­до­вал без­ды­хан­ное тело по всем пра­ви­лам, несмот­ря на нерв­ное воз­буж­де­ние и дрожь в руках. Об иных сво­их заклю­че­ни­ях он вре­мя от вре­ме­ни сооб­щал тро­им спут­ни­кам, охва­чен­ным стра­хом и любо­пыт­ством, а о дру­гих бла­го­ра­зум­но умол­чал, дабы не наво­дить их на тре­вож­ные раз­мыш­ле­ния, каким не сто­ит пре­да­вать­ся про­сто­му смерт­но­му. Но и без док­то­ра один из муж­чин обра­тил вни­ма­ние на рас­тре­пан­ные чер­ные воло­сы мерт­ве­ца да раз­ме­тан­ные по полу стра­ни­цы и тихо про­бор­мо­тал, что скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, буд­то из смеж­но­го поме­ще­ния, к кото­ро­му обра­ще­но лицо покой­ни­ка, сюда ворвал­ся силь­ный порыв вет­ра — а меж­ду тем, хотя неко­гда заму­ро­ван­ные окна сосед­не­го каби­не­та сей­час дей­стви­тель­но были рас­пах­ну­ты настежь, на про­тя­же­нии все­го жар­ко­го июнь­ско­го дня цари­ло пол­ное без­вет­рие.

Когда один из муж­чин при­нял­ся под­би­рать с пола све­же­от­пе­ча­тан­ные стра­ни­цы, док­тор Мор­ха­ус оста­но­вил его рез­ким жестом. Он уже успел про­чи­тать пару фраз на заправ­лен­ном в карет­ку листе бума­ги, после чего, сно­ва смер­тель­но поблед­нев, тороп­ли­во выта­щил его из машин­ки и спря­тал в кар­ман. Теперь он почел за нуж­ное само­лич­но собрать все раз­бро­сан­ные стра­ни­цы и затол­кать во внут­рен­ний кар­ман пиджа­ка, не рас­кла­ды­вая в поряд­ке нуме­ра­ции. Док­то­ра испу­га­ло не столь­ко то, что он про­чи­тал, сколь­ко то, что он заме­тил сей­час: печать на листе бума­ги, най­ден­ном в машин­ке, на вид несколь­ко отли­ча­лась от печа­ти на всех осталь­ных стра­ни­цах, како­вая раз­ни­ца объ­яс­ня­лась раз­ной силой уда­ра по кла­ви­шам.

Это смут­ное впе­чат­ле­ние напря­мую увя­зы­ва­лось в созна­нии док­то­ра с дру­гим ужас­ным обсто­я­тель­ством, кото­рое он ста­ра­тель­но скры­вал от сво­их спут­ни­ков, слы­шав­ших стук пишу­щей машин­ки все­го десять минут назад, и пытал­ся изгнать даже из соб­ствен­но­го ума до поры, когда он оста­нет­ся наедине с самим собой и удоб­но рас­по­ло­жит­ся в глуб ком крес­ле, что­бы хоро­шень­ко над всем пораз­мыс­лить. О том, какой страх вызва­ло у него дан­ное обсто­я­тель­ство, мож­но судить хотя бы по тому, что он решил­ся его замал­чи­вать. Все трид­цать с лиш­ним лет сво­ей про­фес­си­о­наль­ной дея­тель­но­сти он твер­до дер­жал­ся того пра­ви­ла, что от меди­цин­ских экс­пер­тов нель­зя ута­и­вать ника­кие фак­ты, одна­ко впо­след­ствии никто так и не узнал, что, едва при­сту­пив к осмот­ру мерт­во­го слеп­ца с иска­жен­ным от ужа­са лицом и выта­ра­щен­ны­ми гла­за­ми, он момен­таль­но понял: смерть насту­пи­ла по мень­шей мере за пол­ча­са до обна­ру­же­ния тела.

Поки­нув каби­нет и затво­рив за собой дверь, док­тор Мор­ха­ус в сопро­вож­де­нии сво­их спут­ни­ков обо­шел все до еди­но­го поме­ще­ния древ­не­го зда­ния в поис­ках улик, спо­соб­ных про­лить свет на разыг­рав­шу­ю­ся здесь тра­ге­дию. Они не нашли ров­ным сче­том ниче­го. Док­тор знал, что люк в каби­не­те ста­ро­го Симео­на Тан­не­ра был заму­ро­ван той же ночью, когда тело затвор­ни­ка вме­сте со все­ми най­ден­ны­ми в биб­лио­те­ке кни­га­ми и руко­пи­ся­ми пре­да­ли огню, и что ниж­ний под­вал и и вили­стый тун­нель под боло­том были затоп­ле­ны при­мер­но трид­ца­тью пятью года­ми поз­же, как толь­ко их обна­ру­жи­ли. Теперь он убе­дил­ся, что ника­ких новых потай­ных поме­ще­ний и ходов не появи­лось в этом ста­ром доме, отре­ста­ври­ро­ван­ном на совре­мен­ный лад и со вку­сом обстав­лен­ном.

Позво­нив шери­фу в Фен­х­эм и окруж­но­му мед­экс­пер­ту в Бэй­бо­ро, док­тор Мор­ха­ус дождал­ся при­бы­тия пер­во­го. Шериф сра­зу же насто­ял на том, что­бы при­ве­сти к при­ся­ге в каче­стве сво­их помощ­ни­ков дво­их из чет­ве­рых муж­чин и при­сту­пить к рас­сле­до­ва­нию, не дожи­да­ясь судеб­но­го меди­ка. Док­тор, уве­рен­ный в бес­по­мощ­но­сти пред­ста­ви­те­лей вла­сти перед лицом поту­сто­рон­ней тай­ны, не мог сдер­жать иро­ни­че­ской усмеш­ки, когда отъ­ез­жал от особ­ня­ка вме­сте с фер­ме­ром, в чьем доме по-преж­не­му оста­вал­ся сбе­жав­ший слу­га Блей­ка.

Паци­ент был чрез­вы­чай­но слаб, но нахо­дил­ся в созна­нии и уже более или менее вла­дел собой. Док­тор Мор­ха­ус, пообе­щав­ший шери­фу вытя­нуть из бег­ле­ца мак­си­мум инфор­ма­ции, спо­кой­но и так­тич­но при­сту­пил к ра спро­сам, на кото­рые муж­чи­на отве­чал с готов­но­стью и вполне разум­но, затруд­ня­ясь с неко­то­ры­ми отве­та­ми един­ствен­но по при­чине про­ва­ла в памя­ти. Нынеш­нее его спо­кой­ствие, види­мо, во мно­гом об ясня­лось имен­но неспо­соб­но­стью вспом­нить все слу­чив­ше­е­ся, ибо т перь он мог рас­ска­зать лишь сле­ду­ю­щее: он нахо­дил­ся в рабо­чем каби­не­те вме­сте с хозя­и­ном, когда вдруг в сосед­ней ком­на­те ста­ло тем­ным-тем­но — хотя еще сто с лиш­ним лет назад окна там раз­му­ро­ва­ли и кро­меш­ный мрак сме­нил­ся ярким све­том дня. При одном этом во поми­на­нии, пусть даже не вполне отчет­ли­вом, паци­ент при­шел в состо­я­ние край­не­го нерв­но­го воз­буж­де­ния, и док­тор Мор­ха­ус был выну ден тща­тель­ней­шим обра­зом под­би­рать сло­ва, что­бы дели­кат­но сооб­щить ему о смер­ти хозя­и­на, вызван­ной сер­деч­ной недо­ста­точ­но­стью, кото­рая у него раз­ви­лась в резуль­та­те тяже­лых ране­ний, полу­чен­ных на войне. Слу­га, искренне пре­дан­ный увеч­но­му писа­те­лю, впал в глу­бо­кую скорбь, но пообе­щал сослу­жить ему послед­нюю служ­бу, отве­зя тело покой­но­го к род­ствен­ни­кам в Бостон по завер­ше­нии офи­ци­аль­ной меди­цин­ской экс­пер­ти­зы. Весь­ма уклон­чи­во отве­тив на рас­спро­сы любо­пыт­ных хозя­ев дома, док­тор насто­я­тель­но попро­сил их вре­мен­но при­ютить паци­ен­та и не под­пус­кать его к особ­ня­ку Тан­не­ра вплоть до дня отправ­ки в Бостон тела Блей­ка, а потом поехал домой, дро­жа от воз­буж­де­ния. Нако­нец-то он про­чи­та­ет маши­но­пис­ные замет­ки покойн го поэта и полу­чит хоть какое-то пред­став­ле­ние о кош­ма­ре, кото­рый, пре­одо­лев пре­гра­ды сле­по­ты и глу­хо­ты, про­ник столь губи­тель­но в утон­чен­ный живой ум, напрочь изо­ли­ро­ван­ный от обра­зов и зву­ков внеш­не­го мира. Он знал навер­ное, что содер­жа­ние руко­пи­си фан­та­стич­но и ужас­но, и не спе­шил при­сту­пать к чте­нию. Акку­рат­но пост вив маши­ну в гараж, док­тор пере­одел­ся в уют­ный домаш­ний халат и рас­ста­вил склян­ки с успо­ко­и­тель­ны­ми и укреп­ля­ю­щи­ми микс­ту­ра­ми на сто­ли­ке рядом с удоб­ным глу­бо­ким креслом, где соби­рал­ся разм стить­ся. Потом он еще немно­го потя­нул вре­мя, мед­лен­но рас­кла­ды­вая стра­ни­цы в поряд­ке нуме­ра­ции, но не поз­во­ляя себе даже мель­ком взгля­нуть на текст по ходу дела.

Все мы зна­ем, как подей­ство­ва­ла руко­пись на док­то­ра Мор­ха­у­са. Нико­му боль­ше не дове­лось бы озна­ко­мить­ся с ней, если бы жена док­то­ра не подо­бра­ла с пола рас­сы­пав­ши­е­ся стра­ни­цы часом поз­же, когда сам он непо­движ­но лежал в крес­ле, тяже­ло дыша и никак не реа­ги­руя на оглу­ши­тель­ный стук в дверь, спо­соб­ный раз­бу­дить даже мумию фара­о­на. Сколь бы жут­кое впе­чат­ле­ние ни про­из­во­дил сей доку­мент — осо­бен­но вви­ду явно­го изме­не­ния сти­ля в самом кон­це, — нель­зя не пред­по­ло­жить, что све­ду­щий в мест­ном фольк­ло­ре врач узрел в нем некий тай­ный ужас­ный смысл, кото­рый, к сча­стью, наве­ки оста­нет­ся недо­ступ­ным пони­ма­нию про­стых смерт­ных. Все жите­ли Фен­х­э­ма схо­дят­ся во мне­нии, что из рос­сказ­ней ста­ро­жи­лов и исто­рий, услы­шан­ных в дет­стве от соб­ствен­но­го деда, док­тор Мор­ха­ус почерп­нул некие осо­бые све­де­ния, в све­те кото­рых жут­кие запи­си Ричар­да Блей­ка при­об­ре­ли новое, совер­шен­но опре­де­лен­ное зна­че­ние, опас­ное для чело­ве­че­ско­го рас­суд­ка. Тогда ста­но­вит­ся понят­но, поче­му он так дол­го не мог прий­ти в себя тем июнь­ским вече­ром, поче­му столь упор­но пытал­ся вос­пре­пят­ство­вать сво­им жене и сыну про­чи­тать руко­пись, поче­му с такой неохо­той под­дал­ся на уго­во­ры послед­них не сжи­гать зло­ве­щий доку­мент и — самое глав­ное — поче­му он столь поспеш­но купил усадь­бу ста­ро­го Тан­не­ра, взо­рвал дом дина­ми­том и выру­бил все дере­вья на боло­те в пре­де­лах доб­рой полу­ми­ли от доро­ги. Ныне док­тор кате­го­ри­че­ски отка­зы­ва­ет­ся от любых раз­го­во­ров на дан­ную тему, и пред­ста ляет­ся оче­вид­ным, что он уне­сет с собой в моги­лу некую страш­ную тай­ну, кото­рую миру луч­ше не знать.

При­ве­ден­ный ниже текст руко­пи­си ско­пи­ро­ван с ори­ги­на­ла, любез­но предо­став­лен­но­го нам Флой­дом Мор­ха­у­сом, сыном док­то­ра. Несколь­ко про­пус­ков, отме­чен­ных звез­доч­ка­ми, сде­ла­ны в инте­ре­сах душев­но­го спо­кой­ствия чита­те­лей, а все про­чие объ­яс­ня­ют­ся невра­зу­ми­тельн стью изло­же­ния в отдель­ных местах, где потря­сен­ный автор, с беше­ной ско­ро­стью печа­тав­ший всле­пую, впа­дал в бес­связ­ность или дву­смыс­лен­ность. В трех местах, где лаку­ны мож­но вос­пол­нить по кон­тек­сту, пред­при­ня­ты попыт­ки рекон­струк­ции. Об изме­не­нии сти­ля в кон­це доку­мен­та луч­ше и не гово­рить вовсе. Без­услов­но, подоб­ную пере­ме­ну — как в части содер­жа­ния руко­пи­си, так и в части харак­те­ра печа­ти — запро­сто мож­но объ­яс­нить душев­ным смя­те­ни­ем жерт­вы, столк­нув­шей­ся с неким ужа­сом, перед кото­рым померк­ли все предыд щие. Умы посме­лее впра­ве стро­ить свои догад­ки на сей счет. Итак, вот текст, напи­сан­ный в про­кля­том доме чело­ве­ком, отго­ро­жен­ным глу­хо­той и сле­по­той от внеш­не­го мира и остав­лен­ным на про­из­вол н ведо­мых сил, с каки­ми не дово­ди­лось встре­чать­ся ни одно­му слы­ша­ще­му и зря­че­му.

Сей текст, про­ти­во­ре­ча­щий всем нашим зна­ни­ям о мире, почерп­ну­тым из физи­ки, химии и био­ло­гии, любой логи­че­ский ум сочтет пло­дом поме­ша­тель­ства — поме­ша­тель­ства, кото­рое неким сим­па­ти­че­ским обра­зом пере­да­лось муж­чине, успев­ше­му вовре­мя выбе­жать из озна­чен­но­го дома. Ниже­при­ве­ден­ную руко­пись и вправ­ду вполне мож­но счи­тать бре­дом сума­сшед­ше­го, поку­да док­тор Арло Мор­ха­ус хра­нит мол­ча­ние.

РУКОПИСЬ

Смут­ные дур­ные пред­чув­ствия, одо­ле­вав­шие меня послед­нюю чет­верть часа, теперь пере­рас­та­ют в отчет­ли­вый страх. Преж­де все­го я твер­до уве­рен, что с Добб­сом что-то стряс­лось. Впер­вые за все вре­мя наше­го сов­мест­но­го про­жи­ва­ния он не отве­тил на мой зов. Когда он не отклик­нул­ся и на повтор­ный зво­нок, я решил, что коло­коль­чик вышел из строя, но я коло­тил кула­ка­ми по сто­лу доста­точ­но гром­ко, что­бы раз­бу­дить даже под­опеч­но­го Харо­на. 2 Пона­ча­лу я пред­по­ло­жил, что он вышел из дома поды­шать све­жим воз­ду­хом, ибо сего­дня с утра сто­ит страш­ная жара и духо­та, но Доббс нико­гда не отлу­ча­ет­ся надол­го, не убе­див­шись пред­ва­ри­тель­но, что мне ниче­го не пона­до­бит­ся в бли­жай­шее вре­мя. Стран­ное явле­ние, про­изо­шед­шее несколь­ко минут назад, под­твер­жда­ет мои подо­зре­ния, что отсут­ствие Добб­са вызва­но не зави­ся­щи­ми от него обсто­я­тель­ства­ми. Имен­но это явле­ние побуж­да­ет меня изла­гать свои впе­чат­ле­ния и догад­ки на бума­ге в надеж­де таким обра­зом изба­вить­ся от тягост­но­го пред­чув­ствия надви­га­ю­щей­ся тра­ге­дии. Несмот­ря на все ста­ра­ния, мне никак не уда­ет­ся выбро­сить из голо­вы леген­ды, свя­зан­ные с этим ста­рым домом, — глу­пые суе­ве­рия, кото­ры­ми упи­ва­ют­ся умы нераз­ви­тые и о кото­рых я даже не вспом­нил бы, нахо­дись Доббс рядом.

На про­тя­же­нии всех лет моей изо­ля­ции от внеш­не­го мира Доббс оста­вал­ся моим шестым чув­ством. Сей­час, впер­вые за дол­гое вре­мя моей недее­спо­соб­но­сти, я ясно сознаю всю меру сво­ей бес­по­мощ­но­сти. Имен­но Доббс заме­нил мне мои незря­чие гла­за, мои бес­по­лез­ные уши, мое без­глас­ное гор­ло, мои пара­ли­зо­ван­ные ноги. На пись­мен­ном сто­ле сто­ит ста­кан воды. Без Добб­са я ока­жусь в мучи­тель­ном поло­же­нии Тан­та­ла, 3 когда мне пона­до­бит­ся вновь его напол­нить. Гости в нашем доме боль­шая ред­кость: меж­ду болт­ли­вы­ми сель­ски­ми жите­ля­ми и сле­по­глу­хо­не­мым пара­ли­ти­ком, неспо­соб­ным вести с ними раз­го­во­ры, мало обще­го, — и, веро­ят­но, прой­дет не один день, преж­де чем кто-нибудь из сосе­дей загля­нет сюда. Я совсем один… ком­па­нию мне состав­ля­ют лишь мои мыс­ли — тре­вож­ные мыс­ли, избав­ле­нию от кото­рых ни в коей мере не спо­соб­ству­ют ощу­ще­ния, что я испы­ты­ваю послед­ние несколь­ко минут. И сами ощу­ще­ния мне не нра­вят­ся, ибо из-за них дурац­кие дере­вен­ские слу­хи и сплет­ни посте­пен­но транс­фор­ми­ру­ют­ся в моем созна­нии в фан­та­сти­че­ские виде­ния, воз­дей­ству­ю­щие на мои эмо­ции самым стран­ным и бес­при­мер­ным обра­зом. Такое впе­чат­ле­ние, буд­то я начал писать сей текст мно­го часов назад, но в дей­стви­тель­но­сти про­шло все­го несколь­ко минут, ибо я толь­ко что запра­вил в карет­ку сле­ду­ю­щий лист бума­ги. При­выч­ное маши­наль­ное дей­ствие — заме­на отпе­ча­тан­ной стра­ни­цы на чистую — поз­во­ли­ло мне отвлечь­ся от тре­вож­ных мыс­лей, пусть на счи­та­ные секун­ды, и овла­деть собой. Воз­мож­но, мне удаст­ся отре­шить­ся от ощу­ще­ния близ­кой опас­но­сти на вре­мя, пока я опи­сы­ваю собы­тия, уже про­изо­шед­шие.

Сна­ча­ла по дому про­бе­жа­ла лег­кая дрожь вро­де той, что сотря­са­ет деше­вые мно­го­квар­тир­ные дома, когда по мосто­вой с гро­хо­том про­ез­жа­ет тяже­лый гру­зо­вик, — но ведь это не хлип­кое кар­кас­ное стро­е­ние. Воз­мож­но, я про­сто сверх­чув­стви­те­лен к подоб­ным вещам и поз­во­ляю вооб­ра­же­нию играть со мной шут­ки, но мне пока­за­лось, что источ­ник виб­ра­ции нахо­дит­ся пря­мо пере­до мной — а я сижу лицом к юго-восточ­но­му кры­лу особ­ня­ка и про­сти­ра­ю­ще­му­ся за ним боло­ту! Но даже если допу­стить, что в пер­вый момент имел место обман чувств, то в истин­но­сти после­ду­ю­щих сво­их ощу­ще­ний я нисколь­ко не сомне­ва­юсь. Мне вспом­ни­лись момен­ты, когда зем­ля дро­жа­ла у меня под нога­ми при взры­вах тяже­лых сна­ря­дов и когда на моих гла­зах ярост­ный тай­фун швы­рял по вол­нам кораб­ли, как щеп­ки. Дом захо­дил ходу­ном, слов­но ниф­ль­хейм­ские 4 гро­хо­ты, про­се­и­ва­ю­щие уголь дуэр­га­ров. Каж­дая поло­ви­ца под мои­ми нога­ми тряс­лась, точ­но живое суще­ство, пре­тер­пе­ва­ю­щее невы­но­си­мые муки. Печат­ная машин­ка под­пры­ги­ва­ла на сто­ле, и мне даже почу­ди­лось, буд­то кла­ви­ши испу­ган­но стре­ко­чут сами по себе. Мгно­ве­ние спу­стя все закон­чи­лось. В доме сно­ва воца­рил­ся покой. Подо­зри­тель­но глу­бо­кий покой! Труд­но пове­рить, что после подоб­но­го явле­ния в доме все оста­лось как преж­де. Нет, не как преж­де, — я абсо­лют­но уве­рен: с Добб­сом что-то слу­чи­лось! Имен­но эта уве­рен­ность вку­пе с царя­щим в доме неесте­ствен­ным поко­ем усу­губ­ля­ет страх, неот­вра­ти­мо нарас­та­ю­щий в душе. Страх? Да, он самый — хотя я и пыта­юсь убе­дить себя, что мне нече­го боять­ся. Лите­ра­тур­ные кри­ти­ки и хва­ли­ли, и руга­ли мою поэ­зию за «пыл­кость вооб­ра­же­ния», как они выра­жа­лись. В дан­ный момент я готов искренне согла­сить­ся с теми, кто гово­рит об «излиш­ней пыл­ко­сти». Навер­ня­ка ниче­го осо­бен­но­го не про­изо­шло, ина­че… Дым! То есть сла­бый едкий запах, едва уло­ви­мый, но явствен­но раз­ли­чи­мый для мое­го обострен­но­го нюха. Настоль­ко сла­бый, что мне не опре­де­лить, доно­сит­ся ли он из како­го-то поме­ще­ния в доме или же вте­ка­ет в откры­тое окно смеж­ной ком­на­ты, выхо­дя­щее на боло­то. В сле­ду­ю­щий миг ощу­ще­ние ста­но­вит­ся более отчет­ли­вым: теперь я уве­рен, что запах дыма доно­сит­ся не сна­ру­жи. Обры­воч­ные виде­ния про­шло­го, страш­ные кар­ти­ны былых дней вере­ни­цей про­но­сят­ся пере­до мной. Пожар на фаб­ри­ке… исте­ри­че­ские вопли объ­ятых ужа­сом жен­щин, окру­жен­ных сплош­ной сте­ной огня… горя­щая шко­ла… душе­раз­ди­ра­ю­щие кри­ки бес­по­мощ­ных детей, ока­зав­ших­ся в огнен­ной ловуш­ке из-за обру­ше­ния лест­ниц… охва­чен­ный пла­ме­нем театр… дикое стол­по­тво­ре­ние обе­зу­мев­ших от пани­ки людей, про­би­ва­ю­щих­ся к выхо­дам… и над всем этим — густые клу­бы чер­но­го, удуш­ли­во­го, губи­тель­но­го дыма, заво­ла­ки­ва­ю­щие ясное небо. Тяже­лые угар­ные вол­ны нака­ты­ва­ют на меня… я каж­дую секун­ду ожи­даю, что вот-вот язы­ки пла­ме­ни нач­нут жад­но лизать мои без­движ­ные, бес­по­лез­ные ноги… у меня щип­лет и жжет гла­за… кровь сту­чит в вис­ках… Я зады­ха­юсь и каш­ляю, пыта­ясь изгнать из лег­ких ядо­ви­тые Оки­пе­то­вы миаз­мы… 5 такой дым сопут­ству­ет лишь чудо­вищ­ным ката­стро­фам… едкий, смрад­ный, отрав­ный, насы­щен­ный тош­но­твор­ным запа­хом горе­лой пло­ти***

И вновь я остал­ся наедине со зло­ве­щим мерт­вым зати­шьем. Све­жий вете­рок, ове­ва­ю­щий мое лицо, быст­ро воз­вра­ща­ет мне утра­чен­ное само­об­ла­да­ние. Совер­шен­но оче­вид­но, что ника­ко­го пожа­ра в доме нет, ибо зло­вон­ный дым бес­след­но рас­се­ял­ся. Я не чув­ствую даже само­го сла­бо­го запа­ха гари, хотя при­ню­хи­ва­юсь, точ­но охот­ни­чий пес. Я зада­юсь вопро­сом, не сошел ли я с ума, не ока­за­ли ли годы оди­но­че­ства пагуб­ное воз­дей­ствие на мой рас­су­док — но я слиш­ком уве­рен в под­лин­но­сти сво­их ощу­ще­ний, что­бы счесть опи­сан­ное выше явле­ние про­стой гал­лю­ци­на­ци­ей. Безу­мен я или нор­ма­лен, я не могу вос­при­ни­мать про­ис­хо­дя­щие собы­тия ина­че как реаль­ность, а при­зна­ние их тако­вой ведет лишь к одно­му-един­ствен­но­му логи­че­ско­му заклю­че­нию, кото­ро­го само­го по себе вполне доста­точ­но, что­бы вызвать пси­хи­че­ское рас­строй­ство. Согла­сить­ся с подоб­ным выво­дом — зна­чит при­знать истин­ность суе­вер­ных слу­хов, кото­рые Доббс соби­рал у мест­ных жите­лей и запи­сы­вал рельеф­но-точеч­ным шриф­том, поз­во­ля­ю­щим мне читать чув­стви­тель­ны­ми кон­чи­ка­ми паль­цев, — дурац­ких рос­сказ­ней, пред­став­ля­ю­щих­ся мое­му мате­ри­а­ли­сти­че­ско­му уму пол­ней­шим вздо­ром! Гос­по­ди, хоть бы пре­кра­тил­ся этот невы­но­си­мый стук в ушах! Такое впе­чат­ле­ние, буд­то пара при­зрач­ных бара­бан­щи­ков беше­но коло­тит по моим ною­щим пере­пон­кам. Навер­ное, это про­сто реак­ция на уду­шье, испы­тан­ное мной мину­ту назад. Еще несколь­ко силь­ных дуно­ве­ний све­же­го воз­ду­ха…

Я в ком­на­те не один! Я чув­ствую чье-то близ­кое при­сут­ствие столь явствен­но, слов­но вижу воочию. Подоб­ное ощу­ще­ние порой воз­ни­ка­ло у меня, когда я про­кла­ды­вал себе путь по запру­жен­ной наро­дом ули­це и вдруг нут­ром чуял, как чей-то цеп­кий взгляд выхва­ты­ва­ет меня из тол­пы и при­сталь­но впе­ря­ет­ся в меня, воз­дей­ствуя на мое под­со­зна­ние. Да, сей­час у меня точ­но такое же ощу­ще­ние — толь­ко тыся­че­крат­но уси­лен­ное! Кто… что… это может быть? В конеч­ном сче­те, воз­мож­но, стра­хи мои бес­поч­вен­ны — воз­мож­но, это про­сто Доббс вер­нул­ся. Нет… это не Доббс. Как я и ожи­дал, стук в ушах пре­кра­тил­ся, и вни­ма­ние мое при­влек тихий шепот… толь­ко сей­час до мое­го смя­тен­но­го ума дошло пора­зи­тель­ное зна­че­ние сего фак­та… Я стал слы­шать!

Я слы­шу не один шеп­чу­щий голос, но мно­же­ство! * Раз­врат­ное жуж­жа­ние мерз­ких мяс­ных мух… сата­нин­ское гуде­ние сла­до­страст­ных пчел… про­тяж­ное шипе­ние отвра­ти­тель­ных реп­ти­лий… при­глу­шен­ный хор нече­ло­ве­че­ских голо­сов! Он зву­чит все гром­че… вся ком­на­та дро­жит от демо­ни­че­ско­го пения, неме­ло­дич­но­го, моно­тон­но­го, гро­теск­но-мрач­но­го… дья­воль­ский хор, испол­ня­ю­щий нече­сти­вые лита­нии… хва­леб­ные оды мефи­сто­фель­ским непо­треб­ствам, поло­жен­ные на музы­ку, соткан­ную из сто­ну­щих воплей погиб­ших душ… кош­мар­ное кре­щен­до язы­че­ско­го пан­де­мо­ни­у­ма*

Голо­са, доно­ся­щи­е­ся со всех сто­рон, при­бли­жа­ют­ся к мое­му крес­лу. Пение рез­ко обо­рва­лось, и сей­час в невнят­ном шепо­те уга­ды­ва­ют­ся чле­но­раз­дель­ные зву­ки. Я напря­гаю слух, силясь разо­брать сло­ва. Бли­же… еще бли­же. Теперь сло­ва зву­чат отчет­ли­во — слиш­ком отчет­ли­во! Луч­ше бы мне навсе­гда остать­ся глу­хим и ввек не слы­шать сих ужас­ных речей*** Бого­мерз­кие откро­ве­ния раз­ла­га­ю­щих душу сатур­на­лий 6 *** отвра­ти­тель­ные сце­ны диких куте­жей*** гре­хов­ная сквер­на

каби­рий­ских оргий 7 * злоб­ные угро­зы немыс­ли­мых кар* Ста­ло холод­но. Не по-лет­не­му холод­но! Слов­но вооду­шев­лен­ный при­сут­стви­ем бес­чис­лен­ных демо­ни­че­ских сущ­но­стей, доса­жда­ю­щих мне, ветер, все­го мину­ту назад лас­ко­во ове­вав­ший мое лицо, теперь ярост­но воет у меня над ухом — ледя­ной ветер с боло­та, что вры­ва­ет­ся в откры­тое окно и про­би­ра­ет до костей.

Если Доббс сбе­жал, я его не виню. Я отнюдь не оправ­ды­ваю тру­сость или мало­душ­ный страх, но есть вещи*** Наде­юсь лишь, что он поки­нул дом вовре­мя, не успев натер­петь­ся под­лин­но­го ужа­са!

Послед­ние сомне­ния рас­се­я­лись. Теперь я вдвойне рад, что все это вре­мя про­дол­жал запи­сы­вать свои впе­чат­ле­ния… нет, я вовсе не рас­счи­ты­ваю, что кто-нибудь пой­мет… или пове­рит… Таким обра­зом я про­сто облег­чал мучи­тель­ное ожи­да­ние каж­до­го сле­ду­ю­ще­го симп­то­ма пси­хи­че­ско­го рас­строй­ства. Насколь­ко я пони­маю, сей­час у меня есть все­го три выхо­да. Пер­вый: бежать из про­кля­то­го дома и про­ве­сти оста­ток дней в отча­ян­ных, но без­успеш­ных попыт­ках забыть пере­жи­тый кош­мар, — но ведь бежать я не могу. Вто­рой: всту­пить в гнус­ный союз с сила­ми столь злы­ми, что для них и пре­ис­под­няя кра­ше рай­ских кущ, — но на такое я нико­гда не пой­ду. И тре­тий: уме­реть — да, я ско­рее отдам свое тело на мед­лен­ное рас­тер­за­ние, неже­ли осквер­ню свою душу гнус­ной сдел­кой с при­спеш­ни­ка­ми Вель­зе­ву­ла. Мне при­шлось на миг пре­рвать­ся, что­бы поды­шать на око­че­нев­шие паль­цы. В ком­на­те холод­но, как в зло­вон­ном скле­пе… бла­жен­ное оце­пе­не­ние охва­ты­ва­ет меня… Надо собрать­ся с сила­ми и стрях­нуть дре­мот­ную вялость, ибо она под­ры­ва­ет мою реши­мость уме­реть, — но не под­дать­ся ковар­ным пося­га­тель­ствам на мою душу… Кля­нусь, я буду сопро­тив­лять­ся до само­го кон­ца… До кон­ца, кото­рый, я знаю, уже бли­зок* Ветер стал холод­нее преж­не­го, если такое вооб­ще воз­мож­но… ветер, насы­щен­ный смра­дом живых мерт­ве­цов* О мило­серд­ный Боже, отняв­ший у меня зре­ние!*** Ветер такой холод­ный, что уже обжи­га­ет, а не сту­дит… он пре­вра­ща­ет­ся в паля­щий сирок­ко 8 ***

Незри­мые паль­цы вцеп­ля­ют­ся в меня… при­зрач­ные паль­цы, лишен­ные физи­че­ской силы, а пото­му неспо­соб­ные ото­рвать меня от машин­ки… ледя­ные паль­цы, увле­ка­ю­щие меня в мерз­кий водо­во­рот поро­ка… дья­воль­ские паль­цы, неумо­ли­мо тяну­щие меня в кло­аку веч­но­го зла… паль­цы смер­ти тес­но смы­ка­ют­ся на моем гор­ле — у меня пре­се­ка­ет­ся дыха­ние и незря­чие гла­за выле­за­ют из орбит от дикой боли* рас­ка­лен­ные иглы впи­ва­ют­ся в вис­ки*

твер­дые костя­ные наро­сты, похо­жие на рога* сту­де­ное дыха­ние неко­е­го дав­но умер­ше­го суще­ства каса­ет­ся моих вос­па­лен­ных губ и обжи­га­ет горя­щее гор­ло холод­ным пла­ме­нем* Ста­ло тем­но* но тьма эта непо­хо­жа на мрак сле­по­ты, в кото­ром я про­жил послед­ние годы* непро­гляд­ная тьма веч­ной ночи, испол­нен­ной гре­ха* чер­ниль­ная тьма чисти­ли­ща* Я вижу*** spes теа Christus! 9 *** Это конец***

*** Смерт­но­му уму не дано про­ти­вить­ся силам, непод­власт­ным чело­ве­че­ско­му вооб­ра­же­нию. Бес­смерт­ной душе не дано одо­леть то, что изве­да­ло без­дон­ные глу­би­ны и обра­ти­ло бес­смер­тие в мимо­лет­ный миг. Конец? О нет! Все­го лишь бла­жен­ное нача­ло…

Примечания:

1 Рас­сказ напи­сан в 1924 г.
2 Харон — в гре­че­ской мифо­ло­гии пере­воз­чик душ умер­ших через под­зем­ные реки к вра­там Аида.
3 Тан­тал — в гре­че­ской мифо­ло­гии фри­гий­ский царь, кото­рый за раз­гла­ше­ние тайн богов был осуж­ден на веч­ные муче­ния: стоя по гор­ло в воде, он не мог напить­ся, вет­ви с пло­да­ми отстра­ня­лись от его рук, над голо­вой нави­са­ла ска­ла, еже­ми­нут­но гро­зя­щая паде­ни­ем.
4 Ниф­ль­хейм — в скан­ди­нав­ской мифо­ло­гии мир холо­да и мра­ка; один из пер­во­ми­ров, кото­рый при столк­но­ве­нии с миром огня и све­та поро­дил пер­вое живое суще­ство — вели­ка­на Ими­ра. После смер­ти Ими­ра из личи­нок, пожи­рав­ших его плоть, воз­ник­ли дуэр­га­ры — злоб­ные и под­лые кар­ли­ки.
5 Оки­пе­то­вы миаз­мы — в гре­че­ской мифо­ло­гии Оки­пе­те явля­ет­ся одной из трех гар­пий — отвра­ти­тель­ных полу­жен­щин-полуп­тиц, оби­та­ю­щих сре­ди нечи­стот и зло­во­ния и осквер­ня­ю­щих все, к чему при­бли­жа­ют­ся.
6 Сатур­на­лии — кар­на­валь­ные празд­ни­ки в Древ­нем Риме, назва­ние кото­рых ста­ло сино­ни­мом раз­гу­ла и раз­нуз­дан­но­го весе­лья.
7 Каби­рий­ские оргии — в Древ­ней Гре­ции празд­не­ства в честь каби­ров («вели­ких богов») — демо­ни­че­ских потом­ков Гефе­ста, помо­гав­ших отцу в куз­неч­ном деле, а так­же покро­ви­тель­ство­вав­ших зем­ле­дель­цам и море­хо­дам.
8 Сирок­ко — в Ита­лии так име­ну­ют горя­чий и сухой южный ветер, при­но­ся­щий из пустынь Север­ной Афри­ки боль­шое коли­че­ство пыли и пес­ка.
9 Упо­ваю на тебя, Хри­стос! (лат.)